Михаил Львович посмотрел на нее снова. Странно, печально. Жевал пиццу, запивал красным. Вдруг откатила его говорливость. И каждое слово оказалось высечено где? В ней. Она увидела: не кокетство. Так оно и есть — странник с пылью мира на сапогах, вступивший в свою осень.
Она не помнила, как доехала до дома, о чем говорила с Колей, заглянула к Теме, но он, по счастью, спал, кажется, на автомате помыла посуду, упала в постель и сейчас же уснула.
Наутро — это была пятница, на этой неделе ее выходной, Теплого в сад милостиво отвел Коля — ее никто не трогал, не трогал и потом, целый день, и она ездила на рыночек возле метро, покупала фрукты, творог у знакомых продавцов, отвечала на приветствия, в «Спортмастер» за футболками, а потом за готовым Колиным плеером в ремонт, вечером пораньше забрала Теплого, гуляла с ним по Нескучному, все это время, весь этот бесконечный, солнечный день двигаясь в плотном сияющем хмельном (мерло) тумане.
Тетя улыбалась всем подряд, незнакомым, прохожим, некоторые даже отвечали на ее улыбку. Вот оно, оказывается, из чего сделано, человеческое счастье — из густого светящегося воздуха, сквозь который нужно плыть очень медленно, на легкой лодке, чтобы не наткнуться на дерево, угол дома, фонарь, людей. А потом замереть и не двигаться, потому что этот воздух пропитал тебя насквозь, ты сам этот воздух, опускались весла, журчала стекавшая с деревянных мокрых ладоней вода.
И, не веря, что такое возможно, кивая Теплому на его рассказ про цунами, которое перегоняло воду из Тихого океана в Азовское море, Тетя медленно думала: почему? В чем тут дело? Отчего она стала счастлива — мгновенно, в одночасье? Может быть, оттого, что нужна? Такая, какая есть, нужна тому, кто таким, как есть, нужен ей. Как мало, собственно, требуется — совпадение. И счастье. Почему так давно его не было, может быть, никогда? На прощанье, после кафе, проводив ее до машины, Ланин слегка (или это был ветер?) провел ладонью по макушке, затылку, словно чуть подержал ее голову, бормотнул, глядя в сторону: «Какая легкая у вас черепушечка». И пошел себе. А она целый светлеющий день не могла касаться этого места на голове, потому что оно пело низко, пело все тот же мотив: «Какая легкая у тебя черепушечка. Какая легкая у тебя…» Хранило прикосновение его рук.
Скрылся шар багряный за кружевом листьев, в дар оставив облако, танца дитя.
Глава восьмая
«Если, управляя царством, не заботиться о служилых, то страна будет потеряна. Встретить мудрого, но не поспешить прибегнуть к его советам — есть беззаботность — правителя», — прочитал Коля и вздохнул. Отлегло. Он боялся, что вот сейчас откроет он этого китайца, жившего тучу веков назад… и вообще ничего не поймет! Одно дело настриженные умниками цитаты в сети — другое целая книга, пусть даже и не очень толстая — скорей, книжечка. Но и в книжечке все оказалось ясно, как день, пень.
Правители должны обращаться к мудрецам, иметь команду хороших советчиков — что тут непонятного? Следующая мысль — о том, что первым гибнет самый крупный олень, самая большая черепаха, самый отважный воин и самая красивая женщина, как погибла красавица Си Ши, потому что все, что слишком, даже если речь идет об уме и красоте, нежизнеспособно — удивила его своей точностью. Не высовывайся. А прочитав об отце, который испытывает родительскую любовь и все же не любит сына-бездельника, Коля сжался, вспомнив собственного отца и вечное его недовольство.
У Коли не было привычки не только к чтению философских книг, но и к чтению книг вообще, все, что он хотел знать, он давно уже узнавал из сети, и на бумажных носителях читал только пухлые справочники по новым версиям программ или операционкам — да и то скорей из пижонства. Потому что и эти сведения тоже хранились на жестком диске и в сети. Если же раз в сто лет ему хотелось освежить в памяти какой-нибудь кусок из Стругацких, Азимова, Брэдбери, прочитанных еще в юности, то и их он находил у Мошкова или на Альдебаране. Но благодаря этой дистанции с печатным словом Коля сохранил к нему почтение и по студенческой еще привычке относился к книге как к источнику мудрости, в чем-то, возможно, и устаревшему, но потому-то и надежному. Это тебе не Википедия, в которую каждый мог зайти и что-то поправить. Книга была неизменна, ветвистым деревом, уходящим корнями в землю. И он обнимал сейчас этот ствол с открытостью ребенка, а потому даже самые очевидные, продиктованные здравым смыслом идеи потрясали его.
Изобретатель пракайта-сокола Мо Цзы, как сообщали интернет-энциклопедии, был оппонентом ориентированного на аристократов Конфуция, стихийным демократом, а после того как конфуцианство стало официальной государственной идеологией Китая, запретным философом V в. до н. э. Коля был уверен: вся эта китайская философия — отлично обставленная, пронизанная ровным блеском пустота, поскольку не имеет никакого отношения к тому, что его окружает сегодня. Но это-то и оказалось хорошо.
Мо Цзы не мог поранить, воткнуть нож, потому что жил слишком давно. Его мудрость если и имела, то за давностью лет утратила запахи живого — трудового пота, женского лона, собачьих круглых какашек у них во дворе. Это было отвлеченное знание, излучающее ровный свет, солнечный и белый, это был смешной мир, где людей более всего волновало соотношение «мин» (понятия) и «ши» (действительности). Коля, кстати, так до конца и не въехал, чем они отличаются друг от друга. Но стоило ему раскрыть зеленую книжку с золотыми буквами на обложке, вчитаться в мелкий шрифт, как сейчас же, вопреки всему, он начал надеяться. И желал, чтобы этот давно истлевший в земле мудрец объяснил ему его жизнь, ответил на вопросы, которые все чаще царапали его клювами изнутри, как два голубя тогда, когда он нес их ребятам за пазухой и донес! Царапать с тех пор, как он понял — ни хрена не выходит! С женой. За годом год.
Хотя сейчас, когда он читал Цзы, он и думать не думал, что таким способом нащупывает ключ к своим отношениям с ней, и именно потому использует книгу, что пытается поглядеть на мир через призму, сквозь которую глядит на него она. Через слова и разлитые в них мысли. Нет, он не думал про это, но инстинктивно читал Мо Цзы жадно, с надеждой.
Первая глава «Приближение служилых» закончилась. Пора было идти — нет, бежать! — в детский сад.
Он успел. Сын гулял на улице и был предпоследним, Коля увидел, как он съезжает с горки по очереди с другим мальчиком, курточка у сына была распахнута, шапка торчала из кармана — вот мама-то не видит, Коля открыл калитку во двор. Темыч уже заметил его и побежал навстречу. Он всегда так хорошо бросался, утыкался в живот. Воспитательница сегодня была добрая, но, как ее зовут, Коля не мог запомнить — улыбнулась им, хотя, как показалось Коле, с упреком — поздновато пришел. Второй мальчик, Гена Дрожкин, не в счет — иногда его вообще забывали забрать, почему — Коля не вникал.
После обеда сыпал дождь, но сейчас вроде кончился, домой решили пойти пешком. Вышли на Ленинский, так было дальше, зато приятней. Зашагали мимо особняков за витыми решетками, центров научной жизни, «Жигульки» и ветхие «Волги» стояли у их подъездов — даже одну «копейку» Коля здесь разглядел. Ученые!
Теплый сначала бежал впереди, подпрыгивал, сам с собой разговаривал, один раз промчался мимо Коли, прижав две тонкие веточки к голове, и крикнул на ходу:
— Папа! Красивый я троллейбус?!
Развернулся, снова убежал вперед. Но вскоре устал, вернулся к Коле, осторожно взял его за руку. Коля не возражал. Они шли уже мимо длинного общежития «керосинки», подходили к Университетскому проспекту, здесь нужно было свернуть налево, чтобы попасть на родную Вавилова.
— Пап, давай играть.
— Ну, давай, — неохотно согласился Коля. Не любил он эти бессмысленные игры.
— Давай, ты папа-лев, а я твой львенок. Да? — Теплый уже ликовал, он уже был львенок. Подогнул лапки и крался вперед. — Мы сейчас охотимся, — пояснял он.
— Ага, — мычал Коля.
Теплый тихо рычал, мягко ступал, чуть пригнувшись, и вдруг шептал:
— Видишь? Вот они!
— Кто?
— Куропатки, — объяснял так же тихо Теплый, кивая на двух голубей, клевавших что-то возле лавки. — Наша добыча… Вот сейчас, вперед, папа! — шипел он и бежал, мягко шурша влажными листьями, бросаясь на не подозревавших, как близки они к смертельной опасности, птиц.
Один голубь, коричневый, недовольно подпрыгнул, поднялся, но улетел недалеко, уселся на проржавевшую, еще недавно зеленую липу. Серый и, видимо, более опытный его приятель, понимая, что это не всерьез, вообще попытался спастись бегством, мелко засеменил вперед, но, заметив, что преследование продолжалось, Теплый уже был возле него и топал, тяжело и лениво поднялся и пропал в листве.
— Есть! Начинаем ужин, — подыграл Коля, устало думая про себя, как все-таки скучно играть с ребенком в его игры. Видимо, дети должны играть друг с другом.
Но Теплый не замечал его скуки, он уже вовсю жевал.
— Ам, ам, ам, вот так куропаточка, — наслаждался мальчик, — сладенькая-то какая. Как торт, да? Неплохо мы с тобой поохотились!
— Да уж, — соглашался Коля, но тут они подошли к светофору, и игра прервалась. Переходить дорогу Теплый боялся и тревожно вцепился в Колину руку.
— Папа, а вон тот грузовик на нас не наедет?
— Нет, ты же видишь, у него красный свет.
— А вдруг у него тормоза откажут?
— Не откажут, — строго отрезал Коля и потащил сына вперед.
Едва они оказались на другой стороне улицы, Тема снова расслабился, вынул руку, пошел сам.
— Хорошо быть львами, да?
— Почему?
— Да мы же самые сильные! — удивился мальчик. — Нас все боятся!
— А знаешь, что случилось с одним человеком, который был самым сильным на земле?
Коля хотел отвлечь сына от игры и решил рассказать ему об одном богатыре, про которого прочел только что в комментариях к первой главе Мо Цзы. Он уже забыл, как звали этого человека, но это было неважно. Вообще-то не любил он особо рассказывать, все эти бла-бла-бла были по Мотиной части, но сейчас… лучше уж поговорить, чем тупо охотиться на голубей.