– Помнишь, ты говорил про землю недалеко от Гров-Сити? Что именно там выращивает твой арендатор?
– Последние четыре года только кукурузу, до этого иногда бобы.
– Пашет осенью или весной?
– Осенью. Только жить там негде, я разрешил ему снести дом и закопать колодец семь лет назад. Но можно туда ездить из города, до Гров-Сити пара миль.
– Ясно, парень приходует землю по полной.
Повисло тяжелое молчание. Тай, обиженно потирая подбородок, отвернулся к западу, туда, где виднелось далекое сияние огней Кэбота.
– Это хорошая земля, – наконец заговорил он. – И Майкл Ракоши возделывает ее по всем правилам. Просто он любит, чтобы на полях было чисто, вот и все.
– Не думай, я не критикую, – попытался исправить положение Джесс, понимая, что обидел Тая. – Просто если уж я возьмусь, то непременно буду пробовать новое. Возможно, не все получится. Возможно, придется постоянно просить у тебя совета. Возможно, рискну опробовать теории, вычитанные в книгах. Для Гарольда, кстати, это худшее ругательство – работать по книге. А для меня вся эта затея останется пустой, если я не попробую воплотить то, что узнал на западе.
– Дело твое, – бросил Тай.
На следующее утро за завтраком Тая словно прорвало:
– Неужели не понятно, что эксперименты – это чересчур рискованно! Особенно, если нет другого дохода, кроме фермы, особенно когда приходится постоянно думать, где взять топливо, как выкроить время на повторную вспашку бобов, что делать, когда вместо сорока семи бушелей с акра получается собрать только сорок три. На досуге, конечно, хорошо помечтать, как засадишь десять акров черным орехом, а потом через тридцать лет будешь продавать древесину по десять тысяч баксов за ствол. А на что кормить семью все эти годы! Как ни крути, в жизни все намного сложнее, чем в книгах.
– Ты со мной сейчас разговариваешь или сам с собой?
Тай поднял на меня глаза от тарелки и улыбнулся:
– Да, что-то я разошелся.
– Он не критиковал тебя.
– И да и нет. Сознательно, может, и не критиковал, боясь потерять дружбу, но делать по-нашему он точно не будет. А то и нас постарается переманить на свою сторону.
– Возможно, но ведь каждый волен делать по-своему.
Тай вытер губы салфеткой и встал из-за стола. На улице светало.
– Ты права. В теории. Но что получится на практике? Ну да ладно, хватит болтать, надо вспахать бобовое поле в углу Мэла – оно совсем заросло сорняками.
Тай слегка сжал мою руку и вышел за дверь.
16
Муж ушел, а я все ходила по кухне, рассеянно хватаясь то за одно, то за другое: долгие вечерние посиделки давали о себе знать. Надо было взять себя в руки, идти к отцу готовить завтрак: любые задержки страшно его нервировали. Теперь, когда Роуз достаточно окрепла и сама готовила для мужа, у меня не осталось никаких оправданий: ровно к шести завтрак должен стоять у отца на столе, хотя спешить ему уже некуда. Я медлила. Мне вдруг пришло в голову: вставай он попозже и завтракай не так рано, днем у него бы оставалось меньше времени на всякие глупости. Я даже позволила себе немного рассердиться на отца, но при этом единственное, на что мне хватило духу, было бессмысленное хождение в попытке оттянуть встречу. Еще и обещание, которое я снова дала Кэролайн и малодушно нарушила. Понедельник прошел, а я ей так и не перезвонила. Я проснулась ни свет ни заря, еще до того, как Тай, ранняя пташка, поднялся проверить свиней, и вспомнила об этом.
Нужно было как-то прекратить бесконтрольные поездки отца по всему округу, а то и штату, иначе беды не оберешься. Другие фермеры, отойдя от дел, коротали дни в городском кафе, делясь богатым опытом со всеми желающими, или занимались разведением ирисов, роз или джерсейских коров. Следили за ходом выборов, ездили на рыбалку или подрабатывали на полставки в хозяйственном магазине. Да мало ли еще всяких необременительных и, в общем, приятных занятий?! Однако представить в такой роли отца совершенно невозможно! Он всю жизнь высмеивал фермеров, стремившихся уйти на покой, и всегда с огромным уважением и даже завистью говорил об отце Тая, которого смерть застигла в свинарнике. Передав нам ферму, он предал свои главные идеалы. Это было очевидно – и не давало мне покоя. Я решительно сбросила домашние шлепанцы и сунула ноги в кеды, словно намереваясь тут же пойти и вернуть отцу причитающееся ему по праву.
Выйдя из дома, я заметила серебристый «форд» Пита. Он выехал на дорогу и повернул к югу. На мой приветственный взмах Пит не поленился, высунул руку из окна и замахал в ответ. Местные фермеры обычно не затрудняют себя такими сложными телодвижениями. Встретившись на дороге, они максимум приподнимут один палец, не отрывая рук от руля, или вообще только слегка поведут бровью в качестве приветствия. Пит подобной сдержанностью не отличался и поэтому порой казался чересчур угодливым и суетливым, да и блестящий серебристый пикап в нашей местности смотрелся чересчур броско. Раньше меня это раздражало, но с недавних пор начало нравиться. Раньше я считала Пита не таким дельным и надежным, как Тай, слишком ветреным и даже глуповатым. Теперь я видела, что он старается изо всех сил. Старается не выделяться и хорошо делать свою работу. Да, получалось у него не всегда, но не потому, что он презирал фермерский труд. Просто он был другой. Совершенно не такой, как мы. Родись он здесь и унаследуй ферму от отца, как Тай, тогда бы его яркость и музыкальный талант вызывали у соседей не подозрение и раздражение, а гордость.
Вообще после той беседы с Джессом на помидорных грядках у меня будто открылись глаза. Оказалось, что мужчины – не бесстрастные автоматы, запрограммированные на успех, у них тоже есть чувства. Да, порой они ошибаются и терпят неудачи, но ведь и страдают от этого. Действительно страдают! Для меня это стало открытием. И я, и Роуз – мы, конечно, тоже страдали, как и Кэролайн, и Мэри Ливингстон, и все остальные женщины, которых я знала, но у нас всегда была возможность выплеснуть переживания, поделиться им. Мужчины все сносят молча, как животные.
У меня всегда была рядом Роуз, а у Роуз – я, и наш непрерывный диалог, складывающийся из разговоров, красноречивых взглядов, вздохов, шуточек и раздраженных комментариев, помогал нам выстоять. В конце концов, мы всегда могли заявить: «Я так и знала», и, как ни странно, это помогало примириться с неприятностями. Мужчины же, и особенно Пит, вечно казались застигнутыми врасплох и потому хуже переносили неизбежные неурядицы, такие как падеж премированного скота, несчастные случаи, отповеди отца, падение цен на фермерскую продукцию. И даже мои выкидыши, казалось, выбивали Тая из колеи больше, чем меня. Оттого он и попросил бросить попытки.
Повернув с дороги к дому отца, я поняла, что он нетерпеливо ждет меня и следит из окна. Я почувствовала его взгляд, но глаз малодушно не подняла и скорее поспешила к задней двери. Кухонные шкафчики так и стояли на подъездной дорожке, а вот дивана, о котором говорила Роуз, что-то не было видно. Странно, но слухи о моем отце никогда не казались просто безобидными, досужими домыслами, они скорее напоминали нападки. Наверняка он тоже много страдал, но думать о нем было мучительно, и я поскорее прикрылась мыслями о Тае, Пите и Джессе.
Отец встретил меня в дверях и недовольно буркнул:
– Солнце уже высоко.
Это означало: «Я проголодался, ты заставила меня ждать, ты опоздала».
– Были дела, – начала оправдываться я.
– В шесть утра?
– Пришлось прибраться немного.
Отец презрительно хмыкнул, я извинилась, вошла в прихожую и надела фартук, висевший тут же.
– Яиц нет, – с упреком бросил он. – Никто не съездил в магазин в выходные.
– Проклятье! Я же специально купила вчера. Хотела принести, но забыла.
Я посмотрела на него – он молчал, предоставляя мне самой сделать выбор: бежать домой и заставить его ждать или приготовить что есть, оставив его без привычной яичницы. Помогать мне принять это непростое решение отец явно не собирался. Он равнодушно смотрел в пространство, будто о чем-то задумался. Но я-то знала, что он проверял меня. Я могла быстренько проскочить на кухню, сварить кашу и пожарить бекон с тостами – приготовить пусть неполноценный, но все-таки завтрак, или рвануть домой за яйцами. Выбирать приходилось из двух зол: либо я окажусь ленивой эгоисткой (плохой завтрак), либо нерадивой хозяйкой (суета вместо отлаженного порядка). Я глупо улыбнулась, сказав, что сейчас вернусь, и со всех ног бросилась домой. Собственное тело, непривычное к бегу, вызывало у меня острейший стыд, казалось неприлично неуклюжим, суетливым, жалким, пыхтящим и смешным в самой своей женственности. Я испугалась, что если отец выглянет из окна, то увидит меня голой с подпрыгивающими грудями и трясущимися бедрами – с безвозвратно утраченным достоинством. Потом, уже после того как завтрак был приготовлен и съеден, мне вдруг пришло в голову, что я могла просто перейти через дорогу и занять яиц у Роуз, но ведь отец хотел проверить меня, и я, как всегда, приняла его условия.
Когда я вернулась с яйцами, отец сидел в кресле перед большим окном в гостиной и смотрел на наше южное поле. Я принялась готовить, исподтишка поглядывая на него и размышляя, как похитрее завести интересующий меня разговор. Спросить напрямую, был ли он в Де-Мойне в среду и почему сбрасывал звонки Кэролайн, мне не хватало духу. Я все крутила и вертела эти вопросы у себя в голове, как обычно стараясь так перефразировать их, чтобы ни в коем случае не обидеть собеседника, а еще лучше подвести его к ним исподволь, не спрашивая напрямую.
Одно дело было сидеть за «Монополией» и со смехом обсуждать причуды отца и Гарольда Кларка, и совсем другое – требовать от него объяснений. Первоначальная решимость совершенно улетучилась, уступив место желанию пустить все на самотек, как советовал Тай. Я молча накрыла на стол. В конце концов, отец – не выживший из ума старик, и обращаться с ним как с ребенком, требуя отчета, куда он ездит и на что тратит свои деньги, будет оскорблением. Ничего не изменилось, мои обязанности остались прежними: давать ему то, что он хочет, и стараться во всем угодить ему, не вызывая недовольства. В общем, ничего сложного. Я стояла у плиты, скрестив руки на груди, и ждала, когда ему надо будет подлить еще кофе. Привычная, простая и даже приятная работа.