Мы вышли. Отец сел на заднее сидение, за пассажирским креслом. Когда я пристегнулась, Тай повернулся и спросил:
– Поехали, папа?
Ответа не последовало. Мы выехали с больничной парковки на пустынную улицу, освещенную редкими фонарями. Большие дома стояли вплотную друг к другу, возвышаясь среди аккуратных газонов и пышных живых изгородей как крепкие неброские бутоны. Время близилось к полуночи. Свет в окнах нигде не горел.
Отец сидел так тихо, что велик был соблазн поверить: он усвоил урок и больше не будет никаких препирательств по поводу ключей от машины, выпивки и всей нашей жизни. Из-за молчания казалось, будто он пристыжен и даже смущен. Тай тоже молчал. Может, они уже успели переговорить и прийти к какому-то соглашению и Тай непременно мне все расскажет, как только мы вернемся домой. Я повернулась и спросила:
– Папа, таблетки, о которых говорила сестра, у тебя?
Ответа опять не последовало. Словно он вообще не предполагался. Будто есть у него таблетки или нет – это вообще не мое дело.
Думать об отце было тревожно, и мои мысли вернулись к тому, о чем я размышляла на пути в больницу: к Таю, Джессу и нашему будущему. Но теперь присутствие отца все поменяло. То, что казалось волнующим, но приятным и даже почти невинным (это же просто мысли), теперь рисовалось вполне реальным и пугающим. Даже наше согласное молчаливое единение с мужем стало казаться мне мимолетной незаслуженной роскошью. Богатые дома сменились более скромными. Мне нравилось их рассматривать: они были такими разными. Тут крыльцо завалено каким-то старьем, там в открытом гараже стоят две шикарные машины, дальше виднеются самодельные качели с песочницей. Каждая семья живет по-своему, не слишком оглядываясь на соседей. В детстве я завидовала тем, кто живет в городе, потому что они могли общаться с кучей людей, теперь же меня больше привлекала свобода быть собой, возможность скрыться в людской толпе.
Отец застонал. Я застыла, уставившись в темноту.
– Что-то болит, Ларри? – спросил Тай. – Может, вернемся в больницу, пока не поздно?
Опять нет ответа. Если он молчит, значит, вероятно, возвращаться не хочет. Мы поехали дальше. Я не могла отделаться от ощущения, что передняя часть машины слегка приподнята, и то и дело ловила себя на том, что прислушиваюсь к шуму мотора, будто мы не отца везли, а буксировали трейлер. Точно его присутствие обременяло не только мои мысли.
Мы с Таем успели несколько раз многозначительно переглянуться. Он мне улыбнулся, как бы говоря, что нужно набраться терпения и не терять надежду. И откуда в нем такая безграничная стойкость? Такая суровая, непробиваемая и крепкая. Такая привычная и заразительная. А может, я и сама уже стала как он? Что, если бы мы не были такими покладистыми и уступчивыми… Как случилось так, что все разъехались, а мы остались? Почему я даже не помышляла о колледже, о другой жизни, о переезде в Де-Мойн или хотя бы Мейсон-Сити? А дети? Мои пять нерожденных детей? Раньше я думала, что стоит только правильно себя настроить (сначала на оплодотворение, а потом на вынашивание), и все получится. Теперь я видела свою ошибку. Какое дитя захочет остаться с матерью, которая просто терпеливо ждет? Которая воспринимает все отрешенно и с легкостью говорит: «В следующий раз получится. Еще есть шанс». Нет! Надо действовать, решать, выбирать! Стойкость Тая ведет нас – ведет меня! – в никуда. Я подалась вперед и заметила, что мы уже свернули на Кэбот-Стрит. Почти приехали. Я развернулась и позвала:
– Папа!
Отец открыл глаза и что-то промычал. Тай бросил на меня тревожный недоуменный взгляд.
– Папа, нам надо поговорить! Я понимаю, что тебе сейчас плохо после аварии. Но скоро может стать еще хуже, когда придут патрульные. Ты должен сделать выводы. Нельзя без конца разъезжать по окрестностям и уж тем более пить. Ты можешь кого-нибудь сбить насмерть. Или сам разбиться, в конце концов.
Он уставился на меня.
– У тебя отберут права. Но даже если на этот раз обойдется, то это сделаю я, будешь опять пьяным ездить. Если не послушаешь – отберу ключи от грузовика и продам его. В детстве ты нам говорил, что второго предупреждения не будет. Так вот, это первое. И еще: тебе никто не запрещает помогать на ферме. У тебя еще полно сил – надо же их куда-то девать. Мы с Роуз будем готовить тебе завтраки рано с утра, чтобы ты мог работать как раньше. Мы не позволим тебе сидеть без дела. Ты привык работать, так работай! Таю и Питу сложно сразу все на себе тащить.
У меня аж дух захватило от собственной дерзости. Говорить с отцом как с собственным ребенком! Отчитывать его! Мне понравилось устанавливать порядки. Это усмиряло тревогу и давало непривычную уверенность в том, что отныне все будет под контролем. Впереди виделась вереница спокойных дней, и я на переднем плане, значительная и решительная. Подобный тон был мне непривычен (никогда и ни с кем я так раньше не разговаривала), но почувствовала, что с легкостью освою его. Будь у меня дети, я точно так же отчитывала бы их, правда, до этого я никогда не представляла себя в роли строгой матери, только ласковой, нежной, терпеливой и вразумляющей.
– Я не шучу по поводу машины. И Роуз меня поддержит, – еще раз подчеркнула я, взглянув на старика.
Он посмотрел мне прямо в глаза и тихо, будто сам себе, пробормотал:
– У меня ничего нет.
Мне показалось, что он хочет меня разжалобить.
– Во-первых, здесь хватит на всех, – сказала я и подумала: «А во-вторых, ты сам все отдал», но произносить это вслух не стала, чтобы не казаться злобной.
Когда мы приехали, Тай проводил отца и уложил его в кровать, но сначала я сказала:
– Завтрак в семь, папа. Приходи к нам, Тай будет ждать, договоритесь, чем тебе заняться.
Уже дома муж заметил:
– Может, не стоит ему завтра работать. Мы же не знаем, какая там у него травма.
– Найди что-нибудь простое на пару часов. Его жизнь опустела, лишилась привычной рутины. Вот в чем проблема. Сейчас самое время действовать, пока ему стыдно.
Тай стянул штаны и сел на кровать, чтобы снять носки. Я шагала по комнате, машинально переставляя всякие мелочи, и физически ощущала, как во мне пульсирует сила. Не в состоянии усидеть на месте, я заглянула в ванную, потом прошлась по гостевой спальне (которая так ни разу и не использовалась) и по еще одной соседней комнате, где мы держали старую мебель, заглянула во все окна. Была тихая летняя ночь, свежая и туманная. Когда я вернулась в спальню, Тай уже растянулся на кровати, закинув руки за голову.
– Сегодня я кое-что поняла.
– О необходимости брать на себя ответственность?
– Да, но не только. Я не просто осознала, но и почувствовала. Физически ощутила.
Муж хмыкнул.
– Ты мне веришь?
– Верю.
– Тогда что?
– Джинни, уже ночь. Ты обещала приготовить отцу завтрак к семи. Давай поспим и увидим, с каким ощущением ты проснешься завтра. Утро вечера мудренее.
– Хорошо.
Тай закрыл глаза, а я прошла в комнату с окнами на запад и стала смотреть в сторону фермы Кларков. Так и стояла, прислушиваясь к дыханию мужа, ждала, когда он уснет.
Утром за завтраком отец беспрерывно ворчал и стонал, но я пропускала все мимо ушей, не обращая особого внимания. Приготовила гренки, бекон и салат из бананов и клубники, сварила кофе, выставила на стол сироп, масло и сахар, потом начисто отдраила кухню. Все сделала как надо, но с отцом не нянчилась и жалости особой не проявляла. Правда, он и не просил. Поел, отодвинул тарелку и встал из-за стола. Я прилипла к окну, когда он хлопнул входной дверью. Все шло по плану: он направился к нашему дому, где на скотном дворе его ждал Тай. Обычно, когда ему надо было добраться до нас, он влезал в свой грузовик и проезжал четверть мили, но теперь машины не было, и отец казался сбитым с толку, растерянным от того, что пришлось идти пешком. Он шел неуклюже, сгорбившись, переваливаясь с ноги на ногу. Ничего, разминка пойдет ему на пользу. Он ни разу не оглянулся, хотя Роуз стояла у себя на крыльце, провожая его взглядом.
Я вернулась на кухню и принялась оттирать плиту. Хлопнула входная дверь, вошла Роуз.
– Как я посмотрю, с ним все в порядке, – бросила она.
– Его сегодня должен осмотреть доктор Генри из Пайка, чтобы решить вопрос с обезболивающими. Ему дали с собой две таблетки на случай сильных болей, но я не знаю, принял ли он их. Я свожу его после обеда. Полиция не появится в ближайшие десять дней, пока не будет готов анализ крови.
– Они должны были засадить его за решетку. Это попустительство.
– Никто же не пострадал, Роуз. Вот если бы…
– Ему просто повезло.
– И слава богу! Если бы ему не повезло и он сбил кого-нибудь, тогда по закону…
Роуз встала посреди дверного проема в гостиную, уперев руки в бока.
– Черт, Джинни, сколько можно за него заступаться?! Неужели тебе не хочется наконец рассказать всю правду о нем? Он опасен! Озлобленный, раздражительный старикан! Какая презумпция невиновности? Разве он сам хоть когда-нибудь соблюдал этот принцип по отношению к другим?
– Знаю, но вчера я серьезно с ним поговорила…
– Порой я так люто его ненавижу, что волны злости накрывают меня с головой и мне хочется, чтобы он поскорее сдох и отправился в ад!
– Роуз!
– Что «Роуз»? Почему ты ужасаешься? Потому, что нельзя желать зла ближнему, или потому, что у тебя нет ненависти к нему?
– Ни капли ненависти. Он, конечно, грубоват, но…
– Грубоват? Нет, у него есть грехи пострашнее…
– Вчера ночью, – почти закричала я, стараясь перебить Роуз, – я категорически ему заявила, что если он еще хоть раз сядет пьяным за руль, то мы отберем ключи. Уверена, он меня понял. Тай подключит его к работе. Все образуется. С ним, конечно, нелегко…
Роуз, не дослушав, развернулась и прошла в гостиную, я последовала за ней. Она остановилась у небольшого книжного шкафа, где хранились выпуски журнала «Успешный фермер» за полтора года, рекламные буклеты по сельскохозяйственной технике, несколько экземпляров «Нэшнл Географик» и «Ридерс Дайджест», Библия и сборник народных американских песен. Ничего личного или памятного – все как у всех. Роуз стояла, вперив взгляд в журналы, и постукивала по ним ногтем.