Меня выдала мама. Когда я вошла в дверь, она спросила:
– Джинни! Где твой ботинок?
Отец развернулся и посмотрел на мои ноги. Казалось, он сейчас взорвется. Он подошел ко мне и принялся шлепать, особенно не разбирая, по спине и ниже. Я забилась за плиту и слышала, как мама кричит:
– Ларри! Ларри! Стой! Это безумие!
Он повернулся к ней и бросил:
– Ты что, на ее стороне?
– Нет, но…
– Тогда скажи ей, чтобы вышла. Здесь есть только одна сторона, и лучше тебе оставаться на ней.
Повисло молчание. Роуз нигде не было видно. Сверху донесся плач Кэролайн и тут же затих. Мама повернулась на звук, а потом опять к отцу.
– Скажи ей, – приказал он.
И она сказала:
– Вирджиния, выйди оттуда. На середину комнаты. Он прав. Нельзя терять ботинок.
Я сделала как она велела. Пять шагов, опустив голову, глядя на обтрепанные края штанов, которые мы с ней обрезали утром, чтобы сделать костюм. Мои руки покрылись красно-черными разводами от грима, я смазала его, утирая слезы. Когда я дошла до середины кухни, отец схватил меня за руку, притиснул к двери, нагнул и порол ремнем, пока я не упала. Вот что значит для него единый фронт.
Сглотнув ком в горле, я бросила отцу в лицо:
– Думаешь, она разговаривает с тобой плохо?! Так я тебе скажу, что ты и того не заслуживаешь! Ты не заслуживаешь нашей заботы! Сам справляйся как хочешь, я и пальцем не пошевелю.
Роуз посмотрела на меня одновременно с недоумением и одобрением.
– Твой дом – там, – сказала она, махнув рукой в сторону дороги. – Ты знаешь, куда идти. Сам доберешься. А я ухожу, подальше от бури.
– Как ты можешь обращаться так со своим отцом? Я еще польстил, назвав тебя шлюхой! – крикнул он мне. – Сколько можно унижать меня?! Я отменю вашу стройку! Отберу землю! Вышвырну вас отсюда! Будете знать! Я проклинаю тебя! У тебя никогда не будет детей, Джинни, даже не надейся! А твои дети будут смеяться, когда ты сдохнешь! – бросил он Роуз.
Сестра втащила меня в дом и захлопнула за собой дверь. Тай и Пит остались снаружи. Через окно я видела, как они пытались отвести отца к машине, но он развернулся и ударил Пита по лицу. Тот уже занес руку, чтобы ответить, но передумал, резко развернулся и зашагал к дому.
– Что за дерьмо! С меня хватит! – выругался он, хлопнув дверью.
Отец уходил, пошатываясь, в сторону дороги. Тай следовал за ним на приличном расстоянии. Небо прорезали вспышки молний и сотрясали чудовищные раскаты грома. Роуз включила телевизор, будто ее больше волновали новости о буре, чем происходящее. Что нам теперь делать? Как быть? Руки у сестры тряслись так, что она с трудом переключала каналы. Я отвернулась к окну. Только подумала, что скоро потеряю Тая из виду, как небо прорвало. Сверху хлынули не капли, не струи, а бешеные потоки воды, полностью скрывшие из вида и Тая, и отца, и даже машины, оставленные в нескольких метрах от дома.
Отключилось электричество.
Сверху послышались испуганные голоса:
– Мама! Мамочка! Где ты?
– Черт! – снова выругался Пит.
– Чтоб он там сдох, – выдохнула Роуз.
В свете молний я видела, как она наощупь пробирается к лестнице. Сверху раздался визг.
– Я иду! – строго прикрикнула Роуз. – Прекратите визжать!
– У вас есть керосиновые лампы? – спросил Пит. – Похоже, ночь будет долгой.
Тай ввалился в дверь, до нитки сырой, в размокших ботинках.
– Я потерял его из виду. Не знаю, как сюда-то добрался.
24
В конце концов мы выработали план: пока гроза не утихнет, Роуз с девочками останутся у нас, Пит съездит, проверит свой дом, Тай поедет к отцу и будет ждать там – если отец еще не вернулся. Когда дождь перестанет, они прочешут округу. И если не смогут найти отца в течение часа, то вызовут шерифа.
Между мной и Таем повисло напряжение. Больше всего мне тогда хотелось, чтобы он убедил меня, что не верит словам отца и не согласен с невысказанной сутью его обвинений – будто я никчемная, недостойная любви тварь. Но Тай молчал. Возможно, потому что считал все сказанное отцом глупостью, недостойной упоминания. Я надеялась, он скажет, что не знал заранее, о чем отец хотел со мной поговорить. Но он молчал, и меня начало охватывать гнетущее сомнение: а не сговорились ли они заранее. А не хотел ли Тай бросить мне в лицо те же оскорбления, что и отец? Я принесла мужу сухие носки и дождевик.
И еще мне не давало покоя, почему отец назвал меня шлюхой и дрянью. Подозрение, что он знает о моей связи с Джессом Кларком, переросло в уверенность. Возможно, именно это они обсуждали с Таем по дороге домой. Возможно, именно тогда история моего отца сплелась с историей Джесса. Я росла с осознанием всемогущества отца, поэтому совсем не удивилась, что он откуда-то знает мой самый драгоценный секрет. Разве так было не всегда?
Когда Тай и Пит уехали, я осталась сидеть одна в темной гостиной. Роуз наверху успокаивала Пэмми и Линду, пытаясь уложить их спать несмотря на случившееся, потому что после всего этого сложно было вынести их испуганное любопытство. Я оцепенела от потрясения или, скорее, неопределенности, ожидая толчка. До сегодняшнего вечера моя жизнь была предсказуемой и понятной. Я знала свои обязанности и знала, что они мне по силам, и решала лишь, выполнять их или нет.
Роуз спустилась сверху с керосиновой лампой и поставила ее на балясину в самом низу лестницы.
– Вот! – крикнула она девочкам. – Вам будет видно свет. Я оставила лампу, как и обещала.
Сверху послышалось слабое «хорошо», едва различимое за шумом дождя. Роуз прошла в комнату и села напротив меня. Света не было, телевизор не работал – стало ясно, что придется поговорить. Интересно, как сестра начнет разговор.
Но больше меня занимало другое: что бы сказал Джесс Кларк обо всем этом. Удивительно, даже в такой момент мысли о нем не отпускали меня. Из глубин сознания выплывали невозможные предположения, казавшиеся возможными: Джесс все разболтал, развлекал Гарольда и Лорена рассказами о своих «успехах», Гарольд передал отцу или, даже если Джесс никому не сказал, то думал обо мне так же, как отец. Нет! Нет, не может быть, он знает меня лучше, он поддержит меня…
– Всемогущий сказал свое слово. Все еще трепещешь? – процедила Роуз пренебрежительно.
– Ты сама дрожала. Еле телевизор включила.
– Черт, Джинни, да я все еще дрожу! Зря я бросила курить. Сейчас бы сигаретку.
– Меня тошнит.
– Бедная моя.
– Роуз, только не надо жалеть, а то мы обе расплачемся.
– Не собираюсь плакать. И ты тоже не будешь.
– Скажи, что он свихнулся.
– Он свихнулся. Выжил из ума. Тронулся. Как только начинают болтать про заговоры – это верный знак. Про заговоры и про секс. Даже сомнений быть не может.
– Это помешательство?
– Помнишь парня, который управлял самолетом, когда папа решил обрызгивать поля? Говорят, совсем свихнулся. Прятался ото всех в подполе под кухней.
– Кто тебе сказал?
– Марлен Стэнли слышала от Боба, который знает семью того парня. Они живут здесь недалеко под Мейсон-Сити. Он еще и сыпью весь покрылся. Непонятно, из-за химикатов это или из-за того, что в подполье сидел.
– Думаешь, папа тоже из-за химикатов?
Она пожала плечами и проговорила:
– Помнишь, на прошлое Рождество Гарольд Кларк причитал, что и пяти лет, наверное, уже не протянет, а ведь его отец умер в девяносто два? Если поездить по округе и поспрашивать, окажется, раньше многие доживали до девяноста, но это поколение уже ушло.
– Дедушка Кук умер в шестьдесят шесть. Отец пережил его уже на два года. Дедушка Дэвис умер в семьдесят.
– Так они и жили не как остальные. Будто выгорали полностью. Сначала загоняли в гроб жен непосильной работой, потом запрягали детей, и сами пахали как одержимые до последнего вздоха. В детстве я мечтала, что мама не умерла, а просто сбежала отсюда, взяла другое имя и скоро вернется за нами. Рассказать, какую жизнь я для нас представляла?
– Конечно.
– Она бы работала официанткой в ресторане при хорошем отеле, и мы бы жили с ней в квартире, знаешь, в такой, как показывают в кино: с отдельным входом, на двух этажах. Наверху – две спальни и ванная, внизу – гостиная и кухня. Мягкие ковры, белые стены, негромкий шум из соседних квартир, раздвижная дверь на веранду. Я всегда представляла, что у нас с обеих сторон есть соседи. Казалось, в крайней квартире жить страшно.
– А я никогда не представляла, что живу где-то, кроме фермы. Забавно, да? Просто хотела, чтобы здесь все было немного по-другому.
– Джинни, и ты так спокойно об этом говоришь? Ты что, совсем не злишься?
– А смысл? Если все из-за химикатов, то злиться не на что. Придется с этим как-то жить.
– А двадцать лет назад? Тогда химии не было!
– Да, он часто выходил из себя. Я сегодня как раз вспомнила…
Зазвонил телефон. Я ответила, хотя в грозу запрещено снимать трубку. Звонил Тай. Он спросил, не вернулся ли отец, и поинтересовался, как по-моему, не стихает ли буря. Я сказала:
– Ни то ни другое. У тебя тоже пусто, так ведь?
Роуз поднялась и пересела рядом со мной на диван. Я положила трубку. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, свет керосиновой лампы казался удивительно ярким, и лицо сестры будто притягивало и отражало его – само светилось изнутри. В мягком, милосердном свете ее лицо, заострившееся после химиотерапии, казалось юным, а глубокий взгляд запавших глаз делал его прекрасным. Когда я отошла от телефона, она сказала:
– Джинни, ты вспомнила, как он приходил за нами?
– Я вспомнила, как потеряла ботинок, а он кричал на меня и потом заставил маму…
– Я говорю не про порку.
– Приходил за нами? – с недоумением переспросила я.
– Когда мы были подростками. Приходил к нам в комнаты.
Я облизнула пересохшие губы и покрепче скрестила ноги.
– Но мы ведь спали в одной комнате, когда мама болела, – пробормотала я.
– А потом на Рождество разошлись по разным. Отец настоял.