Поэтому я говорила с сестрой о Гарольде. О том, что он устроил на церковном обеде. О том, что поездка Джесса на органическую ферму и его неуемное восхищение стали, возможно, последней каплей. Я никогда не верила, что Гарольд примет идею Джесса, но вряд ли он хотел рассориться с сыном. Роуз, как всегда, была более категорична: считала, что Гарольд с самого начала планировал унизить Джесса, настраивал его против Лорена и дразнил изменением завещания, чтобы подманить и обнадежить. И Джесс купился, хотя сам за игрой в «Монополию» рассказывал, что Гарольд себе на уме. Я вспомнила, как помогала Джессу перевозить замороженные продукты: Гарольд, который в гневе наскакивал на сына, через секунду, без видимых усилий, уже мило беседовал со мной.
– Видишь, – сказала Роуз, – он просто притворяется, а сам плетет интриги.
А дальше случилось вот что. Гарольд Кларк отчего-то решил подкормить кукурузу, возможно, ему захотелось лишний раз показаться на полях на своем новом тракторе. Иной причины я не вижу: кукуруза у всех росла отлично. После грозы зелень стояла свежая и крепкая. Однако Гарольд, видимо, подумал – почему бы и нет: дополнительная гарантия хорошего урожая и удовольствие прокатиться на красном блестящем образчике современного машиностроения вдоль окружной дороги.
Как рассказывал потом он сам, ему показалось, будто один из внешних ножей забит. Надо было потянуть трос, чтобы закрыть клапан наверху бака, но Гарольд выскочил из кабины и побежал к ножу, на несколько сантиметров увязшему в почве. Никто не знает, зачем он трогал шланг – может, случайно задел рукой, когда наклонялся, – но тот соскочил с ножа и под действием остаточного давления брызнул Гарольду прямо в лицо. А тот был без защитных очков.
Жидкий аммиак не «липнет к глазам», как считают некоторые. Так кажется из-за того, что его пары, попадая на слизистую оболочку глаза, превращаются в едкую щелочь.
Превозмогая дикую боль, Гарольд сумел добраться до бака с водой, понимая, что это – его единственная надежда. Но бак оказался пустым. Гарольд рухнул на землю. Нашла его Долли, ехавшая на работу в Кэбот. Он стоял на коленях между рядами кукурузы и раскачивался из стороны в сторону, закрыв лицо руками. Воды у Долли с собой не оказалось. Она довезла его до дома и помогла промыть глаза под уличным краном. Лорен отвез отца в больницу в Мейсон-Сити.
Джесс в это время бегал.
Пит в Пайке покупал цемент.
Роуз помогала Линде шить летнюю майку и шорты в горошек.
Отец сидел на крыльце у Гарольда и обсуждал с Марвом Карсоном, как отобрать у нас ферму.
Тай вместе с тремя рабочими из Миннесоты устанавливал новую силосную башню.
Я отвозила Пэмми к подружке в Кэбот.
Страшная новость накрыла нас как песчаная буря в солнечный день. Появляясь на горизонте, крошечное пятнышко вызывает скорее любопытство, чем тревогу: ведь небо чистое и солнце ярко светит. Страх приходит потом. Говорят, в тридцатых случались такие бури, от которых невозможно было укрыться, сколько ни забивай двери, ни закрывай ставнями окна, ни натягивай на голову одеяло, ни сжимай веки. Так и отголоски несчастного случая с Гарольдом проникли повсюду: в самые близкие отношения, в самые твердые убеждения, в самые крепкие привязанности, в самые глубоко запрятанные взгляды на людей, которых знаешь всю жизнь.
Аммиак действует моментально и необратимо: попадая в глаза, разъедает роговую оболочку буквально за пару минут. Доктора тут ничем не помогут, даже трансплантация бессильна. И все же Гарольда продержали в больнице почти неделю, пока не утихла боль.
Несчастье произошло в четверг на следующей неделе после церковного обеда. Джесс жил в папином доме уже три дня. Напряжение не спадало. Когда я отвезла Пэмми и вернулась домой, Тай стоял на кухне.
– Гарольду Кларку в глаза попал аммиак. Он полностью ослеп, – бросил он мне в лицо, будто говоря: «Ну что, довольна?»
– О боже!
– Работать он больше не сможет.
– Откуда ты знаешь? Что случилось?
– Долли прибежала, когда мы были на стройке, Лорен повез его в больницу.
– Тогда, может, все обойдется…
– Ни черта не обойдется! – крикнул он мне в лицо. – В баке не было воды!
– Может, врачи…
– Хватит!
– Что хватит?
– Хватит болтать глупости с равнодушным лицом! Тебе плевать? В гребаном баке не было воды! И ты не хуже меня знаешь, что это значит!
– Это значит, что он ослеп, – спокойно проговорила я.
– Тебе плевать? Это же наш друг! Да что с тобой? Такая стала… – бросил он и направился к двери.
– Что? Что я не так сказала?
Он даже не обернулся, сел в машину и рванул так, что покрышки завизжали по асфальту.
От сильного потрясения голова казалась пустой, мыслей не было, остались одни образы, простые ощущения, которые воображение всегда подсовывает первыми: представляешь, как вздрагиваешь от боли, как темнеет в глазах, как ужас охватывает все тело. Не помню, что я тогда представляла, не зная всех подробностей, но осознание пришло резко, оглушающе. Руки задрожали так, что тарелка, которую я в тот момент мыла, раскололась, стукнувшись о кран. Пришлось выключить воду и присесть. Меня тошнило.
Надо было сообщить Роуз. Я ворвалась к ней в дом и выпалила новость с порога. Она тут же отправила Линду на улицу встречать Пита и смотреть, не появится ли Джесс.
– Он бегает, – объяснила мне сестра, когда Линда выскочила за дверь. – Я видела его на дороге полчаса назад.
– Боже мой! До сих пор поверить не могу! – выдохнула я, перешагнула через расстеленную на полу ткань с пришпиленной к ней выкройкой и упала в кресло. Роуз, встав на колени, продолжила прикалывать оставшиеся детали. Я не выдержала: – Роуз!
– Что? – отозвалась она раздраженно.
Я не решилась ответить, посчитав, что обидела ее чем-то. Когда сообщаю дурные вести, всегда чувствую себя немного виноватой, словно хвастаюсь тем, чего еще не знает другой. Роуз вытаскивала иголки из игольницы-помидорки и вкалывала их в шуршащую папиросную бумагу, потом села на пятки и, склонив голову набок, осмотрела свою работу. Волосы она забрала в хвост. Сестра подняла руку и лениво стащила резинку с блестящих темных волос, а потом снова скрепила, потуже. Судя по тому, как свисала на ней блузка, она была без протеза.
– Ну? – протянула она.
– Просто я представила… Это же ночной кошмар любого фермера! Меня чуть не вырвало.
– Да, случай ужасный, признаю, – сказала она, взяла ножницы и посмотрела на меня. – Но я же говорила, обессиленный – это недостаточно. Мне плевать на их страдания, тем более, пострадав, они снова считают себя невинными. Думаешь, Гитлер не выл от боли и ужаса, умирая? Тебе что, и его жалко? Если он, умирая, верил, что его дело правое, что евреи сами заслужили такой участи и что он успел выполнить свое предназначение, неужели тебя не порадуют его страдания? Любого страдания будет мало, если нет раскаяния. Если нет стремления загладить вину перед теми, кого растоптал. Иначе нет баланса.
– Но это же Гарольд, не папа.
– А какая разница? Знаешь, что мне рассказал Джесс еще из прошлых времен? Однажды Гарольд проехался на жатке прямо по олененку, который лежал на поле среди кукурузы. Не пропустил ряд, не свернул, не остановился и не шугнул малыша.
– Может, просто не заметил?
– А потом оставил израненного зверя умирать. Даже не добил, чтобы не мучился.
– О, Роуз! – Я разрыдалась.
– И отец убивал зверей на полях. Кроликов и птиц точно, про оленей не знаю, – проговорила сестра и едва заметно улыбнулась, взглянув на меня. – Я тоже ревела, когда Джесс рассказал, а на следующий день помогала Питу грузить свиней на продажу. Папа говорит в таких случаях: «Это жизнь. Это ферма». И я скажу: «Гарольд, черт побери, надо было проверять бак с водой. Это ферма». Они придумали для нас правила, вот пусть теперь сами по ним и живут.
Я огляделась. Удивительно, но слова сестры подействовали на меня успокаивающе, была в них какая-то обнадеживающе простая логика.
– Девочкам ты скажешь то же самое?
Она дважды щелкнула ножницами, разрезая ткань, а потом отложила их и посмотрела на меня.
– Если отец доберется до них, я помогу им узнать про зло и расплату. А если нет, оставлю им роскошь сострадания и веры в лучшее.
– Как у тебя все просто, – вздохнула я и, подумав, добавила: – Нет, я имела в виду, как все кажется легко.
– Джинни, у меня нет сомнений, потому что я уже давно все обдумала – еще в больнице, после операции. Смерть мамы, отец, пьянство Пита, расставание с девочками и, наконец, в довершение всего потеря груди – если все это случайности, то как жить дальше? Должно же быть что-то! Порядок, правота. Справедливость, в конце концов! – Роуз замолчала и принялась вырезать подол юбки. – Нынешнее сумасшествие отца – оно для него как укрытие. Ну ты же знаешь, кого все винят. Но дело даже не в этом.
– А в чем?
– Теперь я не смогу увидеть в его глазах осознание и раскаяние. Пока он ведет себя как псих, с него и взятки гладки.
Линда распахнула настежь входную дверь и влетела в дом, ведя за собой Джесса.
– Я пробежала до гравийки, мама, – выпалила она, запыхавшись.
Джесс уже все знал, это было понятно по его посеревшему лицу. Линда ему рассказала. Я спустила ноги с кресла и выпрямилась. Джесс посмотрел на Роуз, на меня, потом вновь на Роуз и вытер лицо майкой, обнажив на секунду идеальный пресс. Роуз аккуратно сложила вырезанную ткань и бумажную выкройку. Джесс вошел в гостиную.
– Линда, пойди на кухню и принеси всем лимонаду, а потом возвращайся на улицу, у нас тут взрослый разговор, – спокойно сказала Роуз. Девочка не тронулась с места, и Роуз добавила: – Мы дошьем после обеда.
– Несмотря ни на что?
– Несмотря ни на что.
– Я хочу сделать сэндвичи и взять на улицу.
– Хорошо, – кивнула Роуз, подумав секунду.
Я отвернулась, обычная бойкая деловитость сестры начинала меня раздражать.
– Хорошо, – кивнула Линда в ответ и на секунду застыла, будто растерялась, так быстро получив разрешение.