ать еще два: двадцать тысяч, чтобы погасить остаток за силосные башни, и сорок девять тысяч триста – чтобы внести двадцать процентов от оставшейся суммы за строительство. Если цены на свинину не упадут, как и плодовитость свиноматок из-за переезда и строительного шума, и если Тай успеет откормить в среднем по шесть туш с каждого помета до ста килограммов, то к концу зимы он отобьет уже двадцать тысяч. Однако к тому времени ему придется выписать еще два чека, по сорок девять тысяч триста каждый, по мере завершения строительных работ. Раньше, услышав про такие суммы, я бы, потеряв покой и сон, только и думала, где бы сэкономить, теперь же у меня от них лишь голова шла кругом.
А вот Тай, похоже, покой и сон потерял: он провел освещение к строящемуся корпусу и работал там вместе с бригадой почти до одиннадцати вечера. И в субботу их вызывал, и в воскресенье. Каждый день по двенадцать – четырнадцать часов, а когда рабочие уходили, вместе с Питом работал до темноты. Время от времени я ходила смотреть, как продвигается дело, – с Таем мы об этом не разговаривали. И про иск тоже, хотя муж знал, что срок приближается. Я была в этом уверена. Когда я попыталась заговорить про суд, он даже не посмотрел на меня – продолжил забивать гвозди.
К началу следующей недели они поставили резервуар для сбора навозной жижи, залили фундамент под корпус для молодняка и разобрали перегородки в коровнике. В пятницу и в субботу мне пришлось кормить всех обедом и ужином, а в воскресенье еще и завтраком, потому что городское кафе утром не работало. В церковь никто не ходил. Роуз помогала с готовкой. Она получила свой комплект документов, но мы это не обсуждали – слишком много дел. Да и на кухне было чересчур жарко, чтобы вести серьезные разговоры.
В воскресенье после обеда, когда я перемывала посуду и жарила индейку на ужин, вошел Тай и бросил на пол грязные тряпки.
– Что это? – спросила я.
– Ты мне скажи.
Я присмотрелась внимательнее. Розовое кружево. Моя ночная рубашка, белье. Бурые пятна. Конечно, я их помнила, просто за безумными событиями последних недель мне даже в голову не пришло, что надо все это выкопать из коровника и перепрятать.
– Где ты это взял? – спросила я.
– А ты как думаешь?
Я посмотрела ему в глаза. Интересно, получится обмануть его, притвориться, что я ничего не знаю? И стоит ли? Я вытерла руки о полотенце, протерла стол и наконец сказала:
– В старом коровнике?
– Думал, ты не сознаешься.
– Что ж.
– Вечером поговорим.
– Незачем, – сказала я, однако Тай уже хлопнул дверью.
Конечно, он слышал мой ответ, но вполне мог сделать вид, что и нет. Я подобрала тряпки и бросила их в мусорное ведро. Найди он их полгода назад, не стал бы устраивать допрос, воспринял бы как символ неумирающей надежды, как доказательство скрытой отваги, как заботу о нашем общем будущем. В том, кто любит и готов прощать, такая находка вызвала бы скорбь, а не подозрения и обиду. Но таков был Тай, если что решил – его не свернуть. Я ногой запихнула тряпки поглубже под клубничные хвостики и индюшачьи потроха. А ведь я тоже изменилась. Найди он их полгода назад, я бы сгорела со стыда за свой обман, теперь же я чувствовала лишь досаду от того, что забыла вовремя их перепрятать.
Если бы не выкидыш, малышу сейчас было бы уже несколько недель – эта мысль пронзила меня как удар молнии. К моменту возвращения Джесса Кларка я бы дохаживала срок, и за игрой в «Монополию» все шутки вертелись бы вокруг моего живота. Ожидание новой жизни смягчило бы страсти и удержало меня, Тая и, возможно, даже отца от необдуманных поступков. Когда будущее так близко, когда видно, как оно растет, готовясь появиться на свет, никто бы не стал ворошить прошлое и искушать судьбу. Никто бы не стал затевать строительство, потому что риск был бы неуместен. Появилась бы глубина и перспектива, появилась бы иная цель – пять поколений семьи на одной земле. Ради своего сына (а это, конечно же, был бы сын) я бы приняла ее всей душой. Как и любая другая мать в округе Зебулон.
И ведь надежда еще оставалась. Если всему виной вода, как говорил Джесс, ее можно покупать в бутылках. И тогда бы у нас появился наследник. И все соседи, которые настраивали отца против нас, говорили бы не «что-то тут неладно», а «кто старое помянет…».
Правда, я не знала, как же быть с чувствами, с тем, что мы поняли и вспомнили друг про друга. Эти вновь обретенные знания вставали между нами, как бастионы. Тай считал, что Роуз показала свое истинное лицо и заразила меня своей неблагодарностью. Он был полностью на стороне отца. Я так и представляла, как он звонит Кэролайн и жалуется на нас, сначала, возможно, смущаясь, а потом все решительнее и решительнее. Я не стала говорить ему, что доверие превращается в пустую формальность, когда появляются секреты. К тому же у нас не было секса с тех самых пор, как я вспомнила про отца. Я и раньше не получала особого удовольствия, а теперь при одной мысли о близости меня начинало мутить.
Эти мысли крутились у меня в голове весь день, пока я жарила индейку, чистила картошку, шинковала морковь, лущила бобы, покрывала глазурью яблочный пирог, испеченный Роуз, делала холодный чай. За столом рабочие держались предельно вежливо. Никогда не забывали говорить «спасибо» и называли меня «мэм». Шуточки отпускали исключительно пристойные и исключительно на свой счет. Из их разговоров я поняла, что начиная с субботнего утра Тай платил им тройную ставку из своего кармана. Четверо рабочих. Сто долларов в час умножить на двенадцать часов и на два дня. Итого две тысячи четыреста долларов.
– Думала, вам платит компания, – сказала я мягко.
– Так и есть, мэм, – ответил один из них. – Просто Тай захотел, чтобы мы вышли в выходные, поэтому он и отстегивает. Но лично я не против деньжат заработать, все лучше, чем пить где-нибудь в кабаке.
– О, конечно.
– Мы за сегодня много успели. Может, компания возместит вам часть.
Тай отложил вилку.
– Пока есть время, надо работать. Чем больше успеем до жатвы, тем лучше, – заметил он, не взглянув на меня. – Давайте, парни, курите – и за дело. У нас еще четыре часа до того, как начнет смеркаться. Завтра будете прохлаждаться, когда компания платит.
– Да уж! – воскликнул один. – Хоть появится время душ принять.
– Точно! А то от тебя уже воняет, – фыркнул другой, когда они с шумом вываливались из-за стола.
– Спасибо за ужин, мэм! Мы вам, поди, порядком надоели.
Тай вернулся затемно, я сидела на кровати и читала. Слышала, как он сварил себе кофе, достал кусок пирога; как стул скрипнул по линолеуму, когда он вставал из-за стола, как зашумела вода – он споласкивал тарелку. Потом наступила тишина. Наконец он стал подниматься по лестнице. Я перелистнула журнал, открылась страница про выпечку с клубникой – «Не только кексики» – ее я и разглядывала, когда муж вошел в спальню.
Он всегда был очень аккуратным – тут грех жаловаться. Носки и исподнее бросил в одну корзину для грязного белья, рабочую одежду – в другую. Походил по комнате, не знаю, смотрел ли на меня, я глаз от статьи не поднимала. Когда он ушел в ванную, я перевернула страницу – «Новая техника лоскутного шитья для ленивых». Он открыл воду. Я прочитала первую строчку: «Любите шить лоскутные одеяла, но терпеть не можете кропотливо вырезать каждую деталь?» Смысл ускользал, несмотря на то, что я старательно вдумывалась в каждое слово. По шагам я поняла, что Тай вернулся в комнату. Скрипнул, а потом со стуком закрылся выдвижной ящик комода. Я перевела взгляд на следующую строчку: «С помощью специального раскроечного ножа можно сделать всю работу разом. Мастерицы по всей стране…» Тай сел на мою сторону кровати, принеся с собой после душа запах свежести и мужского мыла. «…полны энтузиазма. Поначалу я боялась…»
– Мы готовы заливать черный пол в корпусе для молодняка и фундамент для перегородок в коровнике. Я звонил в компанию. Они обещали подвезти бревна для каркаса к шести утра, все уже погружено.
– Отличная новость.
– Да.
– Пора спать, – сказала я, поднимая взгляд от журнала. Он приподнялся и снова сел.
– Когда ты закопала те тряпки?
– На следующее утро после Дня благодарения.
– Зачем?
– Не знаю, – ответила я, хотя, конечно, это была отговорка – объяснять пришлось бы слишком многое.
– Откуда там пятна крови?
– Выкидыш.
Я уставилась на следующую строчку, чтобы не глядеть на мужа: «…вырезать детали, особенно ромбы, потому что их тяжело…».
– Сколько секретов… – вздохнул он совсем без укора, так что я решилась поднять глаза. – Пятый, да?
– Пятый? – переспросила я.
– После четвертого во время ярмарки, про который Роуз просила не говорить, что она рассказала.
– Не думала, что Роуз способна на такое предательство.
– Твои желания для Роуз не главное, Джинни.
– А что главное?
– Самому интересно.
– Я знаю, ты думаешь, будто мы с Роуз что-то замышляем. Но это не так!
– Я думаю, что ты не можешь противостоять Роуз. Она вертит тобой как хочет.
Я отвернулась и уставилась на угол кровати в гостевой комнате, которую было видно через распахнутую дверь спальни. На мужа я смотреть не могла.
– Так же, как ты, и так же, как отец. Хочешь знать, почему я ничего не говорила про беременности и выкидыши? Потому что не хотела бросать попытки, но ты за нас двоих все решил, и я не могла тебе противостоять. Не тебе судить Роуз! Секреты появляются там, где не хотят слышать правду!
– Я просто не мог больше этого выносить: сначала надежда, потом горе. И так раз за разом. Думал, ты поймешь.
– Но я могла! И я хотела! Уж лучше так, чем вообще сдаться и отступить. Ты всегда отступаешь. Думаешь, любую бурю можно пересидеть и все само наладиться. Но я так больше жить не могу!
– По мне и правда, терпение – добродетель, – произнес он, словно процитировал занятный афоризм.
– А по мне терпение – это и есть ты! – выпалила я, повернувшись к нему. – Я словно очнулась от сна, в котором только ходишь и смотришь, а сделать ничего не можешь. Роуз хотя бы не такая! Она борется! Вот Джесс мне сказал, что выкидыши могли быть из-за нитратов в воде, которые с полей попадают. Он сказал, что об этом давно известно! Но мы же никого не спрашивали и никому не говорили про выкидыши. Молчали всегда! А если по всему округу полно женщин, которые не могут выносить… Но нам же Бог не позволяет об этом говорить!