– Хорошо бы, – вздохнула я, на секунду забыв, что будущее ничего хорошего не предвещало.
– Ну не знаю, – протянула Линда. – Я привыкла. Учителя там добрые, а по ночам в общежитии можно жарить попкорн.
– Я хочу остаться дома, – отрезала Пэмми.
Линда посмотрела на нее, пожала плечами и спросила:
– Можно взять твой стакан?
– Сама достань. Ты же знаешь, что мама не разрешает пить из чужих стаканов.
– А папа так делает.
– Ну и что, это плохая привычка.
Время сжималось.
Линда полезла за стаканом.
– Я хочу взять пони для фермерского проекта, – сообщила она.
– Сама знаешь, тебе не разрешат.
– У Лори Стэнли есть пони. Она запрягает его в тележку. Она говорит…
– Где он будет жить?
– Папа сказал, можно построить маленькое стойло. Он не сказал «нет». Он сказал «возможно».
Линда налила себе соку и выпила одним глотком.
– Девочки, хватит! – вмешалась я.
– Если папа говорит «возможно», это значит «возможно, нет», – съязвила Пэмми.
– Не всегда.
– Ну да, я знаю, что можно взять поросенка, откормить его, продать и получить триста баксов.
– Давайте не будем говорить о том, чего пока еще нет, – вмешалась я.
– Я назову его Уилбур.
– Дурацкое имя.
– Так звали поросенка в «Паутине Шарлотты».
– Знаю, но оно звучит по-стариковски.
– Девочки, хватит ссориться! – не выдержала я.
Они обе с удивлением посмотрели на меня. Линда откусила кекс и сказала:
– Мы не ссоримся, тетя Джинни.
– Я пошла смотреть телик, – заявила, вставая, Пэмми.
– А я пойду поищу папу. Может, он в сарае.
– Его машины нет, – предупредила я.
– Да?
Она внимательно на меня посмотрела, я напряглась.
– Что-то случилось, так ведь? – наконец спросила она.
– Там видно будет.
Время сжималось. Роуз уехала два с половиной часа назад. Слова Линды были не случайной догадкой, а осознанным предчувствием беды. Она ушла за сестрой в гостиную. Я принялась убирать со стола и слышала, как они шепчутся о чем-то. Заглянула к ним, они сидели рядом на диване, угрюмо уставившись в телевизор. Я мыла посуду. «Лучше бы они были нашими с Таем детьми, а не Роуз и Пита – чем авария не доказательство тому?» – пронеслось у меня в голове. Но я поскорее отогнала незваную гадкую мысль.
Наша мама умерла, когда мы были в школе. Я сидела в столовой на обеде, за одним столом с Марлен Стэнли, тогда еще Марлен Даль. Роуз со своим классом пришла позже и стояла в очереди. В дверях показались миссис Эриксон и Мэри Ливингстон, они кого-то высматривали. Миссис Эриксон держала за руку Кэролайн. Я знала, что они ищут меня, но опустила голову и принялась жевать макароны с сыром. Неожиданно появилась наша учительница миссис Пенн. Лицо у нее было такое, как у всех взрослых, когда случается что-то непоправимое. И пугающе сочувственный взгляд. Я понимала, что он предназначен мне. Первой они заметили Роуз, а потом пришли за мной. Помню, я сказала Марлен: «Мне надо домой. Думаю, мама умерла».
Дома произошедшее казалась уже не таким ужасным, потому что за последние недели мы привыкли к кровати в гостиной и успели свыкнуться с мыслью о неизбежной смерти. В дверях нас встречал пастор, он похлопал меня по плечу, когда мы поравнялись. Отец, переодетый в костюм, сидел на диване. Кэролайн прошла через комнату и села рядом с ним. Пастор стал рассказывать про похороны. Из кухни доносился звон посуды – церковные дамы принялись за готовку. Было слышно, как хлопает дверца холодильника. Нам оставалось только тихо сидеть в гостиной без книг и игрушек. Пастор ушел. Отец даже документы в руки не брал, молча сидел и смотрел в окно на южное поле Кэла Эриксона. Так мы и просидели до ужина, поели и опять сидели, пока не пришло время ложиться. В спальне мы сразу выключили свет, даже не прочитав Кэролайн обычную сказку на ночь. На следующее утро, когда мы проснулись, кровати в гостиной уже не было, мебель стояла так, как до болезни мамы. После завтрака пошли в похоронный зал, где просидели точно так же, как накануне весь день вместе с отцом. На ферме его заменяли Кэл Эриксон, Гарольд и другие соседи, кто мог. Там же в зале, в отдельной комнатке, мы и пообедали ветчиной, запеченным картофелем со сливочно-луковым соусом и кофе. После отпевания в лютеранской церкви и погребения на кладбище за Зебулоном поехали домой и опять ели. Миссис Эриксон сообщила, что они продают ферму нашему отцу и уезжают. Я посмотрела на попугая и вернулась домой. Роуз стащила фонарик из кухни и читала про Нэнси Дрю, накрывшись с головой одеялом. Кэролайн, наплакавшись, забылась беспокойным сном. Я лежала в кровати и не могла уснуть до половины четвертого или даже дольше, а в половине шестого меня разбудил отец, чтобы я приготовила ему завтрак, это было моей обязанностью с тех пор, как мама слегла.
– Сегодня идите в школу. Нечего дома болтаться, – бросил он, натягивая сапоги после завтрака.
Этот приказ меня обрадовал. Я боялась, что нам придется целыми днями или даже неделями сидеть дома, вспоминая маму.
Потом мне часто казалось, что смерть одного из родителей – это единственная невосполнимая утрата. Даже если к ней не приплетаются другие горести. Даже если рядом есть те, кто готов помочь и оградить от любых невзгод. Такая смерть ничему не учит и ничего не дает. Предыдущие воспоминания словно мутнеют, смерть перекрывает все хорошее, что было до нее. Какой бы изломанной и обреченной ни казалась мне или остальным жизнь Пита, девочкам, вне всякого сомнения, она виделась яркой и наполненной возможностями так же, как и их собственные, лежащие перед ними жизни. Я понимала, что мне нечем поделиться с ними в этот тяжелый момент, потому что смерть собственной матери ничему меня не научила. Я вытерла руки и пошла заправлять их кровати. Линда постояла в дверях, наблюдая за мной, – а потом, ни слова не говоря, прошла опять в гостиную.
Когда Роуз вернулась, она вновь стала прежней – собранной, деятельной и даже почти спокойной. Девочки набросились на нее, стоило ей показаться в дверях. Она положила кошелек, налила себе кофе, села за стол и сказала:
– Девочки, у меня для вас плохая новость.
Пэмми и Линда тоже сели, не отрывая встревоженных взглядов от ее лица. Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы не слышать их плача. Через дорогу Джесс Кларк ходил туда-сюда вдоль фасада отцовского дома. Он помахал мне, я не ответила, и он не подошел.
К обеду отточенный механизм создания видимости заработал в полную силу. К дому Роуз подъехал «кадиллак» Джорджа Дрейка, владельца похоронного зала в Зебулоне. Девочек отправили ко мне дожидаться Сьюзан Патрик, которая должна была отвезти их в бассейн.
Пэмми явилась в солнечных очках и не снимала их даже дома. Она попросила остаться у меня, но я сказала, что в ближайшие несколько дней лучше маме не перечить и делать то, что она велит. Глаза у нее были красные и взгляд такой измученный, будто ей и ближайшие несколько минут пережить казалось пыткой. Приехала Сьюзан и забрала девочек. Несколько женщин, которых мы знали по церкви, привезли горячие блюда и салаты. То, что не поместилось в холодильник Роуз, они несли ко мне и все повторяли: «О, Джинни, какой ужас!» и «Если что-то понадобиться, звоните – не стесняйтесь». Двое заявили: «Как можно быть таким безголовым!», а Марлен Стэнли сказала: «Как жалко – такой талант зря пропал».
Преимуществом этого чудесного механизма было то, что он четко отфильтровывал все спорные или двусмысленные темы. О том, что Пит был пьян и вообще нередко злоупотреблял, говорить не возбранялось. О том, что он поколачивал Роуз и однажды сломал ей руку, допускалось намекать, но только в том контексте, что потом он осознал и изменился, а сколько тех, которые совсем слетели с катушек. В чувства Роуз никто не лез. Она приняла на себя роль скорбящей вдовы, и это всех устраивало. Лорен явился на похороны, но сидел в самом конце зала и быстро ушел. Кэролайн прислала небольшой венок с надписью «От Кэролайн и Фрэнка». Отец не явился. До меня вдруг дошло, что он, возможно, уже перебрался в Де-Мойн. Истории с Гарольдом я почему-то не придала особого значения, видимо решив, что Пит под конец просто спятил, да и узнать было не у кого. Гарольд, конечно, болтал, но очень путано.
На похоронах многие плакали, не столько, наверное, по Питу, сколько просто перед лицом смерти и от жалости к его дочерям, таким трогательным в своих белых платьях, таким растерянным и обездоленным. Чудесный механизм строго отсекал все острые углы: нашу ссору с отцом, неприязнь Кена Лассаля (Марв Карсон явился с любопытствующим видом и заявил мне: «Остались только вы с Таем. Потянет ли он такую ферму?»), расхожее мнение, что Пит, не будь отца и Тая, пустился бы в авантюры, и рассказы Гарольда Кларка об угрозах, к которым большинство относилось как к пьяной болтовне. А как к ним еще можно было относиться? Я не знала. Механизм работал четко. Внешние приличия соблюдались. И главными зрителями этого спектакля оказались девочки, Пэмми и Линда. Он разыгрывался для них. Им не с чем было сравнивать, поэтому и вопросов не возникало.
Тай произнес надгробную речь. Сказал, что Пит был работягой и веселым парнем – порой чересчур веселым для фермера. Что Пит любил петь за работой и умел играть на шести музыкальных инструментах так, что дух захватывало. Что Пит любил свою жену и дочек, и они любили его. Признался, что счастлив был встретить на своем пути такого замечательного человека, как Пит.
Следующим выступал Генри Додж. Он сказал, что трагедия, унесшая жизнь Пита, может случиться с каждым из нас, и его смерть – предостережение для всех. Поблагодарил Господа, что больше никто не пострадал. Заметил, что Пит был хорошим человеком, любил свою жену и детей и наверняка не хотел покинуть их так рано. Попросил Бога наделить Роуз, Пэмми и Линду мудростью принять кажущуюся бессмысленной смерть. И выразил надежду, что трагедия укажет нашей семье путь к примирению.
После службы, уже выходя из церкви, две пожилые женщины заметили, что если за что-то и можно поблагодарить Бога, так это за то, что родители Пита не дожили до этого дня.