Капуста в огороде у Роуз уже налилась. Я срезала два кочана, когда ни Роуз, ни девочек не было дома. Разморозила в микроволновке свиную печень и корейку, достала купленную заранее в супермаркете оболочку для домашних сосисок. Привычная кухонная рутина теперь обрела особый смысл. Мелко нашинковала на бумажке корень цикуты (я решила использовать его весь, а стебель и листья оставила у реки). Тщательно вымыла нож и вилку, которой придерживала корень, и долго спускала воду в раковине, чтобы смыть ядовитый сок в отстойник. Сомневаюсь, что кому-нибудь придет в голову раскапывать сток, чтобы искать там следы яда. Затем смешала с фаршем нарубленный корень, добавила острый и душистый перец, чеснок, лук, тмин, паприку, корицу, гвоздику и побольше соли, заполнила фаршем оболочки и завязала. Сосиски получились толщиной с большой палец, ровные, аккуратные, смертоносные. Тщательно вымыла мясорубку и колбасный шприц. Разложила по банкам сосиски и шинкованную капусту. Залила рассолом. Чем-то все это напоминало приготовление пирога на день рождения. Пока готовишь, все время думаешь об имениннике. Так и я непрерывно думала о Роуз.
Изящество и простота задумки вызывали у меня гордость и доставляли истинное удовольствие. Джесс даже не притронется к ливерной колбасе с квашеной капустой, так же как и девочки, которых начнет воротить от только одного запаха. Даже для Тая, который с аппетитом наворачивал оленину, крольчатину и лютефиск[4], это блюдо слишком «ароматное». Его мог выносить только изощренный вкус сестры. Красота плана и состояла в том, что Роуз сама выберет свою смерть.
Бумагу, на которой лежал нарубленный корень цикуты, я сожгла. Стараясь не оставить следов даже для самого дотошного обыска, я сожгла ее дотла, собрала пепел, завернула в другую бумажку, сожгла ее, собрала пепел и сожгла его вместе с листьями и травой в огороде. Стерилизовала все банки в скороварке, чтобы не допустить ботулизма, хотя Роуз и сама прекрасно знала об этой опасности: перед тем, как открыть банку, она наверняка будет прокаливать ее при температуре больше 212 градусов не меньше пятнадцати минут. Привычная кухонная рутина вернула мне утраченное спокойствие. К двум часам я уже все закончила и убрала. В половине шестого я сложила в коробку двенадцать банок и отправилась к сестре. На улице было жарко и пыльно. Когда я пришла, Роуз на кухне жарила бифштексы.
– Смотри, что я принесла. Сюрприз! – воскликнула я.
Она взяла коробку с улыбкой, поставила на стол и стала доставать банки. Персиковый компот. Томатное чатни. Маринованные огурцы. Веточки укропа выглядели совсем как ядовитые. Вытащив банку с капустой и сосисками, она расплылась в улыбке.
– Как мило! Ты что, это все сегодня приготовила?
– Нет, только капусту.
– Думаю, она вся достанется мне. Вряд ли кто-то еще решиться попробовать.
– Точно. Я бы сама такое есть не стала. Фу! Ненавижу квашеную капусту. От нее живот пучит.
– У меня нет. Спасибо.
Она чмокнула меня в щеку. В гостиной я заметила девочек и Джесса, они смотрели вечерние новости. Джесс повернулся, махнул мне и уставился в телевизор. Одна из банок с капустой стояла на самом краю стола, я подвинула ее и опять посмотрела на Джесса. Никакой невыносимой боли – первый раз за столько недель.
Пока я ехала домой, поднялся прохладный бриз. Теперь я была спокойна. И с любопытством смотрела в будущее.
40
Главное условие для сбора хорошего урожая – сухая погода. Влажные зерна кукурузы и бобы лежать не будут. Для кукурузы идеальная влажность пятнадцать процентов, для бобов – тринадцать. В спелом несобранном зерне влаги более двадцати процентов. Разница в несколько процентов грозит убытками в сотни долларов: придется либо продавать непросушенную кукурузу дешевле, либо тратиться на пропан, чтобы удалить лишнюю влагу. Сухой солнечный сентябрь – кругленькая сумма на счету в банке, дождливый – техника, увязающая в грязи, сверхурочная работа, претензии на элеваторе к высокой влажности и низкому качеству, скромные доходы.
В страду каждый день на счету. Начиная с 15 сентября Тай ежедневно выходил на поля с портативным влагомером, надеясь пораньше начать жатву, чтобы все успеть. Возвращаясь, он с Джессом (которого все же решил позвать) проверял комбайны: большой трехлетний шестирядный и старый двухрядный, купленный отцом с рук пять лет назад, уже тогда с наработкой больше четырех тысяч часов. В отцовском сарае еще стоял старый пикер, который срезал початки целиком, не вылущивая зерно, как комбайны. Початки можно было хранить какое-то время в двух амбарах к востоку от угла Мэла, что позволило бы работать быстрее. Однако Тай не хотел использовать пикер, потому что у современных сортов кукурузы были длинные початки, которые он то и дело вылущивал, оставляя зерно на полях. «Для птиц хорошо, для нас не очень», – говорил Тай. Мне пикер тоже не нравился, правда, по другой причине. Казалось, что с нашим везением не избежать несчастного случая. Пикеры опаснее комбайнов. Однажды я заметила из окна, что Тай с Джессом вытащили его из сарая и прицепили к трактору. Даже с большого расстояния он смотрелся угрожающе.
До нас доходили слухи, что соседи помогают Лорену и Гарольду. Говорили, у них работают двое братьев Стэнли, и даже Лиман Ливингстон отложил свой отъезд во Флориду на две недели. Но мы были настолько заняты, что думать об этом не хватало времени, а уж обсуждать и подавно. Долли однажды спросила Роуз на заправке, нравится ли отцу в Де-Мойне, на что сестра с приветливейшей улыбкой ответила: «Гораздо больше, чем он ожидал».
Судебное заседание назначили на 19 октября. Еще оставалось больше месяца. Мистер Картье сказал Роуз, что, поскольку Пит не являлся кровным родственником, его смерть никак на состав иска не повлияет.
Я продолжала жить так, как посоветовал адвокат на первой встрече, – будто под пристальным взглядом недремлющего ока. И ждала, когда же умрет Роуз. Правда, погода стояла жаркая, а квашеная капуста – зимнее блюдо.
18 сентября Тай сказал, что можно попробовать убрать ранний сорт кукурузы, росший в юго-западном углу. Влажность зерна там была около девятнадцати процентов, а в ближайшие дни обещали дождь.
– Там шестьдесят два акра. Если выгнать оба комбайна, успеем убрать почти все, – прикинул он.
Я улыбнулась. Что бы ни происходило, начало жатвы всегда вызывало восторг. Он улыбнулся мне в ответ.
– Мы с Роуз тебе понадобимся?
– Посмотрим, какие цены будут на элеваторе. Утренний прогноз порадовал. За кукурузу сейчас дают два доллара сорок пять центов. Если в следующие три дня пойдут дожди, цена подскочит еще на пять центов. Там увидим.
Доев, он едва не выпрыгнул из-за стола: опасения, подгонявшие его, расправились как пружина, пробив природную осторожность.
Я вымыла посуду, подмела пол, протерла кухонный стол, швы в столешнице вычистила зубочисткой, отдраила плиту, прошлась зубочисткой по всем стыкам, протерла дверцу духовки стеклоочистителем. Я мыла, чистила, драила словно во сне, сквозь который прорывался грохот комбайнов с западного поля. Дорога к тому полю огибала свалку. Интересно, вспомнит ли Джесс, когда будет проезжать мимо. Я наклонилась и стала оттирать грязь с маленьких закругленных ножек под плитой. Через некоторое время мимо окон прогромыхал грузовик с зерновозкой.
Началась страда – ежегодно разыгрывающееся действо со своими кризисами и героическими подвигами. Человек против природы, человек против машин, человек против могучих безликих сил, управляющих рынком. Победы (когда удавалось убрать поле в аккурат до дождя) чередовались с поражениями (когда в течение дня цены на кукурузу падали на тридцать центов за бушель), ощущение собственной силы странным образом сочеталось с измождением. Естественно, мы вспоминали урожаи прошлых лет. Интересно, как мы будем вспоминать этот год, когда в один из вечеров Роуз упадет замертво за семейным ужином. Ненависть к сестре горела во мне ровным спокойным пламенем. Как бы отдельно и в то же время в центре всего – словно зерно, которое, напитавшись влагой, опустится на дно в тот момент, когда она выберет смертоносную банку.
Разворачивающееся действо захватило меня полностью, увлекло к глубинам, предшествующим любым «знаниям», как всегда увлекал меня вид отца на зеленом тракторе на зеленом же поле. Мне хотелось отдаться во власть драматического действа, чтобы спустя несколько недель оно само привело к примирению нашей семьи. Это было так соблазнительно. Так заманчиво.
Но примирения, разумеется, не состоялось. Я поняла, что оно невозможно, взглянув в суде – нет, не на отца – на Кэролайн и Фрэнка. Эти двое выбивались из общей массы и, естественно, притягивали любопытные взгляды. В зале присутствовал Кен Лассаль в плохо сидящем коричневом костюме из местного универмага и еще один похожий на него юрист, только в синем костюме, белой рубашке с коротким рукавом, зеленом галстуке и коричневых полуботинках. Даже Жан Картье выглядел помято по сравнению с Кэролайн и Фрэнком, облаченными в темно-серые костюмы из Миннеаполиса или Нью-Йорка, с винно-красными портфелями в руках и в туфлях за сотню долларов. Волосы у Кэролайн были собраны в гладкий пучок, обнажающий лоб и шею. Она сидела рядом с отцом с видом оскорбленной добродетели и неприкрытого самодовольства, гордая, что взяла на себя защиту несправедливо обиженного. На меня и Роуз даже не смотрела, хотя мы сидели неподалеку, а вот Таю улыбнулась, и он ей улыбнулся в ответ.
Роуз окинула сестру долгим, уверенным оценивающим взглядом. Казалось, Кэролайн его не заметила, но когда Роуз отвернулась, расправила плечи и выпрямилась. Я взглянула на Джесса. Да, Джесс выглядел лучше, чем Фрэнк.
Мы с Роуз всегда гордились тем, как хорошо воспитали младшую сестру, как хорошо заботились о нашей кукле. Наградой нам было знание, что она ведет жизнь, о которой мы могли только мечтать. А то, что она никогда не звонила поболтать и вообще не слишком к нам тянулась, мало нас тревожило, как мало тревожило и то, что она думает о нас и любит ли. Да и мы сами могли ли сказать, что любим ее? Не знаю.