– Перенесу завтра плиту из дома твоего отца. Она почти новая.
– Мы можем просто переехать туда. Я же старшая.
– Тот дом слишком велик для нас, – бросил он, будто говоря: «Да как ты смеешь?»
– Ну да, он большой. Его и строили, чтобы показать, кто есть кто. Может, теперь пришла моя очередь показать себя.
– Ты уже достаточно показала этим летом, прямо скажем.
Над плитой поднялся пар – закипели картошка и капуста. Я вспомнила про духовку – теперь-то она точно прогрелась. Встала, открыла дверцу и поставила мясо.
Мы молчали. Приглушенно шумел газ, через минуту послышалось шкворчание, разнесшееся по кухне как зловещее пророчество.
– Мне нужна тысяча долларов, – сказала я с таким чувством, будто пробиваю в стене брешь.
– У меня как раз есть тысяча в кармане, – делая брешь еще больше, ответил Тай. – Арендатор вчера заплатил, а в банк я сегодня не успел заехать.
Я протянула руку. Он вытащил из кармана пачку денег и отдал мне. Та показалась огромной и тяжелой – гораздо больше и тяжелей, чем была на самом деле. Я вышла в коридор, сняла с вешалки пальто и шарф, взяла ключи от своей машины и, оставив на плите недоделанный ужин, вышла за дверь.
Поняв, что я уезжаю, Тай крикнул:
– Я жизнь свою отдал этой ферме!
– Ну и забирай ее.
На улице уже стемнело, луны не было видно. У самой машины я споткнулась и почти рухнула на холодный металл. Потянулась к двери, почувствовала, что в руке зажаты деньги, сунула их в карман пальто.
В Мейсон-Сити я заехала в кафе и съела хот-дог.
В Сент-Поле остановилась на ночь в ассоциации молодых христианских женщин. Там не стали задавать вопросов, когда я пропустила графу «Домашний адрес» в регистрационной карточке.
Книга шестая
42
Днем и ночью за моими окнами, выходящими на 35-ю автомагистраль, шумели машины. Их не заглушал даже гул кондиционера летом. Но мне это нравилось, как нравилась и моя работа официанткой в придорожном кафе, где всегда можно получить завтрак, надежду и работу. Там не нужно соблюдать сроки, обращать внимание на смену времен года и следить за погодой. И хоть в Миннесоте любили поговорить о зиме и похвастаться собственной стойкостью, здесь на автостраде зиму мало кто замечал; главное, чтобы движение не вставало. Снег и дождь были всего лишь частью пейзажа за окном. Лампы в кафе, над дорогой, в окнах соседей, на парковке отбрасывали пересекающиеся круги света и горели сами по себе, со мной или без меня. Не смолкал однотонный успокаивающий гул: люди ехали, ели, болтали – день за днем, снова и снова, засыпала я или просыпалась, была бодрой или усталой.
Случайные, ни к чему не обязывающие разговоры нравились мне больше всего. Посетители шутили и улыбались, благодарили, просили, извинялись, болтали о погоде, рассказывали, куда едут. И так снова и снова, день за днем. Айлин, наша управляющая, настаивала, чтобы мы вовлекали в беседу всех посетителей, даже самых молчаливых, как того требовали корпоративные правила, потому что доказано – люди едят больше и чувствуют себя лучше, когда есть с кем переброситься парой фраз. Мне это не составляло труда. Завести разговор – как войти в освещенную гостиную. Некоторым девочкам не нравилось болтать с посетителями, они, конечно, спрашивали, как полагалось: «Вам понравилось, сэр?» – но делали это без души. У меня же словно мелодия звучала в голове, и, говоря «Что вам принести?», «Это все?», «Спасибо, что заглянули, приезжайте еще», я достигала гармонии.
Казалось, жизнь кончилась и я попала в загробный мир. Долгое время мне даже не приходило в голову, что может быть какое-то будущее. И это меня, честно говоря, радовало. Где-то в глубине души жила полуосознаваемая надежда, что наконец-то наступил вечный покой. Зубная щетка, потрепанный диван, лампа в форме пальмы, которую я нашла в мусорке, и служащая ей подставкой картонная коробка, электрический чайник, упаковка чайных пакетиков на холодильнике, два полотенца, купленных на распродаже, шарики для ванны, пижама. Рабочая форма, благодаря которой все дни сливались, напоминая вечность. Выходные я проводила, валяясь в кровати или в теплой ванне с книжкой из местной библиотеки. Выбирала какого-нибудь автора и читала подряд все тома на полке. Особенно мне нравились плодовитые, но уже умершие, такие как Дафна Дюморье или Чарлз Диккенс, чтобы можно было представить их книги как загробную жизнь, далекую и обособленную, словно рай или ад. Новости я не смотрела, у меня даже телевизора и радио не было. Газет не покупала. С теми, кто остался в прошлой жизни, не общалась.
Роуз я написала только к Рождеству. Ее ответ оказался для меня настолько неожиданным, что я поначалу даже не узнала ее почерк. Бессознательно я была уверена, что она уже отравилась и умерла. Но в ее письме ни слова не говорилось про сосиски. Она сообщила, что через пять дней после суда отец, который ни на шаг не отпускал Кэролайн, хотя продолжал верить в ее убийство, увязался за ней в супермаркет в Де-Мойне. Он толкал тележку, она направляла; в бакалее его свалил сердечный приступ. Я представила, как он падает на коробки с кукурузными хлопьями. Похороны прошли скромно. Роуз не поехала.
Ферму они с Таем разделили вдоль дороги, восточная часть отошла ей (ко Дню благодарения она с девочками переехала в большой дом), западная – Таю. С Джессом они планировали отказаться от химических удобрений и засеять землю овсом и кукурузой, посеянной в южноамериканские покровные культуры.
Я отправила девочкам рождественские подарки: пляжное полотенце в горошек для Пэмми и плюшевого котенка для Линды. Роуз я писать не стала, потому что не о чем. Между нами и так все сказано. Роуз, отец, Тай, Джесс, Кэролайн, Пит, Пэмми и Линда – воспоминания еще были слишком живыми, чтобы звонить или писать.
В феврале пришло еще одно письмо от Роуз. Она сообщала, что Джесс вернулся на западное побережье и она отдала большую часть своей земли в аренду Таю. «Мы с девочками решили остаться вегетарианками, – писала она. – Я отправила тебе пару документов на подпись. P. S. Отъезд Джесса не стал для меня неожиданностью».
Документы пришли, я их подписала и отправила обратно. У Тая теперь было триста восемьдесят акров, у Роуз – шестьсот сорок. У меня – съемная квартирка с двориком: две спальни наверху, гостиная и кухня внизу, крошечный балкон, выходящий на автостраду с одной стороны и бетонная веранда с парковкой – с другой. Всего двести тридцать пять долларов в месяц вместе с отоплением, электричество отдельно. В конце дома был небольшой открытый овальный бассейн размером примерно восемь на четыре и глубиной не больше метра.
Отъезд Джесса нисколько не утолил мою жажду мести. Напротив, спокойный тон, с которым Роуз об этом писала, даже подогрел ее. Неужели она не видела, насколько далека я от нее? Неужели верила в мою неколебимую преданность, несмотря на всю боль и злобу, видимо считая свои планы важнее моих чувств?
В день, когда пришло то письмо, на моей старой машине полетела коробка передач. Я обменяла свой «шевроле» на восьмилетнюю «тойоту» с пробегом восемьдесят тысяч миль. Мне нравилось, как она смотрится на парковке перед моим домом: безлико и неприметно.
Кроме этих событий, в моей жизни ничего не происходило, дни проносились за днями как в тумане – благословение городской жизни. Ощущение важности каждого момента, какое было на ферме, где любая гроза несла запахи и краски; планы и заботы, когда любая перемена виделась как предвестие грядущего процветания или краха и любая мелочь могла оказаться роковой, – это ощущение покинуло меня. Я жила так, будто забыла, что все еще жива.
43
Однажды утром, несколько лет спустя, я подошла к столику, за которым сидел мужчина. На нем была бейсболка, и со спины я приняла его за дальнобойщика. Шесть утра, начало моей смены. За другими столиками курили еще четверо. Я улыбнулась и сказала:
– Что будете на завтрак, сэр? Советую картофельные оладьи и яблочный мусс.
Тут мой взгляд упал на белый конверт на столике. Там значилось мое имя. Я испуганно подняла глаза – передо мной сидел Тай.
– Привет. Открывай, – бросил он.
– Привет. Как Роуз?
«Уже умерла?» – пронеслось у меня в голове. Зачем же еще он сюда приехал?
– Как всегда.
В конверте лежала поздравительная открытка с днем рождения и фотография. Роуз, рядом с ней Пэмми, заметно выросшая, с уже оформившейся грудью, и с краю – Линда, в очках, с копной блестящих немного потемневших волос. Хорошенькая, но не смазливая, с индивидуальностью, как Пит. Почти вся в черном. Я внимательнее присмотрелась к Роуз – ни капли не изменилась.
– Сегодня ведь мой день рождения? Я совсем забыла.
– Тридцать девять. – Он грустно улыбнулся.
Отчего-то это так потрясло меня, что я застыла, забыв о кафе и о работе.
– Я готов сделать заказ, – наконец сказал он и выразительно глянул на Айлин. Я обернулась. Она улыбалась.
– Ей просто любопытно, – отмахнулась я. – Она считает, что у меня нет родных.
– А есть?
– Конечно нет.
За моими столиками прибавлялся народ.
– Возьми черничные оладьи и сосиски. Это лучшее, что есть. Сейчас принесу кофе.
– Забавно, как будто ты снова дома.
Я сунула блокнот в карман.
– Не заигрывай со мной.
Тай принялся за завтрак, разложив на столе принесенную с собой де-мойнскую газету. Потом просмотрел те, что вынул из нашей газетной стойки; пролистав, аккуратно сложил и поставил на место. Выпил четыре чашки кофе, заказал картофельные оладьи и кусок яблочного пирога. Пробегая по залу, я высматривала на парковке наш пикап, но так и не увидела. Тай расплатился, перекинулся парой фраз с кассиршей и вышел. На чай оставил двадцать процентов – щедро для фермера, но маловато для дальнобойщика. Я достала из кармана передника открытку и фотографию и еще раз рассмотрела их.
Тай вернулся в половине одиннадцатого, в мой обеденный перерыв. Мы пошли в кафе напротив.