44
Уверена, Тай бы поклялся, что моя преданность Роуз осталась незыблемой и, возможно, даже патологической, однако он ошибался.
Я ненавидела ее письма. Она писала кратко, в один абзац, миролюбиво и по делу, однако исподволь как бы поучала меня (хотя чему тут удивляться – наши отношения всегда были такими). Она до сих пор сознательно давала понять, что навсегда останется моей сестрой, и что только мне решать, какими будут наши отношения, и что терпение ее безгранично. Неразрывность нашей связи читалась в каждой строчке ее писем и даже в адресе «Джинни Кук Смит от Роуз Кук Льюис». Больше писем я боялась только ее звонков, поэтому телефон дома не ставила.
Но когда я ей понадобилась, она меня нашла. В октябре, через полгода после визита Тая, в мой обеденный перерыв в кафе раздался телефонный звонок. Это была Роуз. Я почувствовала это, пока шла к кассе, где стоял телефон.
Оказалось, ее положили в больницу в Мейсон-Сити. Это раз. Девочки остались одни на ферме. Два. Она хотела видеть меня. Три.
– К трем буду, – произнесла я и повесила трубку.
Я знала, что Айлин не откажет дать мне внеплановый отпуск. Она целый год уговаривала меня отдохнуть. Переодеваться я не стала, будто форма могла меня защитить, и домой за вещами тоже не поехала. Села в машину, как была, с одной дамской сумочкой.
В Мейсон-Сити я остановилась у телефонной будки и набрала лечащего врача Роуз. Он сразу взял трубку и сообщил, что рецидив прогрессирует, вторая радикальная мастэктомия была проведена в июле, в период летнего затишья, облучение и химиотерапию закончили до августа, так что к страде она вернулась домой. Теперь страда закончилась.
Роуз исхудала и казалась крошечной на больничной койке. Когда я вошла в палату, ее веки поднялись как театральный занавес. Глаза раскрылись словно сцена, притягивающая взгляды. Она приподнялась на подушках и похлопала по простыне, приглашая сесть.
– В разгар страды я отгоняла на элеватор по пятнадцать грузовиков в день. За бушель кукурузы давали по три доллара и шесть центов.
– Хорошая цена.
– Жаль, что отец не научил нас многому и не заставлял больше работать. Если бы я занималась этим изо дня в день, как Тай или Лорен, было бы проще.
Она несколько раз глубоко вдохнула, дотянулась до стакана с водой и сделала пару глотков через соломинку.
– Забери девочек с собой. Они готовы ехать.
– Имеешь в виду, собраны?
– Более-менее.
Я решила, она хочет, чтобы я забрала девочек с фермы и сегодня же возвращалась с ними в Сент-Пол.
– Роуз, это просто смешно!
– Обещай, что заберешь их.
– Ну конечно заберу.
– Завтра обсудим когда.
– Хорошо.
Она говорила с трудом, будто выплевывая, выталкивая каждое слово. Наш короткий диалог растянулся на час. Она прикрыла глаза. Я уже собралась уходить, но ее веки снова поднялись, и она сказала:
– Поезжай домой и приготовь им что-нибудь. Пожарь курицу.
Я поднялась.
– Роуз, я останусь сколько потребуется. Это мой первый отпуск за три года.
Она с трудом кивнула.
Меньше чем через час я уже стояла на пороге большого дома. Дверь открыла Линда. Увидев меня, она очень удивилась, но не тому, что я вдруг приехала, а тому, что решила постучать, прежде чем войти. Я удивилась не меньше – она очень изменилась. Все эти три года я аккуратно посылала им подарки на Рождество и дни рождения, но никогда не открывала их ответных писем, чтобы не бередить душу. Снимок, привезенный Таем, нисколько не подготовил меня к реальной встрече. Передо мной стояла высокая, оформившаяся, уверенная в себе пятнадцатилетняя девушка. Открыв дверь, она обернулась в дом и крикнула глубоким, уже совсем взрослым, голосом:
– Пэм, тетя Джинни приехала!
Я перешагнула через порог и попала в ее крепкие объятия. Из кухни, вытирая руки о передник, вышла Пэмми.
– О, тетя Джинни. Подожди минутку – сейчас уберу посуду.
В доме стало уютнее, чем при отце, – не так пусто и аскетично. В гостиной красовался тот самый белый парчовый диван, дополненный новым вольтеровским креслом и дубовым приставным столиком, на котором стояла лампа с белым гофрированным абажуром и хрустальной ножкой. Старое отцовское кресло пропало, зато в углу стояло фортепьяно Пита, правда, на нем уже не было ни одной фотографии. Мебель заполняла всю комнату, не оставляя ощущения пустоты или загроможденности, приглашая войти и остаться. Я села в новое кресло.
– Как здесь стало хорошо, – сказала я. – Ваш дедушка довольствовался старым креслом, повернутым к окну, и кипой журналов под рукой.
Девочки улыбнулись. Они сидели рядышком на диване. Пэмми нашла пульт и выключила телевизор.
– Ничего интересного, – сказала она.
– Я была у вашей мамы.
– Она звонила нам, – сообщила Линда.
– Думаю, я пока поживу с вами.
– Ты можешь остановиться в городе, рядом с больницей, – предложила Пэмми. – Мы уже большие – сами справимся.
– Так будет одиноко.
Линда кивнула, а Пэмми поинтересовалась:
– Тебе или нам?
– Всем.
Помолчав, Линда спросила:
– Когда они отпустят маму дамой? Она говорит, что скоро, но я не верю.
Я пожала плечами.
– Мне она про это ничего не сказала, только велела пожарить вам курицу. Я заехала в магазин по дороге.
– Мы уже три года как вегетарианки, – возразила Пэмми.
– Думаешь, ваши желудки разучились переваривать мясо?
Линда хихикнула. Они переглянулись.
– Ну, вообще, мы едим мясо в школе. И жареные куриные крылышки в кафе иногда берем. А ты приготовишь пюре со сливочным соусом?
– А вы хотите?
Обе закивали.
Пока все шло отлично. Я без колебаний встала и отправилась на кухню, достала чугунную сковороду для курицы и кастрюлю для картошки. Я держала себя в руках, но чувствовала, что начинаю дрожать как от озноба. Голубое пламя мерцало ледяными искрами. Масло на сковороде потрескивало, словно на морозе. Когда оно брызнуло мне на руку, я почувствовала холод. За дверью висел старый свитер Роуз, я натянула его, чтобы хоть немного согреться, но все равно не могла унять дрожь. Я опять стояла здесь, за этой плитой, и опять исполняла чужую волю. После визита Тая я купила микроволновку, чтобы даже не подходить к плите, и только разогревала полуфабрикаты. В кладовке от прошлых жильцов осталась куча пластиковых тарелок, скоро бы и они пригодились.
Но меня угнетали не только воспоминания о прошлом. Я бесилась, что побежала на первый свист Роуз, хотя и знала, что все равно бы приехала, узнав о ее состоянии. Одного слова «больница» достаточно. Я выключила курицу. За окном уже стемнело, хотя еще не было и половины седьмого. В кафе сейчас полно народу, над столиками горит яркий свет. Здесь же за окнами чернела лишь вселенская пустота, космический вакуум, поглотивший тысячу акров. Я щелкнула выключателем – во дворе, у сарая и рядом с навесом для машин, загорелся свет: три лампы на высоких столбах. Это немного помогло, но спокойствия не вернуло.
В дверях появилась Линда.
– Пэмми надо готовить на завтра доклад по истории, а я могу тебе помочь.
– Тебе ничего не задали?
– Геометрию я сделала в школе, осталось прочитать пару глав в книге.
– В какой?
– «Дэвид Копперфильд».
– Я читала.
– Она такая толстая, – вздохнула девочка.
– Мне в школе нравилась. Наверное, единственная из всей программы.
– А мне понравились «Земные гиганты»[5], мы их в прошлом году проходили. А эту трудно читать – написана как-то странно.
– По-старинному?
– Точно, – кивнула она и уселась на кухонный стол.
– Тебе не холодно? На кухне свежо.
– Нет, – ответила она, к счастью не заметив моей дрожи.
– Где у вас заготовки? Здесь в подвале? – спросила я как бы между прочим.
– Здесь есть, но немного. Мы теперь почти не делаем. В этом году пробовали сушить какие-то овощи.
– Хм, интересно.
– Много осталось в старом доме. Некогда было все переносить.
– Понятно, – кивнула я и принялась чистить картошку. Она не сводила с меня глаз. Это начало раздражать, но я решила набраться терпения, заметив, что смотрит она не просто так. Когда я бросила в кастрюлю четвертую картофелину, она сказала:
– Ты можешь начистить побольше? Из остатков пюре мама нам обычно делает на завтрак картофельные оладьи.
Возникло чувство, что они живут без матери уже не первую неделю, хотя, конечно, это было не так.
– Давно мама в больнице?
– С понедельника.
Третий день.
– Вы ее навещали?
– Мама не разрешает Пэмми водить пикап, а машину она забрала с собой. Да и зачем? Ее ведь скоро выпишут.
Я так не думала.
– Хочешь, отвезу вас?
– Мама будет против, она не хочет, чтобы мы ее навещали.
– А ты? Ты хочешь?
Она задумалась.
– Да.
– А Пэмми?
– Да.
– Так почему же Роуз за всех решает? – пробормотала я, открывая холодильник, чтобы достать брокколи или еще какую-нибудь зелень. Это была просто мысль вслух – я не ждала, что Линда ответит, но она ответила:
– Мама всегда так делает.
– Только не теперь. Поедем завтра после школы.
Линда кусала губы.
– Я скажу Пэмми.
Когда девочки уснули, я тоже легла, но мне не спалось. Поворочавшись, я встала и пошла к телефону. Набрала адресное бюро Ванкувера, спросила, зарегистрирован ли у них некий Джесс Кларк. Человек с таким именем нашелся, и для звонка было еще не поздно, учитывая разницу во времени. Я набрала номер. Меня опять била дрожь, пришлось завернуться в одеяло. На пятый гудок трубку сняли, ответил мужской голос с американским акцентом. Я спросила, тот ли это Джесс Кларк, который жил однажды в Айове. Мне сказали, что нет, хотя голос показался знакомым. На заднем плане слышался детский плач.
Я не могла найти ни одну кровать в доме Роуз – в отцовском доме, – где получилось бы уснуть. В конце концов, измучившись, в три часа ночи я забылась сном на белом диване в гости