– Ты использовал меня, прикрываясь именем Господа, – напомнила Сонья.
– Не болтай. Ты сама ноги раздвинула.
– Потому что пожалела озабоченного бедного старика, да и вообще в берлоге было тесно.
– Уж это точно.
Сонья Саммалисто ежедневно измеряла Черту температуру и пульс и регистрировала электроэнцефалограмму. Она изучала его фекалии, высушивала их и анализировала. Пастор заметил, что достоверность полученных данных оставляла желать лучшего, поскольку медведь ел пищу с кухни христианского народного училища, ту же, что и люди. В его рацион не входило никакой обычной для дикого хищника добычи – ни лягушек, ни зайцев, ни даже падали. Сонья сказала, что изучает переваривание пищи у медведя, поэтому не важно, что на завтрак животное получало хлопья, во время обеда – мясной соус, а на ужин – чай и карельские пироги.
– Сейчас как раз отличный шанс выяснить, как волокнистая пища усваивается в желудке у медведя и как кишечник перерабатывает в энергию похожий на падаль сосисочный соус.
Сонья отводила Черта на унитаз, тщательно собирала плоды его жизнедеятельности и следила за тем, чтобы медведь каждый раз подтирался. Медведю нравилась Сонья, и он слушался с удовольствием. По утрам он нетерпеливо бурчал, требуя отвести его в туалет и в душ, и Сонья давала ему вытираться собственным банным полотенцем. Высушивать медвежью шерсть было тяжелым трудом, и вскоре было решено, что лучше всего устраивать Черту помывку через день, тогда его мыли с лап до головы, а в промежутках он довольствовался ополаскиванием мохнатой мордочки и легким причесыванием.
– Надо осторожно, чтобы у медведя не появилась перхоть, – полагала Сонья Саммалисто.
Оскари Хуусконену нравилось в христианском народном училище Вампула. Он хорошо себя чувствовал в компании орнитологов-любителей – просвещенных людей, с которыми по вечерам было приятно вести разговоры у камина в уголке столовой. Лимфотерапевты разъехались в конце первой недели, но это Хуусконена сильно не огорчало, в том числе потому, что на следом открывшемся курсе обучали арабским танцам живота. Из гимнастического зала целыми днями доносилось позвякивание бубнов, полы дрожали, когда крепкие финские женщины крутили бедрами и кружили пупками в такт музыке. Иногда по вечерам они демонстрировали свое мастерство любителям птиц и заодно пастору Хуусконену. После таких представлений Оскари Хуусконен стучался в дверь комнаты Соньи и просил ее провести ночь рядом с ним – раньше они все-таки лежали на одном матрасе. Сонья обещала перебраться к нему в комнату, но при условии, что каждое утро и каждый вечер пастор будет проводить молебны.
– Но я больше не верующий.
– Либо проповеди, либо спи один, – объявила Сонья.
– Ладно, только хотя бы петь не проси.
Вечерами у каминного огня танцовщицы и орнитологи умолкали, слушая молитвы Хуусконена. Оскари взял за привычку говорить также по-английски и по-немецки, потому что среди любителей птиц была пара немцев, один швейцарец и несколько англичан. Они следили за весенним перелетом арктических птиц в Порккала, а сейчас проводили международный симпозиум, делая доклады о своем благородном увлечении.
Швейцарец – пожилой, старше Хуусконена, офицер – страдал от депрессии. Он просил Хуусконена проводить с ним душеспасительные беседы, говорил, что они приносили облегчение, хотя он был католиком, а Хуусконен – лютеранином североевропейского образца.
Депрессия капитана Ханса Крёлля проистекала из того, что армия Швейцарии, где он служил дрессировщиком почтовых голубей, преждевременно отправила его на пенсию. Начиная с Первой мировой войны, обученные в целях военной коммуникации птицы были тайным оружием вооруженных сил Швейцарии. Армия содержала десятки дрессировщиков голубей из разных частей альпийской страны. Птиц обучали доставлять приказы и разведданные, покрывая расстояния между разными воинскими частями и штабами. Когда Оскари Хуусконен спросил, не проще ли было найти средства на радиооборудование, капитан Ханс Крёлль объяснил, что в горной местности от радио большого толка нет: рельеф эффективно препятствует радиосообщению. Помехи были обычным делом, и чаще всего радио передавало всякий бессвязный шум. По мнению офицера, до настоящего времени хорошо обученные военные голуби образцово обеспечивали коммуникацию.
– Но потом какой-то армейский болван придумал экономить. Мои маленькие почтовые голуби якобы стали слишком дорого обходиться. Это, конечно, правда, что содержание тридцати голубятен в разных частях страны обходилось недешево, но национальная безопасность стоит того, чтобы за нее платить. Вдобавок ко всему, в последнее время у швейцарской армии было всего 270 почтовых голубей, их вполне можно было бы прокормить. Содержание одного танка стоит дороже.
Работа всей жизни оказалась разрушена одним махом: дрессировщика военных голубей отправили на пенсию.
– Всю популяцию истребили совершенно беспощадно, бедных птиц убили и, может, съели в какой-нибудь офицерской гостинице, – горевал безутешный кадровый военный.
– А вы не думали выращивать голубей для мирных целей? – осмелился спросить Оскари Хуусконен.
Такую возможность Ханс Крёлль действительно рассматривал: при посредничестве Международного олимпийского комитета многие города – претенденты на проведение соревнований – обратились к нему с заманчивым предложением о выращивании тысяч мирных голубей. При открытии Олимпийских игр голубей выпускали в небо в качестве символа мира, положительного посыла спорта. Из Бразилии поступил запрос на основание голубиного питомника: по мнению местных организаторов карнавалов, белые стаи выпущенных на свободу голубей придают ритмам самбы торжественную возвышенность.
Судя по всему, капитан Ханс Крёлль был международно признанным дрессировщиком голубей. Однако он отказался жертвовать свое время и опыт на выращивание голубей в мирных целях, поскольку это, по его мнению, этически неприемлемо.
– Когда на каком-нибудь стадионе голубей выпускают в небо большими стаями под оглушительный смех, бедняги расстраиваются, летят куда глаза глядят и становятся добычей хищных птиц или скверных мальчишек, а бродячие собаки уплетают останки за обе щеки. Мне претит такое издевательство над живыми существами, я люблю птиц.
Ханс Крёлль сказал, что с тем же успехом мог бы взяться за дрессировку охотничьих ястребов в арабских странах: в этой сфере вращаются большие деньги, и работы будет достаточно до тех пор, пока в мире существуют пустыни и нефтяные шейхи.
– Но хищную птицу нельзя заставлять рвать на радость хозяину дичь, которую она даже не ест, а преследует из одной только жажды убивать.
Пастор Хуусконен задумался. У него был ручной медведь, которого он, чтобы убить время, приучал к чистоте; медведь уже умел гладить пасторские рубашки и справлять большую нужду, как человек. Совершал ли Хуусконен ошибку, дрессируя его?
Ханс Крёлль считал, что медведь – очень мудрое животное, а потому нет ничего плохого в обучении его хорошим манерам. Если дать животному приобщиться к культуре человека, это его совсем не испортит, наоборот. Но было бы другим делом, если бы пастор начал прививать ему преступные навыки, сделал из него, скажем, грабителя или профессионального убийцу. Если медведь встанет на путь зла, с ним будет трудно справиться.
– А вообще голубей и медведей сравнивать нельзя, настолько они разные. Голуби не впадают в зимнюю спячку, а медведи не летают.
Радости летнего банного дня
Черт рос, набирал вес и становился сильнее. Еда в Христианском народном училище Вампула была вкусной, особенно когда ее сдабривали собачьим кормом. Иногда в качестве лакомства медведю давали патоку и другие деликатесы. Он приближался к медвежьему переходному возрасту, его второе лето было более независимым: уже следующей осенью ему надлежало вступить в самостоятельную жизнь, в крайнем случае – после следующей зимней спячки. На третьем году жизни медвежонок разлучается с матерью и начинает собственное странствие. Тем не менее Оскари Хуусконен все-таки не допускал мысли о том, чтобы осенью оставить Черта в чаще одного. Малыш не справился бы там, поскольку хозяин не мог научить его охотиться: Оскари был не медведицей, а представителем церкви, пастором, хотя на самом деле даже и им уже не был, а только отстраненным от службы бродяжничающим священником.
Когда танцовщицы и орнитологи разъехались, училище опустело, но пастору Оскари Хуусконену, биологу Сонье Саммалисто и медведю разрешили там жить и дальше. Кухню закрыли, грязную одежду и белье училище больше не принимало, поэтому готовить еду и стирать приходилось своими силами. Оскари Хуусконен стал варить в кастрюлях училища мясной и гороховый суп сразу на много дней. Медведь охотно ел приготовленную хозяином пищу. В начале июня Сонья организовала банный день. Накопились грязные полотенца, постельное и нижнее белье. В прачечной при училище Сонья хлопотала вместе с усердным медведем: грязные вещи они засунули в стиральную машину, а когда стирка подошла к концу, то все развесили сушиться на веревке во дворе. Сонья учила медведя сушить выстиранное белье, и прикреплять вещи прищепками к веревке Черту показалось особенно забавно. Он на удивление проворно делал это когтями. Когда простыни высохли, медведь и Сонья затеяли глажку, с которой медведь уже справлялся на «отлично». У него хорошо получалось гладить даже рубашки пастора Хуусконена. В качестве награды за отлично выполненную работу он иногда получал ложку патоки.
Оскари Хуусконен попытался научить питомца завязывать галстуки, но ничего не вышло. Черт старался изо всех сил, но двусторонний узел оказался для него непосильной задачей. Когда медведь замечал, что приемлемого результата не выходит, то с досады рвал галстук в клочья и получал за это от пастора щелчок по носу.
Завтраки, обеды и ужины проходили в столовой училища. Медведь наблюдал за расстановкой тарелок, стаканов и столовых приборов и пытался и здесь оказывать помощь. Иногда тарелки бились, а суп проливался на пол, но Черт всегда вылизывал его дочиста и затем снова старался. Сонья приучила медведя держать, перебросив через лапу, полотенце на случай возможных неприятностей. С полотенцем Черт выглядел как самый настоящий официант. После еды он уносил грязную посуду обратно на кухню и своим полотенцем вытирал со стола остатки пищи. Иногда тем же полотенцем он вытирал и свой хвост.