Наука не объясняла ничего. Она лишь бесконечно требовала доказательств, сковывала в рамки «возможно» и «невозможно», «существует» и «не существует» и не могла дать ответы на те вопросы, что сейчас терзали его сознание.
Ни один научный постулат, ни одна теория, ни один увесистый учебник из тех, что занимали книжные полки в квартире Лун Аня, не могли подсказать ему, что делать. Ван Цин отгородился от него. За одну ночь между ними появилась глухая стена. Ван Цин был смелым и сильным человеком: его не пугала перспектива провести десять часов под землей без света в сети запутанных тоннелей, не отталкивали странные видения, полные боли, горечи, отчаяния и тоски, не сломила ненависть тысяч людей, готовых разорвать его на части за проступок, о котором они не имели ни малейшего представления. Он даже ненависть встречал с улыбкой, не позволяя себе проявить слабость.
Но теперь все изменилось.
Когда-то Лун Ань и рад был бы избавиться от его присутствия – в самом начале эксперимента. Это давно прошло, и сейчас отсутствие Ван Цина стало чем-то тяжелым, омрачающим. Он должен заниматься своими делами, послушаться профессора Лао и продолжить свой путь, по которому раньше шел, не обращая внимания на препятствия. Это было бы правильно. Так и нужно было сделать.
От новости о том, что проект доктора Фа поставили на паузу, на душе стало еще хуже. Профессор Лао сообщил ему об этом по телефону, и Лун Ань просто промолчал, не зная, что сказать. Его руководитель был рад этому стечению обстоятельств, даже не задумываясь о том, какая ужасная несправедливость к этому привела.
Лун Ань повернул голову и посмотрел на полку, на которой лежал сломанный лук Тао Ю. Он пообещал мужчине подумать, как восстановить его, хотя ни разу не занимался чем-то подобным. Стрелять из него уже в любом случае не получится, но хранить как драгоценную вещь это не помешает. Тао Ю и сам мог бы починить его, но для него это слишком большое потрясение.
С курительной палочки упал прогоревший участок, обсыпав подставку пеплом.
Пусть проект доктора Фа и закрыли, она сама говорила, что для того, чтобы продолжать работу над ним, Лун Аню и Ван Цину больше не нужны ни научный центр, ни «Тысяча эпох». Вот только друг без друга это уже никак не получится. Ван Цин, по плану, должен был присутствовать лишь на постановках, играя свою роль и живя своей жизнью вне павильонов. И эта жизнь не касалась Лун Аня.
«Я лишь играю роль. Роль человека, который когда-то каким-то образом был важен для тебя».
Важен для тебя. Что Лун Байхуа думал о Ван Сяоши? Во время медитаций Лун Ань испытывал все те сокрушительные эмоции, что терзали его рядом с ним. Было ли это похоже на его собственные чувства к Ван Цину?
Ван Цин еще слишком мало занимался медитациями, чтобы понять это, но Лун Ань готовился к эксперименту задолго до знакомства с ним. Он знал, как должна вести себя энергия ци в теле, знал, как она циркулирует в момент погружения и как успокаивается после. Когда они делали это совместно, их энергии смешивались, становясь единым целым. Как вытащить из этого раскаленного клубка тончайших переплетений те чувства, которые принадлежат именно им? И как не спутать их с теми, что испытывают Лун Байхуа и Ван Сяоши?
Ван Цин сказал, что лишь играет роль человека, который был важен для Лун Аня. Но что делать, если Лун Аню важен сам Ван Цин?
Если опираться на гипотезу доктора Фа, они должны учиться на том, что видят, чтобы не повторить ошибок, которые отравляют подсознание. Что, если Ван Цин прав? Что, если это искупление?
Лун Ань вздохнул, низко опуская голову. Перед глазами до сих пор стояло его лицо в тот вечер, когда они обнаружили устроенный хаос во внутреннем дворе «Тысячи эпох».
Тот самый взгляд Ван Сяоши – холодный, чужой. Когда сильным людям больно, они улыбаются, запирая боль глубоко внутри себя. Она отравляет. И со временем превращается в отчаяние, ледяное и черное, которое стирает тот образ, который манил к себе своим светом.
Но значит ли это, что человек стал другим?
Посторонним?
Желая спасти лучшего друга, отомстить за Учителя, Ван Сяоши пережил столько боли, что и Лун Ань, и Ван Цин, испытав ее лишь на короткое время, не могли оправиться всю ночь и даже после. Почему с ним рядом не было Лун Байхуа? Знал ли он о том, что произошло с душой Ван Сяоши? Смог ли разглядеть за этой отстраненной маской того человека, который ввергал его собственную душу в такое смятение?
И если да – что он сделал? Как поступил?
Как следовало поступить Лун Аню?
Он поднялся с кресла и сел рядом со столом на пол, скрестив босые ноги. Глубоко вдохнул воздух, смешанный с ароматом благовоний, и постарался сосредоточиться.
Шум. Очень много шума. Люди кричали и спорили. Он видел перед собой просторный и богато украшенный зал: тяжелое золото, тончайшие шелка, нефритовая посуда, плотные одежды, обнимавшие его собственное тело слой за слоем. Мужчины вокруг носили такие же дорогие ханьфу, но их поведение совершенно не соответствовало их статному внешнему виду. Они бурно обсуждали что-то, срываясь на крик, и смотрели друг на друга, как на врагов. Лишь юноша, сидевший по левую руку, младший брат Лун Байхуа, оставался спокойным подобно глади пруда в безветренную погоду.
Лун Байхуа слегка повернул голову, чтобы посмотреть на него, и словно заглянул в зеркало.
– Я с самого начала подозревал, что тяга к запретным техникам рано или поздно приведет его к неприятностям, и поглядите! Сущность убийцы все же проявила себя. Ради своих грязных методов врачевания Ван Сяоши убил ребенка и едва не сгубил души десятков людей… – закричал мужчина в синих одеяниях.
Внезапно его речь была прервана другим возгласом:
– Но разве он не спас этих людей?
Лун Байхуа перевел взгляд на говорившего. Им оказался молодой мужчина, на вид простолюдин в фермерских одеждах. Следом за ним к нему повернулись все собравшиеся, потребовав немедленных объяснений.
– Твои рассуждения смешны! Неужели ты оправдываешь то, что он использует такие техники врачевания и ставит чудовищные эксперименты над детьми? А может, ты еще преподнесешь это как благородный поступок?
– Все боятся ответственности за то, что обратились к совершенствующемуся, которого обвиняют в таких деяниях, поэтому они и будут все отрицать. Эта война никого не оставила прежним! Не стоит ли нам выслушать самого Ван Сяоши? Ведь он излечил стольких раненых и больных! Велите этим людям, что донесли на него, прийти прямо сюда, на совет Старейшин, пусть повторят все свои обвинения, глядя вам в глаза! Ван Сяоши год назад спас моего маленького сына!
Зал вновь утонул в спорах. Ребенку мужчины пророчили страшную гибель в ближайшем будущем, как это случилось с сыном купца Шао Юнтао в провинции Хэ, а Ван Сяоши обвиняли с новой силой.
Вскоре после трагедии, что произошла в юго-восточных землях, многие из тех, кому за время своих странствий помог Ван Сяоши, донесли на него следом за Шао Юнтао. Рассказывали страшное: и что он призывал демонов, разрушая души тех, кому помогал, и что использовал запретные техники и мелодии, которые лишали людей разума, выдавая их за целительные и очищающие, и что те, кого коснулась его духовная энергия, навсегда будут лишены шанса отправиться на круг перерождения после смерти, ведь их душа повреждена. На вопросы, почему так долго молчали и не обращались за помощью к Старейшинам, люди, обливаясь слезами и запинаясь, отвечали, что боялись, но Шао Юнтао нашел в себе смелость выступить против нечестивца, и уж тут они не смогли молчать.
Слушая все это, Лун Байхуа оставался с виду безразличным, но внутри у него словно натягивалась струна, которая готова была лопнуть. Он видел среди собравшихся и друга Ван Сяоши, которого тот спас, отыскав едва живого после нападения на учеников Старейшины Фа. Фа Шэньхао, скованный благородным шелком своих одежд, сидел молча, и лишь сжатые в кулаки пальцы выдавали его состояние.
– Не смейте оправдывать его!
– Твоего сына не спасли, а прокляли! Вот увидишь, вскоре сам убедишься в этом!
– Ван Сяоши нужно отыскать и казнить!
В результате мужчина, защищавший Ван Сяоши, покинул зал, не выдержав чудовищных предсказаний и оскорблений. Несмотря на всеобщее презрение, он не отказался от своих слов. Лун Байхуа испытал к нему уважение.
Остальные продолжали кричать. Брат, сидевший рядом с ним, все это время молчал, но вдруг не сдержался и повернул к нему голову:
– Байхуа! Ван Сяоши спас нас тогда! Если бы не он, что бы с нами стало? Вы ведь друзья?
У него был еще совсем юный, но мелодичный, как перезвон колокольчиков на ветру, голос, и в нем слышались уверенность и непримиримость с несправедливостью. Лун Байхуа накрыл ладонью его руку.
– Ван Сяоши оказал помощь моей семье, – сказал он, поднявшись. – Кроме того, на войне он излечил многих и отчаянно сражался вместе с нами.
– Никто не спорит с вами, Мастер Лун, – отозвался Старейшина в синих одеждах и длинной седой бородой. – Заслуги Ван Сяоши будут учтены. Именно поэтому мы считаем, что, если он останется за пределами наших земель в юго-западных лесах, куда и сбежал от преследования, и больше никому не причинит вреда, мы не станем настаивать на казни. Однако, если он нарушит наши условия и вернется из изгнания, мы будем вынуждены принять меры.
Все собравшиеся закивали. Фа Шэньхао не шевельнулся, только ниже опустил голову, сильнее сжав пальцы в кулаки. Толпа в зале начала гудеть.
Не желая больше слушать эти несправедливые обвинения, Лун Байхуа поднялся и вышел прочь из зала.
Лун Ань открыл глаза. Курительная палочка уже догорела, ссыпавшись на подставку серым пеплом. Выход из медитации получился плавным, так что у него даже не кружилась голова.
Отступник. Ван Сяоши стал отступником. Его боялись, его презирали. Никто не брался за такую сложную, почти невыполнимую задачу – разобраться во всем и понять его. Он отталкивал от себя близких, но при этом готов был добровольно отдать ради них все, что имел. Даже свою душу.