Фа Шэньхао поворачивает голову. Перед ним стоит один из его воинов, которых он лично обучил за эти годы. Он не поднимает взгляда, протягивая ему на раскрытых ладонях простую бамбуковую флейту сяо с двумя белыми змеями на корпусе. Она блестит, словно отражая кровавые краски заката.
Ван Сяоши мертв. Он получил то, ради чего пришел сюда. От его врага осталось лишь изувеченное тело. Все кончено. И теперь он может забрать трофей, который будет напоминать всем, чем заканчивается попытка нарушать постулаты.
Меч в его руке дрожит, когда Фа Шэньхао до боли сжимает пальцами рукоять. Вогнав его одним движением в ножны, он забирает флейту у воина и отворачивается, не произнося ни слова.
Перед глазами до сих пор стоит обезображенное агонией лицо того, кого он когда-то называл лучшим другом, почти братом. Он умер страшной смертью, которую заслужил, убив самое дорогое, что оставалось в жизни Фа Шэньхао, – его любимую жену.
Фа Шэньхао слышит, как за его спиной рыдает над телом старшего брата юный Лун Чэнь. Он безутешен. Его горе ощущается почти физически, и от него продирает ледяной дрожью по позвоночнику. Каждый отчаянный всхлип, каждый болезненный стон, готовый превратиться в тихий вой, будто загоняет иглы под ногти.
У него тоже был брат. Ван Сяоши, с которым они вместе росли, тренировались в стрельбе из лука, сбегали с занятий и учились у одного Учителя. Он мертв. Он мертв, а Фа Шэньхао стоит, сжимая в пальцах его флейту и чувствуя, как в центре груди образуется дыра. Она растет, пожирая внутренности, расползается, как капля смолы, грозя поглотить его целиком.
Воины ждут его приказов, но Фа Шэньхао не смотрит ни на кого, когда идет прочь от этого места, прочь от убитого горем Лун Чэня, прочь от запаха крови, который пропитал все вокруг. Он останавливается, лишь когда теряет способность ориентироваться в пространстве, не зная, сколько прошло времени.
Рядом лишь безжизненные деревья и земля, давно забывшая человеческую поступь. Темнеет, и последние отблески алого заката догорают на горизонте. Вдруг какой-то странный звук долетает до его слуха, и Фа Шэньхао резко оборачивается.
Плач? Где-то совсем рядом слабо хнычет ребенок. Осознание сковывает по рукам и ногам, ужас, как холодная змея, стискивает горло. Неужели их с несчастной Минлэй сын все еще жив?
Фа Шэньхао кладет ладонь на рукоять меча. Черная дыра в груди становится больше, пульсирует, сдавливая внутренности.
Он пробирается по тропе, усыпанной опавшей листвой, к большому дереву и наклоняется, замечая зияющее чернотой дупло. Оттуда вновь раздается тихий плач, больше похожий на писк.
Этот ребенок наверняка проклят. Его душа пострадала, как и душа Минлэй. Жена обезумела, потеряла человеческий облик из-за вмешательства Ван Сяоши, а что будет с его сыном, чья духовная сила настолько слаба? Его ждет судьба умалишенного отшельника, если не хуже…
Маленький мальчик смотрит на него блестящими темными глазами. Фа Шэньхао трясет, когда он понимает, взяв его, как малыш похож на его жену.
– Молчи, – хрипло требует он, когда ребенок слабо попискивает в его руках.
Вся их семья мертва. Ван Сяоши убил его любимую. Предал их. Предал его – того, кто считал его лучшим другом. Самым близким и родным человеком. И плевать, что они не были одной крови. И что теперь осталось у Фа Шэньхао?
Что у него осталось?
Даже жажды мести больше не было.
Лишь черная дыра в будто пробитой насквозь груди и мальчик в руках, которого оставалось только убить.
Взгляд ребенка вдруг загорается, когда он видит флейту в руке Фа Шэньхао. Он тянется к ней маленькими ручками, словно ища ее владельца.
– Он мертв, – бесцветным голосом сообщает Фа Шэньхао.
Глаза мальчишки округляются. Он вцепляется пальцами в его одежды, словно понимает, что за слова только что услышал.
– Ван Сяоши мертв! – кричит, срывая горло, Фа Шэньхао. Его голос эхом прокатывается по лесу.
Ребенок дрожит. Он всхлипывает один раз, второй, пока не начинает громко плакать. Фа Шэньхао хочет отбросить его и уйти. Он не может убить его, как собирался, но может оставить его здесь, надеясь, что судьба будет милосердна к нему, подарив смерть.
Ван Сяоши был виновен в смерти его жены. Он не смог удержать контроль, хотя обещал, что этого не случится.
Обещал, что будет рядом.
Ван Сяоши мертв. Мертв.
Последний из тех, кого Фа Шэньхао считал своей семьей.
Чем он отличается от этого ребенка, что сейчас цепляется за его рукав, плачет и не может оторвать глаз от флейты в его руке?
Бамбуковый корпус трещит в пальцах.
Все мертвы.
Фа Шэньхао оседает на землю и воет, согнувшись пополам и едва не упираясь лбом в прогнившую землю. Когда заканчивается воздух, он рвано вдыхает и воет снова. Его никто не услышит. Никто не придет. Вокруг только смерть. Флейта падает из его рук в прелую листву.
Алый закат окончательно догорел, оставив лишь седые сумерки. Фа Шэньхао сидит на земле до самой ночи, и единственное тепло, что он чувствует, – это маленький ребенок, которого он прижимает к себе.
В конце концов, он поднимается на ноги и подбирает из листвы флейту Ван Сяоши. Ему нужно уводить отсюда людей. Они ждут его приказов.
Он делает несколько шагов, когда понимает, что так и держит на руках ребенка. Фа Шэньхао ждет, то и дело сглатывая от ужаса.
– Идем, – наконец хрипло произносит он.
Ребенок тихо посапывает, все же уснув.
Он не знает, зачем делает это.
Зачем забирает эту флейту. Зачем уносит отсюда сына, душа которого наверняка изувечена.
Юго-западный лес пустеет.
Пусть мертвое навсегда остается мертвым.
Ван Цин открыл глаза. Его сердце рвано колотилось, дрожа под ребрами. Он думал, что никогда больше не увидит этого ужасного места, хранившего в себе слишком много боли. Он ошибался? Почему? Как такое возможно? Снова.
Лун Ань зашевелился и приподнялся на диване.
По-прежнему была ночь. Они проспали от силы пару часов.
– Все хорошо, – тихо произнес Лун Ань, поняв все без слов. – Больше этого не будет.
– Откуда ты это знаешь? – прошептал Ван Цин, глядя перед собой на темные очертания мебели в комнате.
Лун Ань какое-то время молчал, пока Ван Цин не посмотрел на него.
– Ты очень хотел спасти этого мальчика.
Это так. Ван Сяоши, умирая, думал, что в мире не осталось ничего, ради чего он мог бы еще жить. Что нет поводов оставаться, нет причин цепляться за существование. Однако он не смог не попытаться узнать, как сложилась судьба ребенка, которого он спрятал в тот далекий день, омытый кровью, в юго-западном лесу.
Его забрал Фа Шэньхао. Фа Шэньхао, который ненавидел Ван Сяоши, ненавидел своего сына, был одержим жаждой мести, ослеплен ею. Он сидел и рыдал перед флейтой Ван Сяоши, и лишь этот малыш оказался в тот момент подле него, чтобы быть свидетелем его горя.
Ван Цин проглотил вставший в горле ком.
– Ты знал об этом? – спросил он.
– Нет, – ответил Лун Ань. – Я связан энергией ци лишь со своим братом и нашим родом.
А Ван Цин – с Фа Шэньхао и его сыном, потому что Ван Сяоши отдал им обоим осколки своей души. Он погиб, но эта его часть навсегда осталась с кланом Фа – защищать его, быть рядом, как он обещал когда-то своему лучшему другу.
Пусть так – он сдержал свое слово.
И теперь сам был частью этой семьи, которая любила и принимала его. А Ван Цин принимал эту искалеченную, но все равно светлую, живую душу, что теперь обрела эту семью через него.
Ты это заслужил. Теперь все хорошо.
Ван Цин приложил ладонь к груди. Лун Ань опустил взгляд на его руку.
Ван Цин улыбнулся и снова закрыл глаза, на этот раз точно зная, что это было последнее их видение. И последняя кость, которую нужно было вправить.
Хорошо, что он узнал и эту часть истории.
Три недели спустя.
– Стой! Лун Ань, Лун Ань, перемотай назад! Видишь, как я смонтировал эту часть? Я гений, правда?
– Угу.
А-Юн, сидевший на его коленях, весело запрыгал, тоже глядя в экран. Вряд ли он понимал что-то в особенностях монтажа – ему просто нравилось смотреть, как Ван Цин лазит по пещерам и пачкается в грязи. Теперь этому ребенку не объяснишь, что его идея забраться в пруд с лотосами в парке и выйти оттуда перемазанным илом была так себе.
Лун Ань собрал и передал Тао Ю все необходимые документы, так что теперь нужно было выждать положенное законом время до окончательного решения суда. Ему уже разрешали забирать А-Юна на ночь, а то и на две, чем они с Ван Цином и пользовались.
Ван Цин всего пятнадцать минут назад выложил в сеть их совместное видео в пещерах. Лун Аня там было мало, но количество комментариев с вопросами и шутками на эту тему росло в геометрической прогрессии.
– Это ты снимал, видишь? – Ван Цин ткнул пальцем в экран.
– Угу.
А-Юн наклонился, чтобы тоже посмотреть поближе. С мороженого, которое он держал в руке, капнула подтаявшая часть – прямо Ван Цину на новую, но уже очень горячо любимую футболку.
– Ай-й, – протянул Ван Цин, увидев это безобразие. – А-Юн!
Мальчик повернулся к нему, распахнув честные невинные глаза. Лун Ань молча потянулся за салфеткой, но не успел передать ее Ван Цину, когда в дверь настойчиво постучали.
Ван Цин нахмурился. Десять вечера. Он не ждал гостей. Переглянувшись с Лун Анем и все же забрав у него из руки салфетку, он усадил А-Юна на диван и отправился открывать, на ходу пытаясь стереть с себя мороженое.
Распахнув дверь, он изумленно застыл, увидев за порогом Фа Линя. И вовсе не то, что брат пришел к нему в такой поздний час, его так удивило, а скорее ополовиненная бутылка виски, что тот держал в руке.
– Фа Линь?
– Надо же, ты дома! – недовольно пробурчал брат, мотнув бутылкой.
Ван Цин пропустил его в квартиру. Фа Линь, не выпуская виски, стянул с себя ботинки, не с первого раза справившись с левым. На нем была футболка, которую Ван Цин уже сто лет не видел, решив, что он ее давно выкинул. Они купили ее на концерте пару лет тому назад. Фа Линь плевался на его музыкальный вкус, но от крутых шмоток, что там продавали, не отказался. Ему шел черно-зеленый.