Мне Памук-ханым досталась в самом начале своей уборочной карьеры, когда у нее еще не было наработанной клиентуры, была низкая ставка, и она гладила белье без дополнительной оплаты.
Первый наш диалог сложился следующим образом:
— БырТырМыр? — спрашивает Памук-ханым.
— А? — не понимаю я.
— БырТырМыр, говорю! — повторяет она.
— А?
— Нэпонымат меня быртырмыр, дэлат быртырмыр нада?
— А?
— Трыдцат, ок?
— Да! — радостно откликнулась я.
Памук-ханым цокнула языком, уверенным жестом отодвинула меня со своего пути и приступила к делу. Через пять минут в моем доме кипела работа, жужжал пылесос, лилась вода и воняло хлоркой. Еще через три часа дом блестел чистыми окнами, вымытыми коврами, а в шкафах аккуратными кучками лежало глаженое белье.
Памук-ханым глуха на одно ухо и обладает совершенно особенным турецким, я ее почти не понимаю, а мой басурманский муж не понимает вообще. Поскольку видимся мы очень редко, a телефонное общение у нас складывается на пример приведенного выше диалога, то она пишет мне записки. Пишет коряво, дня два мы с хасбандом гадаем, что именно она от нас хочет, в конце концов оставляем эту затею и ничего ей не отвечаем. Она не обижается и снова пишет.
А еще у нее есть традиция: в каждый свой приход она обязательно что-нибудь ломает или разбивает. Пугается и звонит мне на работу.
— Але, — орет она в трубку. — Але! Я тут это самое, такое круглое, нет, квадратное, нет, прямоугольное или это было треугольное… неважно, разбила, сломала, уронила и выкинула.
И, не дождавшись моего ответа, кладет трубку. Иногда я даже не знаю, что именно круглое, квадратное, прямоугольное или треугольное она выкинула. Приходится только догадываться.
Все случайно найденные в нашем доме деньги: выстиранные, упавшие под диван, деньги о которых мы благополучно забыли и никогда бы не хватились, она соберет вплоть до копеечки и подпишет корявыми буковками, в каком кармане, под каким креслом нашлись эти сокровища.
Когда у нас Памук-ханым, наш дом надежно защищен. Однажды утром я забыла рабочий договор домa и мне пришлось за ним возвращаться. Ключи от входной двери остались в сумке, сумка в машине. Звоню в домофон.
— Тырбыр че надо? — громогласно спрашивает домофон голосом Памук-ханым.
— Дверь откройте. Это я, — отвечаю.
— Тырбыр нет никого иди отсюда, — сообщает домофон.
— А? — традиционно теряюсь я.
— Иди-иди, все ушли на работу! — заявляет домофон.
— ЭТО Я! Откройте мне дверь, я кое-что забыла! — ору изо всех сил.
— НЕТ! Тырбыр. НЕ ОТКРОЮ! Тырбыр. ХОЗЯЕВ НЕТ! Тырбыр.
Понимая, что убедить Памук-ханым не получится, бегу к машине за ключами. Беру ключи, открываю дверь в подъезд.
— Эй, тырбыр, кто там, ну-ка иди отсюда! — орет сверху моя уборщица.
— Осподя, да я это, не вопи! — бормочу себе под нос.
Увидeв меня, Памук-ханым расплывается в улыбке и радостно начинает тырбыреть, рассказывает, как только что защитила дом от посягательств неизвестных проходимцев. Я киваю, благодарно улыбаясь.
Так и живем, улыбаясь, в этой прелестной, но такой странной Басурмании.
ИСМАИЛ ИМАНОВНе знаю, не помню
Ранним утром центр города живет совсем другой жизнью.
Еще сонный и вялый, город только просыпается. На улицах мало людей, они молчаливы и деловиты. Дети спешат в школу, другие, подобно мне, идут на работу. Центр еще не заняли праздные гуляющие, шум еще не захватил каждый уголок Торговой и площади Фонтанов.
В подвальный продуктовый спускается толстый мужчина, он тоже идет на работу. Раньше там работал другой, похожий на Гоголя, продавец, но он давно уехал в Москву на заработки.
Навстречу мне гордо вышагивает Чина — городской сумасшедший, которого все знают. Он гладко выбрит и причесан, ничего не выдает в нем безумия, только на ногах разная обувь. На левой ноге — коричневая сандалия, на правой — такого же цвета башмак. Цветовая гамма соблюдена.
Я прохожу мимо людей, пытаюсь понять, кто они и куда идут.
На улице Самеда Вургуна совсем нет машин, я перехожу дорогу, игнорируя подземный переход.
Открываются магазины, не все, большая часть откроется после десяти.
А на проспекте Бюль-Бюля уже интенсивное движение, на углу улицы Толстого, как всегда, пробка. Где-то недалеко раздаются звуки строительных работ.
Баку ожил. Мой город, красивый и уродливый. Город, который я люблю и ненавижу одновременно.
Мне тридцать пять лет, и у меня нет детей.
В этой немного нелогичной и бессвязной фразе последние десять лет моей жизни.
Медицинский период нашего брака мы уже давно прошли. Мы лечились и в Баку, и за пределами страны, но на самом деле мы абсолютно здоровы, а диагноз звучит как бесплодие неясного происхождения. Просто ничего не получается. Такое бывает.
Нам тридцать пять лет, и у нас нет детей.
Мы давно привыкли к этому. Мы почти перестали общаться со старыми друзьями, которые давно стали родителями. Стало меньше общих тем для разговоров, а мать моего лучшего друга боится моего сглаза и опасается за внука.
Я устал от тостов за детей на семейных или дружеских посиделках. «А у кого нет, тем желаем поскорей их завести». Заводят собак.
Я устал от бестактных замечаний старых знакомых или каких-нибудь одноклассников. «Как нет детей?» Когда-то я еще врал про семейное планирование и прочую дребедень. Сейчас я просто устал.
Мне тридцать пять лет, и у меня нет детей.
В этой нелогичной фразе двенадцать лет нашего брака, желание и способность иметь детей, усталость и разочарование от невозможности. Все привыкли. Друзья, родственники, наши родители. Моя мать. Ей хватит и троих внуков, детей дочери и младшего сына, слишком мало любви останется для четвертого внука.
Мы сами. Мы привыкли. Нет, я не буду писать про топот детских ножек в квартире, не нужно этой пошлости. И не надо мне рассказывать про домашнюю обувь, принесенную мне дочерью. Мои домашники всегда в коридоре.
Иногда она плачет по ночам. Я делаю вид, что сплю и ничего не слышу. Она не любит, когда я вижу ее слезы.
В остальном все хорошо. Мы — прекрасная пара, успешные и состоявшиеся люди.
Нам тридцать пять лет, и у нас нет детей. Такое бывает.
В отсутствии детей есть много плюсов.
Берем в руки лист бумаги и карандаш, будем записывать по пунктам. Поехали.
Пункт первый. Работа.
С этими словами я поднимаюсь из-за широкого стола, обхожу свой рабочий кабинет и встаю перед высоким, от пола, окном. Отсюда, с высоты шестнадцати этажей, открывается прекрасный вид на город. Отсюда Баку не кажется таким шумным и пыльным.
Я работаю в инвестиционном фонде (совместный проект с одной из европейских стран, все на самом высшем уровне). Я — второй человек в фонде (хорошая зарплата, бонусы каждые полгода, социальный пакет). Мы курируем многие проекты, даем согласие на финансирование. На самом деле мы ничего не решаем, все решают за нас высоко наверху, а нам остается лишь доводить проекты до ума, а также делать серьезное лицо, имитировать бурную деятельность, выражать удовольствие от сотрудничества с различными финансово-кредитными институтами.
Когда голова не занята бытовыми подробностями, когда нет ребенка и сопутствующих его взрослению проблем, есть возможность посвятить себя работе и карьере. В нашем случае это касается нас обоих. У нее не было карьерных амбиций, она могла оставить работу, если понадобится, моего заработка хватит на всю семью. Теперь же она глава HR-департамента в одной из известных иностранных компаний и один из лучших специалистов в своей области по стране.
Нам не нужно спешить домой после рабочего дня, для того чтобы отпустить няню, а няня, видите ли, не любит, когда ее задерживают. У нас нет и не было бессонных ночей, высокой температуры среди ночи, долгого укладывания спать. Мы абсолютно свободны.
На самом деле если посчитать время, затраченное на работу в течение дня, то получится не больше двух часов. Все остальное — бессмысленные разговоры по телефону, кофе-брейки, перекуры и многое другое — способов убить время великое множество. Вот и сейчас часы показывают начало седьмого, а я не спешу уходить, я никуда не тороплюсь. У одного из руководителей такой серьезной организации очень напряженная работа, кипа документов на столе, а день расписан по минутам. Поэтому я сижу в Интернете — гуляю по блогам и форумам или качаю порнуху. Кстати, о порнухе.
И мы переходим ко второму пункту нашего списка.
Пункт второй. Секс.
После двенадцати лет брака оживить сексуальную жизнь двух супругов может только совместный просмотр порнографических фильмов. После двенадцати лет брака вы знаете каждый сантиметр тела своего партнера, знаете каждую родинку, каждый изгиб, каждый вздох. Ничего нового.
Иногда мне кажется, что я занимаюсь не тем, чем надо. Иногда я думаю, что из меня мог получиться талантливый порнограф. Я был бы самобытным режиссером. Интересные находки, оригинальное видение. Хотя нет, вся эта обстановка на съемочной площадке, все эти целлюлитные задницы актрис и упавшие члены актеров — это не для меня. Поэтому я был бы сценаристом. И были бы у меня цельные сюжеты и хорошие диалоги. Не то что тут: «Show me your beautiful eyes. Yeah, suck my cock»[31]. Тьфу…
Когда нет детей в квартире, не нужно находить время для секса. Для этого не нужно отправлять ребенка к бабушкам или на прогулку, не нужно ждать ночи. А ночью не нужно стараться вести себя тише, давить в себе стоны. Можно хорошенько порычать во время оргазма, почему бы и нет. На соседей мне давно плевать…
Иногда мы занимаемся любовью, она лежит подо мной, а я методично проникаю в нее. Я не пьян, но немного выпивший. Она просит меня надеть презерватив.
— Все… равно… ничего… не будет…
Я говорю это с придыханием в такт собственным фрикциям. Я кончаю и только потом замечаю, что она плачет. Она плачет, потому что «все равно ничего не будет», а я — тупое животное.