, отрезы индийской материи, багдадские воротники, магрибинские бурнусы, турецкие невольники, абиссинские слуги, румские рабыни и египетские прислужники, и были мешки для его поклажи — шелковые, так как у него было много денег. И был он редкостно красив, с гибкими движениями и, изгибаясь, вызывал желание.
И был у этого купца ребенок мужеского пола по имени Али-Нур ад-Дин, и был он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь месяца, редкостно красивый и прекрасный, изящный в стройности и соразмерности. И в один из дней этот мальчик сел, по обычаю, в лавке своего отца, чтобы продавать и покупать, брать и отдавать, и окружили его сыновья купцов, и стал он между ними подобен луне средь звезд, с блистающим лбом, румяными щеками, молодым пушком и телом, точно мрамор, как сказал о нем поэт:
Молвил красавец: «Ты красноречив,
Изобрази меня кратко и ясно!»
Все, что я думаю, в строчку вместив,
Я говорю о нем: «Все в нем прекрасно!»
И сыновья купцов пригласили его и сказали: «О господин наш Hyp ад-Дин, мы хотим сегодня погулять с тобой в таком-то саду». И юноша ответил: «Я только спрошусь у отца: я могу пойти лишь с его позволения». И когда они разговаривали, вдруг пришел его отец, Тадж ад-Дин, и его сын посмотрел на него и сказал: «О батюшка, дети купцов приглашают меня погулять с ними в таком-то саду. Позволишь ли ты мне это?» — «Да, о дитя мое», — ответил Тадж ад-Дин. И затем он дал сыну немного денег и сказал: «Отправляйся с ними». И дети купцов сели на ослов и мулов, и Hyp ад-Дин тоже сел на мула и отправился с ними в сад, где было все, что желательно душе и услаждает очи. Там были высокие колонны и строения, уходящие ввысь, и были у сада сводчатые ворота, подобные портику во дворце, и лазоревые ворота, подобные вратам райских садов, привратника которых звали Ридван[152], а над ними было сто палок с виноградными лозами всевозможных цветов: красных, подобных кораллам, черных, точно носы негров, и белых, как голубиные яйца. И были там сливы, гранаты и груши, абрикосы и яблоки — все это разных родов и разнообразных цветов, купами и отдельно…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дети купцов, войдя в сад, увидели в нем полностью все, чего желают уста и язык, и нашли там и виноград всех сортов, купами и отдельно, как сказал о нем поэт:
Гроздь — вина нежней и слаще,
Цветом — ворон поднебесный.
Между листьев в темной чаще
Светит, как рука невесты.
И потом юноши пришли к беседке в саду и увидели Ридвана, привратника сада, который сидел в этой беседке, точно он, Ридван, — страж райских садов. И они увидели, что на этой беседке написаны такие стихи:
Да освежит Аллах плоды и гроздья
В саду где ветви клонятся к ногам!
Их украшает каплями предгрозье,
Подобно влажным свежим жемчугам.
И были в этом саду плоды разнообразные и птицы всех родов и цветов: вяхири, соловьи, певчие куропатки, горлинки и голуби, что воркуют на ветвях, а в каналах его была вода текучая, и блистали эти потоки цветами и плодами услаждающими, подобно тому как сказал поэт:
Ветерок пролетел — ветки стали похожи
На девиц, что запутались в складах одёжи,
И, подобно мечам, извлеченным из ножен,
Ручейком засверкали под небом погожим.
И были в этом саду яблоки — сахарные, мускусные и даманийские, ошеломляющие взор, как сказал о них поэт:
В яблоке сошлись два цвета —
Два влюбленных на свиданье,
Яркий блеск весны и лета,
Темный блеск похолоданья.
Стала алою подруга,
Он же — зелен от испуга.
И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна[153] и Айн-Таба, и сказал о них поэт:
Прости мне, абрикос, что ты уподоблен
Влюбленному близ той, в которую влюблен.
Все признаки в тебе любовного страданья:
Лицом ты желтоват, а сердцем изъязвлен.
И были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях — красные и зеленые — смущали разум и взоры, как сказал о них поэт:
Плоды смоковницы сверкают в вышине
Бело-зеленые в листве темно-зеленой,
Они как караул на городской стене,
Что полночью не спит, неся дозор бессонный.
И были в этом саду груши — тирские[154], алеппскне и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда пришли в сад, увидали там плоды, которые мы упомянули, и нашли груши тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно, желтые и зеленые, ошеломляющие взор. И поэт сказал о них:
Отведай эту грушу на здоровье,
Она, как лик влюбленного, желта,
Ее скрывают листья, как фата
Девицу, истомленную любовью.
И были в этом саду султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные, как сказал о них поэт:
Вот персики — как будто кровь драконова
Покрыла их, растущих близ лужка.
Они — орехи золота червонного,
Где темной кровью тронута щека.
И был в этом саду зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его — под тремя одеждами творением владыки одаряющего, как сказал поэт:
Три одеяния на теле свежем,
Три разные — они нерукотворны.
И все равно конец их неизбежен
Прохладным утром или ночью черной.
И были в этом саду мандарины и померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:
О мандарин! Ладони не хватает,
Чтоб охватить твой снег и твой огонь!
И что за снег — он от тепла но тает,
Что за огонь — он не палит ладонь!
А другой сказал и отличился:
О померанец — с ветки он смеется.
А ветвь подобна стану девы чудной.
Когда она под легким ветром гнется,
Плод — мяч златой под клюшкой изумрудной.
И были в этом саду сладкие лимоны с прекрасным запахом, подобные куриным яйцам; и желтизна их — украшение плодов, а запах их несется к скрывающему, как сказал кто-то из описывающих:
Взгляни: лимон нам приоткрыл лицо.
Он радует сияньем постоянным,
Похожий на куриное яйцо,
Которое раскрашено шафраном.
И были в этом саду всякие плоды, цветы, и зелень, и благовонные растения — жасмин, бирючина, перец, лаванда и роза во всевозможных видах своих, и баранья трава, и мирта, и все цветы полностью, всяких сортов. И это был сад несравненный, и казался он смотрящему уголком райских садов: когда входил в него больной, он выходил оттуда, как ярый лев. И не в силах описать его язык: таковы его чудеса и диковинки, которые найдутся только в райских садах; да и как же нет, если имя его привратника — Ридван! Но все же между этими двумя садами — различие.
Сказка о Нур ад-Дине и Мариам-кушачнице
И когда дети купцов погуляли по саду, они сели, погуляв и походив, под одним из портиков в саду и посадили Нур ад-Дина посредине портика…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда сели под портиком, посадили Нур ад-Дина посредине портика на ковре из вышитой кожи, и он облокотился на подушку, набитую перьями страусов, верх которой был из беличьего меха, и ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:
О веер — нет тебя благоуханней,
Воспоминанием о счастье дунувши,
Ты веешь щедростью благодеяний,
Как ветерок над благородным юношей.
А потом юноши сияли бывшие на них тюрбаны и одежды, и сели, и начали разговаривать, и вели беседу, и каждый из них вглядывался в Hyp ад-Дина и смотрел на красоту его облика. И когда они спокойно просидели некоторое время, приблизился к ним черный раб, на голове которого была кожаная скатерть для кушанья, уставленная сосудами из хрусталя, так как один из сыновей купцов наказал перед уходом в сад своим домашним, чтобы они прислали ее. И было на этой скатерти то, что бегает, и летает, и плавает в морях, — ката[155], перепелки, птенцы голубей, и ягнята, и наилучшая рыба. И когда эту скатерть положили перед юношами, они подошли к ней и поели вдоволь, и, окончив есть, они поднялись от трапезы и вымыли руки чистой водой и мылом, надушенным мускусом, а потом обсушили руки платками, шитыми шелком и золотыми нитками. И они подали Нур ад-Дину платок, обшитый каймой червонного золота, и он вытер руки, а потом принесли кофе, и юноши выпили сколько кому требовалось и сели за беседу.
А потом садовник принес скатерть для вина и поставил между ними фарфоровую миску, расписанную ярким золотом, и произнес такие стихи:
Заря провозгласила свет — так напои нас чудным