орядочный человек, и Господь вселил в его душу расположение ко мне.
Мать его замолчала, но негодование кипело у нее в душе, а сын ее находился в такой тревоге, что в эту ночь не мог спать от радости при воспоминании о том, что персиянин говорил ему. С наступлением утра он встал, взял ключи и отворил лавку, и в ту же минуту увидал подходившего персиянина. Он встал и хотел поцеловать у него руку, но персиянин не допустил его до этого.
– Ну, Гасан, – сказал персиянин, – приготовь плавильник и меха.
Гасан приготовил то, что велел ему персиянин, и раздул угли.
– Нет ли у тебя железа, сын мой? – спросил у него персиянин.
– У меня есть сломанный поднос, – отвечал Гасан.
Персиянин приказал разрезать поднос на мелкие куски, бросил их в плавильник и раздувал под плавильником угли до тех пор, пока железо не расплавилось. После этого персиянин достал из своей чалмы сложенную бумажку, которую он развернул и высыпал из нее не более драхмы какого-то порошка в плавильник. Порошок был желтого цвета. Гасану он велел раздувать меха, что тот и делал. Скоро масса в плавильнике обратилась в слиток золота. Увидав это, Гасан был страшно поражен и от радости потерял даже голову. Он взял слиток и стал вертеть его в разные стороны, стал пробовать его и увидал, что это очень хорошего достоинства золото. У него голова закружилась от радости, и он наклонился к руке персиянина, чтобы поцеловать ее.
– Возьми этот слиток, – сказал ему персиянин, – пойди с ним на рынок и, ни слова не говоря, поспеши продать его.
Гасан отправился на рынок и передал слиток маклеру, который, взяв его, попробовал и нашел, что это чистейшее золото. Слиток пустили в продажу, назначив за него десять тысяч серебряных монет, но купцы цену надбавили, и он пошел за пятнадцать тысяч серебряных монет.
Получив деньги, Гасан пошел домой и рассказал матери все, что он делал, прибавив:
– О матушка, ведь я выучился этому ремеслу!
Но мать его засмеялась и сказала:
– Сила и власть только в руках Бога Великого Всемогущего.
Она замолчала, хотя негодование кипело у нее в сердце. А Гасан, в невинности своей души, взял медный пест и, придя к персиянину в лавку, положил его перед ним.
– О сын мой, – сказал ему персиянин, – что хочешь ты делать с этими пестом?
– Хочу расплавить его, – отвечал Гасан, – и получить слиток золота.
– О, сын мой, – засмеявшись, сказал персиянин, – ты, верно, с ума сошел, пожелав пойти на рынок в один и тот же день с двумя слитками? Разве ты не знаешь, что нас стали бы подозревать и мы можем погибнуть? О сын мой, когда я выучу тебя этому ремеслу, ты не применяй его к делу более чем один раз в год, так как этого для тебя будет совершенно достаточно.
– Ты совершенно прав, учитель мой, – отвечал Гасан.
Он сел у себя в лавке и, поставив плавильню, подложил углей в огонь.
– Что ты хочешь делать? – спросил его персиянин.
– Выучи же меня своему ремеслу, – отвечал Гасан.
– О Господи, сила и власть в твоих руках, – засмеявшись, сказал шейх. – Ты, Гасан, совсем ничего не соображаешь и вовсе не годишься для такого дела. Разве такому ремеслу можно учиться на улице, да вдобавок еще и на рынке? Ведь если мы займемся этим здесь, то народ будет говорить, что мы занимаемся алхимией, судьи узнают о нас – и тогда мы пропали. Если ты хочешь выучиться этому ремеслу, то пойдем ко мне домой.
Гасан тотчас же закрыл свою лавку и отправился с персиянином, но дорогой он вспомнил слова своей матери и стал раздумывать и, остановившись, низко наклонил голову, вследствие чего персиянин, посмотрев на него, сказал:
– Да что ты, с ума сошел? Я от всего сердца предлагаю сделать тебе доброе дело, а ты воображаешь, что я замышляю что-то против тебя! Если ты боишься идти ко мне в дом, то я охотно пойду к тебе и научу тебя там.
– Это будет лучше, дядюшка, – отвечал Гасан.
– Ну, так иди вперед, – сказал ему персиянин.
Гасан пошел вперед, а персиянин пошел вслед за ним, и Гасан, придя к матери, сказал ей, что персиянин пришел вместе с ним и стоит у дверей. Она убрала для них комнату и, поставив все на место, сама ушла из дому. Гасан позвал персиянина, и тот вошел; Гасан же, взяв поднос, пошел на рынок купить чего-нибудь поесть. Купив, что надо, он поставил перед гостем, сказав:
– Ну, кушай, хозяин, для того чтобы хлебом-солью нам скрепить узы, и да накажет Господь (да святится имя Его!) того, кто изменит узам хлеба-соли.
– Ты сказал истинную правду, о сын мой! – отвечал ему персиянин. – Кто знает, – улыбаясь, прибавил он, – истинное значение хлеба-соли.
Они сели есть, и персиянин ел, пока не насытился.
– Теперь, сын мой, – сказал он, – принеси чего-нибудь полакомиться.
Гасан тотчас же побежал на рынок и принес сластей; он был очень доволен своим гостем и поел с ним лакомства.
– Да наградит тебя Господь, о сын мой! – сказал персиянин. – С такими людьми, как ты, приятно иметь дело и приятно передать тебе свою тайну, чтобы ты извлек из нее полезу. Теперь принеси все, что требуется.
Гасан едва верил своим ушам и побежал к себе в лавку за плавильником и мехами, которые тотчас же и принес. Персиянин же взял бумажку и сказал:
– О Гасан, клянусь хлебом и солью, что если бы ты не был мне дороже родного сына, я никогда не научил бы тебя этому ремеслу. Этого снадобья у меня имеется только то, что завернуто вот в этой бумажке. А теперь помни хорошенько, что я тебе скажу, и наблюдай, какую я буду делать смесь. На каждые десять фунтов железа надо положить полдрахмы порошка, который у меня в этой бумажке, и все десять фунтов сделаются чистейшим золотом. В этой бумажке еще три унции порошка, а когда порошок этот ты истратишь, то я сделаю тебе новый.
Взяв бумажку, Гасан увидел в ней тончайший желтый порошок.
– О господин мой, – сказал он, – как называется этот порошок, где его можно достать и из чего он делается?
Персиянин засмеялся и, потрепав Гасана по плечу, сказал ему:
– Зачем ты спрашиваешь? Работай и молчи.
Он взял железную чашку, разрезал ее и бросил в плавильню, в которую всыпал немного порошка из бумажки, после чего в плавильнике оказался слиток чистейшего золота. Увидав это, Гасан бесконечно обрадовался и совершенно потерял голову, размышляя о том, что только что видел.
А персиянин украдкой достал из своей чалмы маленький пакетик, вынул из него что-то и засунул в лакомство.
– О Гасан, – сказал он, – теперь ты совершенно мой сын и дороже мне моей души и моего богатства. У меня есть дочь, которую мне хочется выдать за тебя.
– Я слуга твой, – отвечал Гасан, – и, что бы ты со мной ни делал, я отдаюсь тебе в руки.
– О сын мой, – сказал персиянин, – потерпи только, и будешь счастлив.
Он подал ему лакомство, и Гасан, взяв его, поцеловал руку и положил лакомство в рот, не подозревая, что к нему примешано. Не успел он проглотить, как голова его поникла, и он упал без чувств. Персиянин, увидав его в таком положении, очень обрадовался и, вскочив, сказал:
– Попал ко мне в сети, юный дурак. Собака-араб! Много лет я искал тебя, наконец-то ты мне попался.
Он опоясался, затянул руки Гасана назад и ноги притянул к рукам; после этого он взял сундук, выбрал из него все вещи, положил в него Гасана и запер на ключ. Кроме того, он опорожнил еще сундук и положил в него все дорогие вещи, которые нашел в доме Гасана, и сделанный им слиток золота и, заперев его, побежал на рынок и привел носильщиков, которые снесли ему эти сундуки на пристань к кораблю. Корабль был нанят персиянином, и капитан ждал его; увидав персиянина, матросы приняли сундуки и перенесли их на корабль. Персиянин крикнул капитану и матросам:
– Скорее! Дело кончено – и желание наше исполнено.
– Поднимайте якорь, – крикнул капитан матросам, – и распускайте паруса.
И корабль вышел в море при попутном ветре.
Таким образом персиянин увез Гасана.
Мать же Гасана ждала его вплоть до ночи и не могла дождаться. Она пришла домой и увидела, что дверь открыта, и не нашла никого, и увидела, что сундуки и вещи все вынесены. Тут она поняла, что сын ее погиб и что судьба его свершилась. Она ударила себя по лицу, разорвала на себе одежды, заплакала, застонала и начала говорить:
– О сын мой! О радость души моей!
И она продекламировала следующие стихи:
Мое терпенье изменило мне.
И мое беспокойство беспредельно,
И беспредельны жалобы мои
На долгое отсутствие твое
И на меня терзавшую болезнь!
Клянусь Аллахом, никакого я
Теперь терпенья больше не имею
С тех пор, как ты покинул здесь меня!
Могу ли я переносить разлуку
С предметом упований всех моих?
И при любимца моего утрате
Могу ли я иметь отраду сна?
И где того находится жилище,
Который лишь присутствием своим
Развеселил бы мой упадок духа?
Ты удалился, сделавши наш дом
И все семейство наше безутешным,
И сделал мутными мои напитки,
Что были так прозрачны при тебе,
Ты помощь расточил мою во всяком
Несчастье твоем, и мой почет,
И мою славу, и мою надежду
Среди живущих на земле людей!
Да будет вычеркнут тот день, когда
Ты уведен был прочь от глаз моих.
До дня того, когда ко мне ты
возвратишься!
Она продолжала плакать и рыдать вплоть до утра, и когда к ней пришли соседи и спросили ее о сыне, она рассказала им, что происходило между ним и персиянином. Она была уверена, что никогда больше не увидит его, и, рыдая, ходила по дому, и в это время увидала какую-то надпись на стене. Она тотчас же привела Факееха, и тот прочитал ей следующее:
Милый призрак ночью мне явился,
Когда мной завладел глубокий сон,
В час утренний, когда мои друзья
Все спали на песке пустыни жаркой;
Когда при виде призрака того
Я пробудился, то увидел воздух