– Верно, ты видел все это во сне, – говорили ему, – и рассказываешь нам про свой сон.
– Клянусь Аллахом, – отвечал смущенный Гассан, – это было не во сне. А где же горбун, что сидел с нами, и мой кошелек с золотом? И где же моя одежда и мои штаны?
Он встал и пошел в город. Миновав главную улицу и базарную улицу, он увидал, что народ толпится около него, и он вошел в пирожную лавку. Пирожник был когда-то разбойником, которого Аллах сподобил раскаяться в своих беззаконных поступках, и он открыл пирожную лавку, но все жители Дамаска боялись его за свирепость, и потому, когда юноша вошел в лавку, они испугались и ушли.
Пирожник, увидав Гассана Бедр-Эд-Дина и заметив, как он красив и привлекателен, почувствовал к нему сильное расположение и сказал:
– Кто ты такой, о молодой человек? Расскажи мне свою историю, потому что ты стал мне дороже моей собственной души.
Таким образом, Гассан рассказал ему все, с самого начала до конца.
– О мой господин, Бедр-Эд-Дин! Это удивительное происшествие и удивительная история; но, сын мой, успокойся и останься пока со мною. У меня нет сына, и я усыновлю тебя.
– Пусть будет по-твоему, о дядя! – отвечал Бедр-Эд-Дин.
Пирожник тотчас же пошел на базар, купил Гассану богатую одежду и одел его, а затем направился к кадию и заявил, что он желает взять себе приемного сына; таким образом Гассан Бедр-Эд-Дин сделался известен в Дамаске как приемный сын пирожника, и сидел у него в лавке как кассир, и жил с ним.
А Сит-Эль-Газн проснулась с рассветом и не нашла подле себя Гассана. Думая, что он скоро вернется, она села в ожидании его; вдруг к ней вошел отец, страшно встревоженный тем, что султан рассердился на него, и тем, что ему пришлось силой выдать дочь замуж за горбатого конюха.
«Я убил дочь, – думал он, – если только она позволила ласкать себя этому уроду».
Подойдя к двери, он крикнул: «Сит-Эль-Газн!»
– Я здесь, – отвечала она и с веселым видом вышла к нему навстречу и поцеловала прах у ног его.
Увидав ее такой счастливой и млеющей, отец вскричал:
– Ах ты, низкая женщина! Неужели ты довольна твоим мужем?
Услыхав такой вопрос отца, Сит-Эль-Газн улыбнулась и отвечала:
– Клянусь Аллахом! Разве недостаточно того, что ты сделал со мной и поставил наряду с подобным конюхом, не стоящим даже моего ногтя? Что же касается моего мужа, то клянусь тебе Аллахом, что никогда в жизни не проводила я такой блаженной ночи, какую провела с ним, и поэтому не дразни меня, напоминая мне о горбуне.
Выслушав ее, отец пришел в страшную ярость, глаза у него закатились так, что видны были только белки, и он закричал:
– Проклятие! Что такое ты говоришь? Ведь ты провела ночь с горбуном?
– Аллахом прошу тебя, – отвечала она, – не упоминай мне о нем. Да погубит Аллах как его, так и отца его. Перестань дразнить меня, упоминая о нем, так как горбун был нанят за десять червонцев и, взяв деньги, ушел. Когда я вышла в гостиную, я увидала там своего супруга, а певицы поставили меня перед ним, и он бросал им столько золота, что обогатил их всех. Я была счастлива на груди своего прелестного мужа с черными глазами и с густыми бровями.
От всего того, что она говорила, у отца ее потемнело в глазах, и он крикнул:
– Ах ты, несчастная! Что ты это говоришь? Не сошла ли ты с ума?
– О отец мой! – вскричала она, – ты разбил мне сердце на куски! Зачем ты не веришь мне? Тот, о ком я говорю, мой муж, и он ушел в уборную.
Отец пошел в уборную в совершенном недоумении, и, войдя туда, увидал горбуна, стоявшего вниз головою и ногами наверх. Визирь в удивлении спросил:
– Разве ты не горбун?
Горбун же, думая, что с ним говорит шайтан, ничего не отвечал. Визирь громко закричал на него.
– Говори, – сказал он, – или я отрублю тебе вот этим мечом голову!
– Ради Аллаха, шейх шайтанов, – проговорил ему на это горбун. – С тех пор, как ты поставил меня здесь вверх ногами, я не шевелился. Умоляю тебя сжалиться надо мною!
Визирь, выслушав его, сказал:
– Да что ты говоришь? Я – отец невесты, а вовсе не шайтан.
– В таком случае, – отвечал горбун, – жизнь моя не у тебя в руках, и ты не властен над моей душой, и поэтому иди своей дорогой, пока не появился тот, кто поставил меня вверх ногами. Вы хотели женить меня на любовнице буйвола и шайтана. Да поразит Аллах того, кто женил меня на ней, и того, что причиной этого.
После этого горбун помолчал немного, а потом опять обратился к визирю с такими словами:
– Да разразит Аллах того, кто причина этого!
– Вставай, – сказал ему визирь, – и уходи отсюда.
– Я еще с ума не сошел, – отвечал горбун, – чтобы мне идти без позволения шайтана, так как он сказал мне, что я могу идти тогда, когда встанет солнце. Встало ли солнышко или нет? Я не смею тронуться с места, пока оно не встанет.
– Кто привел тебя сюда? – спросил его визирь.
– Вчера я только что вошел сюда, как из кувшина поднялась пыль и послышался крик, и эта пыль превращалась в буйвола, и буйвол сказал мне нечто такое, что я никогда не забуду. Поэтому оставь меня и уходи. Да разразит Аллах невесту и того, кто женил меня на ней!
Визирь подошел к нему и стащил его с места. Горбун побежал, хотя не был уверен, что солнышко взошло. Он прямо прошел к султану и сообщил ему обо всем, что случилось между ним и шайтаном.
Визирь же, отец невесты, совершенно недоумевая, вернулся к дочери и сказал ей:
– О дочь моя, расскажи мне свою историю.
– Красивый юноша, перед которым меня выставляли, остался со мной, и если ты мне не веришь, то посмотри, вот его чалма, положенная на стул[111], и вот его штаны под постелью, и в них какой-то сверток, но с чем, я не знаю.
Услыхав это, отец вошел в спальню и нашел чалму Гассана Бедр-Эд-Дина, сына своего брата, и, подняв и повернув ее, сказал:
– Такие чалмы носят визири.
Заметив в красной ермолке что-то зашитое, он распорол ее. В штанах он нашел кошелек и тысячу червонцев и с ними вместе копию с расписки, которую он дал еврею, подписав ее именем Гассана Бедр-Эд-Дина, сына Нур-Эд-Дипа из Каира. Прочитав эту бумагу, визирь громко заплакал и упал в обморок. Когда же он пришел в себя и понял все дело, то был поражен и вскричал:
– Нет Бога выше Аллаха, и только Он может исполнять таким образом волю Свою! О дочь моя, – прибавил он, – знаешь ли ты, кто сделался твоим мужем?
– Нет, не знаю, – отвечала она.
– Это сын моего брата, – сказал он, – и сын твоего дяди, а эта тысяча червонцев принесена тебе в приданое.
– Да прославится совершенство Аллаха! Хотелось бы мне знать, как все это случилось!
После этого он вынул бумагу, зашитую в ермолку, и увидал, что она написана рукою его брата Нур-Эд-Дина из Каира, отца Бедр-Эд-Дина. Увидав почерк своего брата, он повторил следующий куплет:
Я здесь следы их вижу и сгораю
От страсти пламенной, и те места,
Где их нога ступала, оглашаю
Я громкими рыданьями своими
И умоляю Бога, испытанье
Пославшего мне это, о пощаде
И о блаженстве нового свиданья.
Говоря таким образом, он прочел бумагу и нашел в ней число дня брака дочери визиря Эль-Башраха и сообщение, сколько ему было лет, когда он умер и когда родился его сын Гассан Бедр-Эд-Дин. Он дрожал от восторга и не мог надивиться. Сравнивая свою жизнь с жизнью брата, он видел ясно, что все произошло так, как они говорили. Брак его и брата его совершился в один и тот же день, как в один и тот же день родились сын Нур-Эд-Дина, Гассан, и дочь его, Сит-Эль-Газн. Он взял обе бумаги и, придя с ними к султану, сообщил ему все, что случилось, с начала до конца. Царь не мог надивиться и тотчас же приказал записать всю эту историю. Визирь стал ждать сына своего брата, но о нем не было ни слуху, ни духу.
– Клянусь Аллахом, – сказал он наконец, – я сделаю то, что до сих пор никто еще не делал.
Он взял чернильницу и перо и переписал все вещи, бывшие в его доме, с указанием места, на которых они стояли. Переписав все, он сложил бумагу и приказал спрятать всю обстановку. Чалму же с тарбушом, фараджеех и кошелек он спрятал сам.
В свое время дочь визиря родила сына, красивого, как ясный месяц, и похожего на отца по красоте, статности и миловидности. Его приняли от матери, вычернили ему веки глаз[112] и, передав его нянькам, назвали Аджибом. Прошел месяц, прошел и другой, прошел и год, и когда прошло семь лет, то дед отдал его в школу, поручив учителю заботу о нем. Он пробыл в школе четыре года, дрался со своими товарищами и, обижая их, говорил:
– Вы мне не равны. Я – сын каирского визиря!
Мальчики собрались и пошли жаловаться на Аджиба учителю, а учитель сказал им:
– Я научу вас, что сказать ему, когда он придет, и он пожалеет даже, что поступил в школу. Завтра, когда он придет, сядьте все кругом него и говорите друг другу: «Клянемся Аллахом, что в эту игру никто не будет играть с нами, кроме тех, кто может сказать нам имя своей матери и своего отца; а тот, кто не знает имени своей матери и своего отца, незаконнорожденный, и потому не будет играть с нами!»
На следующее утро они пришли в школу, и Аджиб был уже там. Мальчики окружили его и сказали то, чему учитель научил их. Один из них сказал: «Меня зовут Маджидом, а мать мою – Алави, а отца – Эз-Эд-Дин», другой мальчик отвечал точно так же, и третий, и четвертый, и т. д. до тех пор, пока очередь не дошла до Аджиба.
– Меня зовут Аджибом, – сказал он им, – а мать мою Сит-Эль-Газн, а отец мой Шемс-Эд-Дин, визирь Каира.
– Клянемся Аллахом, визирь не отец тебе, – отвечали ему.
– Визирь – мой отец, – настаивал Аджиб, но мальчики захохотали, захлопали в ладоши и закричали:
– Ты не знаешь, кто твой отец, и поэтому уходи от нас, так как с нами не может играть тот, кто не знает своего отца.
Мальчики тотчас же убежали от него и начали над ними подсмеиваться. Это так его обидело, что он чуть не задохнулся от рыданий, а учитель сказал ему: