– Все, что случилось со мною, случилось из-за этой злонамеренной женщины!
Она позвала своих рабынь и евнухов и сказала:
– Схватите эту лукавую старуху и бейте ее своими туфлями.
Все бросились бить ее туфлями и били, пока она не лишилась чувств. Когда же она пришла в себя, то султанша Дуния сказала ей:
– Ах ты, скверная старуха, не будь во мне страха Господа (да святится имя Его), я убила бы тебя! Бейте ее еще, – сказала она, обращаясь к своей прислуге.
И старуху стали бить снова до тех пор, пока она не лишилась чувств; после чего она приказала выбросить ее за двери, и ее потащили вниз лицом и вытащили ее за дверь.
Когда старуха пришла в себя, она встала и, едва передвигая ноги, добралась до своего дома. Подождав до утра, она встала и отправилась к Тадж-Эль-Мулуку, которому рассказала все, что с нею случилось. Это его очень смутило, и он сказал ей:
– Мы очень огорчены, о мать моя, тем, что с тобой случилось, но все делается так, как решено судьбой.
– Будь счастлив и благополучен, – отвечала она, – потому что я не сложу рук до тех пор, пока не доставлю тебе с нею свидания и пока не добьюсь, чтобы тебя приняла эта злая женщина, измучившая меня побоями.
– Скажи мне, – сказал ей царевич, – по какой причине она ненавидит мужчин?
– Она ненавидит, – отвечала старуха, – после того сна, который она видела.
– А что это был за сон? – спросил он.
– Заснув однажды, – отвечала она, – она увидала птицелова, расставлявшего сети, и рассыпавшего кругом пшено, и усевшегося тут же неподалеку. Все летавшие кругом птицы подлетали к этим сетям. Между прочими птицами были голубок и голубка, и вдруг ножка голубка запуталась в сеть, и он начал биться. Все другие птицы в страхе разлетелись, но голубка вернулась к голубку и стала летать кругом него, и, спустившись на сеть, клювом расширила петлю, и в то время как птицелов не смотрел на раскинутую сеть, она освободила ногу голубка, и они оба улетели. После этого птицелов поправил сеть и сел на некотором расстоянии. Вскоре птицы прилетели снова, и в сети попалась голубка; после чего все птицы разлетались, и голубок улетел тоже и не вернулся более к своей подруге; птицелов пришел и, вынув голубку, убил ее. А султанша Дуния проснулась в сильном страхе и сказала: «Все мужчины похожи на такого голубка и не умеют любить женщин».
Когда старуха окончила рассказ, царевич сказал ей:
– О мать моя, как бы мне хотелось хоть разок взглянуть на нее, хотя бы для этого мне пришлось рисковать своею жизнью: выдумай что-нибудь, чтобы показать ее мне.
– Ну, так знай, – отвечала старуха, – что у нее есть сад, примыкающий к ее дворцу, и она каждый месяц на десять дней переселяется в этот сад. Теперь наступило время ее переселения, и когда она соберется в сад, я приду к тебе уведомить тебя, для того чтобы ты мог пойти туда и увидать ее, но из сада не уходи, потому что очень может быть, что, увидав твое красивое и приятное лицо, сердце ее тронется, и она почувствует любовь.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал он, и, встав, они вместе с Азизом покинули лавку и, взяв с собой старуху, отправились домой, и показали ей свое место жительства.
– О брат мой, – сказал царевич Азизу, – теперь лавка мне более не нужна, так как я достигнул цели, ради которой завел ее, и дарю ее тебе со всем, что в ней есть, потому что ты поехал со мной в чужие края и бросил свою родину.
Азиз принял этот подарок, и они сели беседовать: Тадж-Эль-Мулук спрашивал, что он думает насчет всех этих обстоятельств, а Азиз рассказывал ему о том, что случилось с ним. Затем, обращаясь к визирю, они сообщили ему о намерении царевича и спросили его, что тут делать.
– Пойдемте в сад, – отвечал он.
Все они оделись в богатое платье и пошли в сопровождении трех мамелюков прямо в сад. Сад был засажен деревьями, и в нем протекали ручейки, у ворот сидел смотритель. Они ему поклонились, и он ответил на поклон, а визирь подал ему сто червонцев, сказав:
– Прошу тебя принять эти деньги и купить нам чего-нибудь поесть, потому что мы чужестранцы, и вот со мною юноши, которых мне хотелось бы позабавить.
Смотритель сада взял деньги и отвечал:
– Войдите и позабавьтесь, как будто бы сад этот принадлежит вам, и присядьте, пока я не принесу вам чего-нибудь поесть.
Он отправился на рынок, а визирь и Тадж-Эль-Мулук и Азиз вошли в сад, после того как смотритель пошел на рынок. Вскоре, однако же, он вернулся и принес жареного барашка, которого и поставил перед ними. Они поели, вымыли руки и сели беседовать.
– Скажи мне, – сказал визирь, – принадлежит ли этот сад тебе или ты арендуешь его?
– Нет, он мне не принадлежит, – отвечал шейх, – а это сад царской дочери, султанши Дунии.
– А сколько, – спросил визирь, – получаешь ты жалованья в месяц?
– Только по одному червонцу, – отвечал шейх.
Визирь, осмотрев сад, увидал в нем старую, но высокую беседку и сказал:
– О шейх, мне хотелось бы сделать тут что-нибудь хорошее тебе на память.
– Что же хорошее хочешь ты сделать? – спросил шейх.
– Возьми вот эти триста червонцев, – сказал ему визирь.
Смотритель, услыхав о деньгах, отвечал:
– О господин мой, делай все, что тебе угодно.
Он взял деньги, а визирь сказал ему:
– Если Господу (да святится имя Его) будет угодно, то мы сделаем тут хорошее дело.
Они пошли от него и вернулись домой, и провели ночь дома, а на следующее утро визирь призвал маляра и живописца и хорошего золотильщика, и, снабдив их материалом, привел их в сад, и приказал им выкрасить павильон и хорошенько разрисовать его. После этого он приказал принести позолоту и ультрамарин и сказал живописцу:
– Изобрази тут наверху фигуру птицелова, только что разостлавшего сети, и голубку, попавшую в них и запутавшуюся в петле.
Когда живописец кончил эту картину, визирь сказал ему:
– Теперь в другом месте изобрази, что птицелов взял голубку и прикладывает нож к ее горлу, а с другой стороны нарисуй громадную хищную птицу, схватившую голубка и держащую его в своих когтях.
Живописец все это нарисовал, и когда рисунки эти были окончены, они простились со смотрителем и вернулись домой.
Дома они сидели и беседовали, и царевич сказал Азизу:
– О брат мой, продекламируй мне стихи, может быть, это успокоит меня, рассеет мои мысли и утешит пламя, пожирающее мое сердце.
Азиз приятным голосом продекламировал следующие стихи:
Ибн-Зина уверял, что исцеленье
Влюбленных – слух ласкающее пенье
И что затем другая есть отрада
В вине, в сластях и в ароматах сада.
Не ты, другой придет по слову зова
Для исцеленья моего, и снова
Мне рок и случай помощь оказали.
В любви, как мои мысли угадали,
Болезни смертной той ядро таилось,
И потому-то средство не годилось.
Между тем старуха сидела одна дома, а царевне Дунии очень хотелось развлечься в саду, но она любила ходить туда только со старухой, поэтому она послала за нею, помирилась с ней, успокоила ее и сказала:
– Мне хочется пойти в сад, полюбоваться на деревья и плоды и насладиться цветами.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечала старуха, – но сначала мне надо пойти домой и одеться, и затем я приду к тебе.
– Ну, так иди домой, – отвечала царевна Дуния, – но только не засиживайся долго.
Старуха ушла, и придя к Тадж-Эль-Мулуку, сказала ему:
– Собирайся и оденься в самое богатое платье, и отправляйся в сад к смотрителю, поклонись ему хорошенько и спрячься в сад.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал он.
Она условилась с ним относительно знака, какой подаст ему, после чего вернулась к султанше Дунии. После ее ухода визирь встал, одел Тадж-Эль-Мулука в самую роскошную царскую одежду, стоящую не менее пяти тысяч червонцев, и, подпоясав его золотым кушаком, осыпанным бриллиантами, вместе с ним отправился в сад. У ворот сада они нашли смотрителя, который, увидав Тадж-Эль-Мулука, встал перед ним, и с почтением и уважением отворил перед ним ворота, и при этом сказал:
– Входи и повеселись в саду.
Смотритель не знал, что царевна выйдет в сад в тот самый день. Тадж-Эль-Мулук вошел в сад и вскоре услыхал какой-то шум и не успел опомниться, как из дворцовой двери вышли евнухи и рабыни. Смотритель, увидав их, тотчас же пошел предупредить Тадж-Эль-Мулука и сказал ему:
– О государь мой, что же нам теперь делать? Ведь сюда идет царская дочь, султанша Дуния?
– Ничего дурного с нею не будет, – отвечал он, – так как я спрячусь где-нибудь в саду.
Смотритель просил его спрятаться хорошенько и ушел.
Когда царская дочь вошла в сад со своими рабынями и няней, старуха подумала так: «Если евнухи будут с нами, то цели своей мы не достигнем», – поэтому она сказала царской дочери:
– Знаешь, госпожа моя, я предложила бы тебе одну вещь, для тебя приятную.
– Предлагай, – отвечала ей царевна.
– Зачем тебе, госпожа моя, эти евнухи? В их присутствии ты по-настоящему веселиться не будешь. Отошли их.
– Ты права, – сказала султанша Дуния и отослала евнухов.
Вслед за тем она пошла со старухой по саду, и Тадж-Эль-Мулук увидал ее и смотрел на нее без ее ведома. Всякий раз, как он смотрел на нее, он от волнения лишался чувств, видя, как она хороша собою. Старуха между тем, разговаривая с нею, провела ее в ту беседку, которую визирь велел разрисовать, и султанша Дуния, взглянув на рисунки, увидала птиц, птицелова и голубей и вскричала:
– Да святится Создатель! Да ведь тут изображено то, что я видела во сне!
Она продолжала смотреть на птиц, птицелова и сеть и с удивлением говорила:
– Ах, няня, я всегда обвиняла мужчин и ненавидела их, но взгляни, вот птицелов убил голубку, а ускользнувший голубок хотел прилететь к ней на помощь, но хищная птица изловила его.
Старуха же делала вид, что ничего не понимает, и продолжала, болтая, увлекать ее далее к тому месту, где был спрятан Тадж-Эль-Мулук, которому она знаками приказала пройтись под окнами беседки. Царевна Дуния стояла у окна и, увидав его и заметив, как он красив, сказала: