Слезами на глазах, меня встречая,
Но если бы они узнали сами
То, что я выстрадал, то это их
Заставило бы плакать. Не имеет
Никто в тоске другого сожаленья
За все переносимые им муки.
Но лишь одно лицо полно тревоги,
Чье горе слишком долго продолжалось.
Все восхищенье, все мое стремленье,
Все вздохи, думы и томленье духа
Принадлежат лишь другу моему,
Который в тайниках моей души,
Живет и в них нашел себе приют,
И никогда не покидает их.
Пока могу я редко наслаждаться
Свиданьем с ним. Я не имею
Ни одного такого человека,
Который был бы мне настолько близок,
Чтобы занять в моей душе то место,
Которое принадлежит ему.
Я не избрал себе ни одного
Другого друга, он мой друг единый.
И ювелир, услыхав эти слова и поняв их значение, заплакал, и рассказал ему все, что случилось с ним и с рабыней с тех пор, как он расстался с ним. Слушая его слова, Али, сын Беккара, то краснел, то бледнел, то приободрялся, то совсем ослабевал, а к концу его рассказа заплакал и сказал:
– О брат мой, я во всяком случае погибаю и желал бы, чтобы конец этот был близок! И тебя прошу быть со мною поласковее до тех пор, пока Богу угодно будет распорядиться моей судьбой, и ни в чем не стану я тебе противоречить.
– Ничто не потушит в тебе этого огня, – отвечал ювелир, – кроме свидания с особою, в которую ты влюблен.
Свидание же должно происходить где-нибудь в другом месте, а не здесь, так как здесь небезопасно. Неподалеку отсюда у меня есть еще дом. Рабыня приходила туда со своей госпожой и выбрала для себя тот дом. Там устрою я ваше свидание, и там вы выскажете друг другу все, что вы выстрадали в разлуке.
– Поступай, как хочешь и как найдешь нужным, – отвечал Али, сын Беккара.
– Я пробыл с ним, – рассказывал потом ювелир, – всю ночь и проговорил до утра, когда, прочитав молитвы, ушел от него домой. Мне пришлось ждать весьма недолго, когда появилась рабыня и поздоровалась со мною. Ответив на ее приветствие, я сообщил ей о плане, составленном между мною и Али, сыном Беккара, на что она отвечала мне:
– Знай, что халиф ушел от нас и что у нас в доме не осталось никого из посторонних, и потому у нас совершенно безопасно, и для нас это будет безопаснее и лучше.
– Может быть, это и так, – отвечал я, – но в моем доме все-таки это будет лучше и безопаснее для нас и удобнее.
– Пусть будет по-твоему, – отвечала рабыня, – а я пойду к своей госпоже и сообщу ей о том, что ты мне сказал, и передам ей твое предложение.
Она ушла к своей госпоже и сделала ей предложение, и, вернувшись ко мне, отвечала:
– Госпожа моя приказала тебе кланяться и сказать, чтобы ты взял эти деньги и купил все, что нам требуется.
Но я побожился, что не возьму от нее ничего, и рабыня, взяв обратно деньги, вернулась к своей госпоже и сказала ей, что я денег не взял и вернул ей обратно. После ухода рабыни я пошел в свой другой дом и велел перенести туда мебель и посуду, и все, что нужно, и серебро, и китайский фарфор, и приготовил все, что нужно, из еды и питья, и когда рабыня пришла снова и увидала, как я все приготовил, она осталась довольна и приказала мне привести Али, сына Беккара, на что я отвечал:
– Нет уж, приведи его сама.
Вследствие этого она пошла к нему и привела его, одетого в богатейшую одежду, с сияющим лицом, а я, встретив, приветствовал его, и посадил на матрац, достойный его звания, и поставил пред ним пахучие цветы в вазах из китайского фарфора и хрусталя, и в продолжение целого часа проговорил с ним, после чего рабыня ушла и вернулась только после солнечного заката, в сопровождении Шемс-Эн-Нигар с двумя прислужницами. Лишь только она увидала Али, сына Беккара, а он увидал ее, они оба без чувств упали на пол и пролежали таким образом целый час. Очнувшись, они подошли друг к другу и стали разговаривать, и, надушившись, стали благодарить меня за мою доброту.
– Не желаете ли вы покушать? – спросил я их.
– Желаем, – отвечали они.
Я принес поэтому им поесть, и они ели до тех пор, пока не насытились, и потом вымыли руки, а я провел их в другую комнату, куда принес им вина. Выпив вина, они оживились, и Шемс-Эн-Нигар сказала мне:
– О господин мой, доверши свою доброту и принеси нам лютню или другой какой-нибудь музыкальный инструмент, чтобы мы могли позабавиться.
– Сейчас, – отвечал я.
Я встал и принес лютню, которую она взяла и, положив к себе на колени, прелестно заиграла и пропала стихи:
Мои глаза совсем не знали сна,
И мне казалось даже, что люблю я
Бессонницу. И так изнурена я
Была моей болезнью, что она
Мне составною частью казалась
Природы организма моего.
И слезы по моим текли щекам,
Их обжигая. О, когда б я знала,
Увидимся ли мы когда-нибудь
С тобою после дня разлуки нашей.
Она продолжала петь так хорошо, что у слушателей помутилось в голове и они пришли в полный восторг. После этого кубок с вином обошел нас несколько раз, и Шемс-Эн-Нигар снова чудно пропела следующее:
Возлюбленный мне обещал явиться,
В назначенное время на свиданье,
И обещанье выполнил свое.
В ту ночь, которую всегда я буду
Считать моею самой драгоценной
И полной высшего блаженства ночью.
После этого я оставил их в этом доме и ушел к себе, и они провели там ночь. Утром же я прочел молитвы, выпил вина и сидел, раздумывая: не пойти ли мне к ним, как в это самое время ко мне пришел один из моих соседей и в ужасе сказал мне:
– О брат мой! не легко мне было видеть то, что случилось вчера с тобою в другом доме.
– А что случилось, о брат мой? – спросил я его. – Расскажи мне, что случилось в другом доме?
– Разбойники, – отвечал он, – явившиеся вчера в наше соседство и убившие кое-кого, видели, как ты переносил вчера в свой другой дом различные вещи, и, явившись туда ночью, они разграбили все и убили твоих гостей.
Я тотчас же встал, и мы с соседом пошли в дом и нашли его пустым. Разбойники не оставили решительно ничего. Это обстоятельство сильно поразило меня.
– Что касается до вещей, – сказал я, – то потеря их меня не очень огорчает, и если взятые мною от приятелей предметы и пропали, то в этом еще большого несчастья нет, так как им станет известно, что вещи у меня украдены, но я боюсь, что исчезновение Али, сына Беккара, и наложницы царя правоверных возбудит толки, и за это дело я поплачусь жизнью.
Сказав это, ювелир посмотрел на своего собеседника и сказал ему:
– Ты мой брат и сосед, и сохранишь мою тайну. Посоветуй, что мне теперь делать?
– Прежде всего, – отвечал ему сосед, – я советую тебе быть настороже, так как разбойники, ограбившие сегодня ночью твой дом, убили несколько весьма значительных лиц во дворце халифа и несколько человек из высшей полиции, и потому придворная стража ищет их повсюду и, может быть, найдет, и твое сомнение само собой прекратится.
Услыхав это, ювелир вернулся домой, раздумывая: «А ведь со мною случилось то, чего так боялся Абул-Гасан и ради чего он уехал в Эль-Башрах, а я как раз впутался в это дело».
О том, что дом ювелира разграблен, сделалось известным всем, и знакомые являлись к нему с расспросами. Некоторые из них жалели его, а другие злорадствовали, замечая, с какой тревогой он рассказывал об этом несчастии, и не мог ни есть, ни пить. В то время как он сидели и раскаивался, к нему явился слуга и сказал:
– Там, у дверей, стоит неизвестный мне человек.
Ювелир тотчас же пошел к нему, поклонился и увидал, что стоял совершенно незнакомый ему человек.
– Мне надо поговорить с тобой, – сказал ему незнакомец.
Ювелир ввел его в дом и спросил:
– Что тебе нужно сказать мне?
– Идем со мной в другой твой дом, – отвечал незнакомец.
– А разве ты знаешь мой другой дом? – спросил ювелир.
– Да, мне известно все твое дело, – отвечал он, – и я могу с помощью Аллаха успокоить тебя.
– Тут я подумал, – продолжал ювелир, – что пойду с ним туда, куда он желает, и пошел с ним в ограбленный дом.
– В этом доме нет привратника, – сказал мне незнакомец, – и я не могу сидеть в нем: идем поэтому в другой дом.
Незнакомец переходил с места на место, и я переходил за ним до тех пор, пока совсем не смерклось, и я ни о чем не спрашивал его. Он не останавливался, и я тоже не останавливался, пока мы не вышли за город, где он сказал мне:
– Иди за мною.
Он прибавил шагу, и я поспешил вслед за ним, пока мы не дошли до реки, где сели в лодку и переехали на другой берег. Выйдя из лодки, он взял меня за руку и повел в такую улицу, в какой я никогда в жизни не бывал, и не знал, в каком она месте. Он затем остановился в дверях дома и, отворив их, вошел вместе со мною. Мы прошли длинным коридором и вошли в комнату, где сидело десять человек, десять братьев все на одно лицо.
Проводник мой поклонился им, и они ответили на его поклон, а мне приказали сесть. Я сел, ослабев от утомленья, и мне принесли розовой воды, и спрыснули мне лицо, и дали мне выпить вина, и доставили передо мной еды. Я подумал, что если бы в еде было что-нибудь ядовитое, то они не стали бы есть со мною. Когда все вымыли руки, то братья сели по местам.
– Знаешь ты нас? – спросили они.
– Нет, – отвечал я, – никогда в жизни не бывал я в вашем доме, точно так же не знаю я и того, кто привел меня сюда.
– Расскажи нам всю историю твою, – сказали они, – но не лги.
– История моя удивительна, – отвечал я. – А разве вы знаете что-нибудь обо мне? – прибавил я.
– Знаем, – отвечали они. – Мы взяли твои вещи прошлой ночью и увели твоих знакомых и ту, что пела.
– Да опустит Господь над вами завесу своего покровительства, – сказал я. – А где же друзья мои и та, что поет?
Они рукою указали мне в одну сторону и отвечали: