Но вот однажды, когда Аллах не послал никакой милостыни нищему Своему, супруга моя сняла с себя последнюю одежду и со слезами отдала ее мне, говоря:
— Пойди, попытайся продать ее на рынке, чтобы купить кусок хлеба для детей наших.
И я взял одежду жены и вышел, чтобы пойти продать ее, на счастье детей наших.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Я взял одежду жены и вышел, чтобы пойти продать ее, на счастье детей наших. И в то время как подходил к рынку, я встретил бедуина, ехавшего верхом на рыжей верблюдице. И, увидев меня, бедуин внезапно остановил свою верблюдицу, заставил ее опуститься на колени и сказал мне:
— Привет тебе, о брат мой! Не можешь ли ты указать мне дом одного богатого купца, именуемого Гассан Абдаллах, сын аль-Ашара?
Но я, о господин мой, устыдился бедности своей, хотя бедность, так же как и богатство, посылает нам Аллах, и ответил, опустив голову:
— Привет и тебе, и да будет благословение Аллаха над тобой, о отец арабов! Но насколько я знаю, в Каире нет человека, именуемого так, как ты сказал.
И я уже хотел продолжить путь свой. Однако бедуин соскочил со своей верблюдицы и, взяв мои руки в свои, сказал мне с упреком в голосе:
— Аллах велик и милостив, о брат мой! Но не ты ли сам и есть шейх Гассан Абдаллах, сын аль-Ашара? И возможно ли, что ты отвергаешь гостя, которого Аллах посылает тебе, стараясь скрыть имя свое?
Тогда я, в полном смущении, уже не мог удержать слез своих и, умоляя его простить меня, взял его руки и хотел поцеловать их, но он не дал мне сделать этого и заключил меня в свои объятия, как брат обнял бы брата своего. И я повел его в дом свой.
И в то же время как мы шли домой вместе с бедуином, который вел в поводу верблюдицу свою, сердце мое и ум жестоко страдали от мысли, что мне нечего было предложить гостю. И, придя к себе домой, я поспешил сообщить дочери моего дяди о встрече с бедуином, и она сказала мне:
— Чужеземец — гость, посланный Аллахом, и даже хлеб детей надлежит отдать ему! Пойди же продай платье, которое я дала тебе, и на деньги, полученные от продажи этой, купи, что нужно для гостя. И если он оставит что-нибудь, то мы покормимся этими остатками.
Но чтобы выйти из дому, я должен был пройти через прихожую, где оставил бедуина. И, видя, что я стараюсь спрятать платье, которое нес, он сказал:
— Брат мой, что это у тебя под одеждой?
И я ответил, опустив от смущения голову:
— Так, ничего.
Но он настойчиво переспросил:
— Ради Аллаха, о брат мой, умоляю тебя, скажи мне, что ты несешь под платьем?
И я в замешательстве ответил:
— Это платье дочери моего дяди, которое я несу к соседке, занимающейся починкой одежды.
Но бедуин, настаивая на своем, сказал:
— Покажи мне платье это, о брат мой!
И я, краснея, показал ему платье, и он воскликнул:
— Аллах милосерден и милостив, о брат мой! Ты, видно, собираешься пойти продать с молотка платье супруги твоей, матери твоих детей, чтобы исполнить по отношению к гостю обязанности гостеприимства. — И он обнял меня и сказал: — Посмотри, о Гассан Абдаллах, вот десять золотых динаров, которые посылает тебе Аллах, чтобы ты, истратив их, купил нам всего, что нужно для нас и для дома твоего.
И я не смог отвергнуть предложение гостя и взял золотые монеты. И изобилие и благополучие возвратились в дом мой.
И так бедуин, гость мой, каждый день вручал мне такую же сумму, и я, согласно приказанию его, тратил ее, как и в первый раз. Так продолжалось пятнадцать дней. И я прославлял Воздаятеля за благодеяния Его.
Но на шестнадцатый день утром бедуин, гость мой, сказал мне после приветствий:
— Йа Гассан Абдаллах, хочешь продаться мне?
А я ответил:
— О господин мой, я уже раб твой и принадлежу тебе всей признательностью моей!
Но он сказал мне:
— Нет, Гассан Абдаллах, я не так понимаю это. Если я предлагаю продаться мне, то потому, что хочу на самом деле купить тебя. Но я не хочу торговаться с тобою и предоставляю тебе самому назначить цену, за которую ты согласен продаться.
Я же, ни на минуту не сомневаясь в том, что он говорит все это в шутку, ответил ему шутя:
— О господин мой, цена свободного человека назначена в Коране в тысячу динаров, если он будет убит сразу. Но если его убивают в несколько приемов, нанося ему три или четыре раны, или же если его режут на куски, то цена его поднимается до полутора тысяч динаров.
И бедуин сказал мне:
— Я нахожу это вполне подходящим, Гассан Абдаллах. И уплачу тебе эту сумму, если ты согласишься на эту продажу.
И я, поняв тогда, что гость мой не шутит, но вполне серьезно решил купить меня, подумал в душе своей: «Это Аллах посылает тебе этого бедуина, чтобы спасти детей твоих от голода и нищеты, йа шейх Гассан. Если тебе суждено быть изрезанным на куски, то ты не сможешь избежать этого».
И я ответил:
— О брат-араб, я согласен продаться тебе! Но позволь мне только посоветоваться об этом с семьей моей!
И он ответил мне:
— Сделай это!
И он оставил меня и вышел, чтобы пойти по своим делам.
Я же, о царь времен, пошел к матери моей, к супруге моей и к детям моим и сказал им:
— Аллах избавляет вас от нищеты!
И я рассказал о предложении бедуина. И, услышав слова мои, мать моя и супруга моя стали бить себя в лицо и в грудь, восклицая:
— О, горе на наши головы! Что хочет сделать с тобой этот бедуин?
И дети мои бросились ко мне и уцепились за одежду мою. И все плакали. И супруга моя, которая была разумна и предусмотрительна, сказала:
— Кто знает, не вздумает ли этот проклятый бедуин, если ты теперь воспротивишься продаже этой, потребовать, чтобы мы возвратили ему все, что он истратил здесь? И потому, чтобы не быть захваченным врасплох, ты должен как можно скорее найти кого-нибудь, кто бы согласился купить этот жалкий дом, последнее оставшееся у тебя имущество, и посредством вырученных за него денег расплатиться с бедуином. И таким образом ты ничего не будешь должен ему и останешься свободным.
И она разразилась рыданиями, уже представляя себе детей наших без крова, на улице. И я принялся обдумывать наше положение и был в величайшем затруднении. И я думал беспрестанно: «О Гассан Абдаллах, не пренебрегай случаем, который посылает тебе Аллах. Деньгами, которые предлагает тебе бедуин за продажу себя, ты обеспечишь хлеб семье своей».
Потом я подумал: «Это так, конечно, но для чего хочет он купить тебя? И что хочет он сделать с тобою? Если бы еще ты был юным, безбородым мальчиком! Но борода твоя точно шлейф Хаджар! И ты не соблазнишь даже туземца Верхнего Египта! Верно, он хочет умертвить тебя в несколько приемов, раз он платит тебе согласно второму условию».
Тем не менее, когда бедуин к вечеру возвратился домой, то я уже знал, как действовать, и решение мое было твердо; и я встретил его с улыбающимся лицом и после приветствий сказал ему:
— Я принадлежу тебе!
Тогда он снял пояс свой, вынул из него полторы тысячи золотых динаров и отсчитал их мне, говоря:
— Молись именем пророка, йа Гассан Абдаллах!
Я ответил:
— Молитва, мир и благословение Аллаха да будут над ним!
И он сказал мне:
— Теперь, о брат мой, когда ты уже продан, ты можешь оставить свои опасения, ибо жизнь твоя будет невредима, а свобода ничем не ограничена. Я только хотел, приобретая тебя, иметь приятного и верного товарища для долгого путешествия, которое намереваюсь предпринять. Ибо ты знаешь, что пророк (да упокоит его Аллах в милости Своей!) сказал: «Товарищ — это лучший запас для путешествия».
Тогда я, весьма обрадованный, вошел в комнату, где находились мать моя и супруга моя, и положил перед ними на циновку тысячу пятьсот динаров, полученных за продажу себя. Но они при виде этого, не желая слушать объяснений моих, стали испускать громкие вопли, вырывая волосы на головах своих и причитая, как над гробом усопшего. И они восклицали:
— О несчастье! О несчастье! Никогда не притронемся мы к плате за кровь твою! Лучше умереть с голоду вместе с детьми!
И я, видя бесполезность моих попыток успокоить их, предоставил им некоторое время изливать горе свое. Затем я принялся уговаривать их и клялся, что бедуин — человек благожелательный, с самыми лучшими намерениями, и мне удалось наконец несколько утишить вопли их. И я воспользовался этим затишьем, чтобы обнять их и детей и проститься с ними. И с удрученным сердцем оставил я их в слезах и горести. И я покинул дом свой вместе с бедуином, господином моим.
И как только пришли мы на базар скота, я купил по указанию его верблюдицу, славившуюся быстротой хода. И по приказанию господина моего я наполнил мешок необходимыми для длинного пути припасами. И когда все наши приготовления были окончены, я помог господину моему влезть на его верблюдицу, сел на свою и, призывая имя Аллаха, мы тронулись в путь. И мы ехали безостановочно и скоро достигли пустыни, где парил лишь Аллах и не видно было ни малейших следов путешественников на сыпучем песке. И господин мой бедуин руководился среди необозримой пустыни этой какими-то особыми указаниями, доступными лишь ему да его верблюдице. И мы ехали так под жгучим солнцем целых десять дней, и каждый из этих дней показался мне длиннее ночи, полной ужасных сновидений.
Но на одиннадцатый день утром мы подъехали к необъятной равнине, почва которой вся блестела и, казалось, состояла из серебряных пластинок.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Но на одиннадцатый день утром мы подъехали к необъятной равнине, почва которой вся блестела и, казалось, состояла из серебряных пластинок. И посреди этой равнины возвышалась высокая-высокая колонна из гранита. На вершине этой колонны стоял юноша из красной меди, с протянутой вперед правой рукой, из которой свешивались, с каждого из пяти пальцев, по ключу. И первый ключ был золотой, второй серебряный, третий из китайской меди, четвертый из железа, а пятый из свинца. И каждый из этих ключей был могучий талисман. И человек, овладевший одним из этих ключей, должен был испытать связанный с ним жребий. Ибо это были ключи судьбы: золотой ключ был ключ бедствий, серебряный — ключ страданий, ключ из китайской меди — ключ смерти, железный — ключ славы, и свинцовый — ключ мудрости и счастья.