Но в то время, о повелитель мой, я еще ничего не знал об этом; знал же один только господин мой. И мое неведение было причиной всех моих последующих несчастий. Но бедствия, так же как и радости, ниспосылает нам Аллах Всеправедный, и каждая тварь должна принимать их со смирением.
И вот, о царь времен, когда мы подъехали к подножию колонны, господин мой бедуин заставил верблюдицу свою опуститься на колени и сошел на землю. И я сделал то же. И тогда господин мой вынул лук какой-то необычайной формы и вставил в него стрелу. И, натянув лук, он пустил стрелу по направлению к юноше из красной меди.
Но по действительной ли его неловкости или же по сознательному расчету стрела не попала в цель. И тогда бедуин сказал мне:
— Йа Гассан Абдаллах, вот когда можешь ты отплатить мне и, если хочешь, вернуть себе свободу! Я знаю, что ты силен и ловок, и ты один можешь попасть в цель! Возьми же этот лук и постарайся сбить эти ключи!
Тогда я, о повелитель мой, счастливый тем, что могу этой ценою отплатить ему свой долг и вернуть свою свободу, не колеблясь повиновался господину моему. И я взял лук и, осмотрев его, увидел, что он был индийского изделия и искусной работы. И, желая показать господину моему свое искусство и ловкость, я с силой натянул лук и прицелился в кисть юноши на колонне. И первой моей стрелой я сшиб один ключ, и это был золотой ключ. И, полный гордости и радости, я поднял его и подал господину моему. Но он не захотел взять его и, отказываясь, сказал мне:
— Оставь его себе, о бедняк! Это награда за твою ловкость!
И я поблагодарил его и положил золотой ключ в пояс свой. И я не знал, что это был ключ бедствий.
Вслед за тем вторым ударом я сбил еще один ключ, и это был ключ серебряный. Но бедуин не захотел и прикоснуться к нему, и я положил его также за пояс рядом с первым. И я не знал, что это был ключ страданий.
После чего еще двумя стрелами я сшиб еще два ключа — железный и свинцовый. И один из них был ключ славы, а другой — ключ мудрости и счастья. Но я этого не знал. И господин мой, не дав мне времени подать их ему, подхватил их, испуская радостные восклицания и говоря:
— Благословенно будь чрево, которое носило тебя, о Гассан Абдаллах! Благословен будь тот, кто наставил руку твою и приучил твой глаз! — И он сжал меня в своих объятиях и сказал мне: — Отныне ты принадлежишь себе!
И я поцеловал руку ему и хотел вновь отдать ему золотой и серебряный ключи. Но он отказался, говоря:
— Они твои!
Тогда я вынул из колчана пятую стрелу и собирался сшибить последний ключ, тот который был из китайской меди, не подозревая, что это ключ смерти. Но господин мой поспешил воспротивиться моему намерению, остановив руку мою и воскликнув:
— Что хочешь ты делать, несчастный?
И я, испугавшись, по оплошности уронил стрелу на землю. И она как раз попала мне в левую ногу и пронзила ее, сильно поранив. И это было началом бедствий моих.
Когда господин мой, огорченный случившимся со мною несчастьем, перевязал как умел рану мою, он помог мне взобраться на мою верблюдицу. И мы продолжили путь наш. Но вот после трех дней и трех ночей езды, весьма болезненной для моей пораненной ноги, мы выехали на большой луг, где и остановились на ночлег. И на этом лугу росли деревья неизвестной мне породы, каких я никогда не видывал. И на деревьях этих красовались великолепные спелые плоды, свежий и соблазнительный вид которых манил руку сорвать их. И я, терзаемый жаждою, дотащился до одного из этих деревьев и поспешил сорвать один из плодов. И он был золотисто-алого цвета и с чудным запахом. И я поднес его ко рту и откусил. Но тут, увы, зубы мои вдруг вонзились в него с такою силой, что я уже не мог разжать челюсти. И я хотел крикнуть, но из горла моего вырвался лишь глухой и невнятный звук. И я стал страшно задыхаться. И я принялся бегать из стороны в сторону со своей хромой ногой и с плодом, крепко сжатым в сведенных судорогой челюстях, размахивая руками как сумасшедший. Потом я, с вылезающими на лоб глазами, стал кататься по земле. Тогда господин мой бедуин, увидав меня в таком состоянии, сначала сильно испугался. Но когда он понял причину моего мучения, то подошел ко мне и попытался освободить мои челюсти. Но все усилия его лишь увеличивали мои страдания. И, видя это, он оставил меня и пошел подбирать под деревьями опавшие плоды. И, внимательно осмотрев их, он выбрал один из них, а другие отбросил. И, снова подойдя ко мне, он сказал мне:
— Посмотри на этот плод, Гассан Абдаллах! Ты видишь насекомых, которые грызут и точат его? Так вот эти насекомые и будут лекарством в беде твоей. Но нужно быть спокойным и терпеливым. — И он прибавил: — Я же рассчитал, что, если посадить на плод, закрывающий рот твой, несколько таких насекомых, они примутся грызть его, и через два или три дня ты будешь освобожден.
И зная, что он человек бывалый, я предоставил ему действовать, как он находил нужным, думая про себя: «Йа Аллах! Три дня и три ночи такого мучения! О! Насколько лучше было бы умереть!»
А господин мой, усевшись подле меня в тени, сделал то, что сказал, — посадил на проклятый плод спасительных насекомых.
И в то время как насекомые-точильщики принялись за свою работу, хозяин мой вынул из мешка с припасами финики и сухой хлеб и стал есть. И он время от времени отрывался от еды, чтобы побудить меня к терпению, говоря:
— Видишь, йа Гассан Абдаллах, как жадность твоя задерживает меня в пути и отсрочивает исполнение моих планов. Но я благоразумен и не мучаюсь чрезмерно из-за этой помехи. Делай, как я!
И он устроился на ночлег и посоветовал мне сделать то же самое.
Но я, увы, провел всю ночь и весь следующий день в мучениях. И кроме боли в челюстях и в ноге, я мучился еще от жажды и от голода. И бедуин, чтобы утешить меня, уверял, что работа насекомых продвигается. И таким образом он заставил меня потерпеть до третьего дня. И наутро этого третьего дня я почувствовал наконец, что челюсти мои разжимаются. И, призывая и благословляя имя Аллаха, я отбросил проклятый плод со спасителями-насекомыми. Освобожденный таким образом, я прежде всего озаботился обыскать мешок с припасами и пощупать мех с водой. Но я убедился, что господин мой истощил все запасы в течение этих трех дней моего мучения, и я принялся плакать, обвиняя его в моих страданиях. Но, нисколько не волнуясь, он спокойно сказал мне:
— Справедлив ли ты, Гассан Абдаллах? И следовало ли и мне также умереть от голода и жажды? Возложи же лучше упование твое на Аллаха и пророка Его и пойди поищи источник, где бы ты мог утолить жажду свою!
И тогда я поднялся и принялся искать воду или же какой-нибудь плод, который был бы мне известен. Но из плодов там был только тот ядовитый сорт, действие которого я уже испытал. Наконец после долгих поисков я нашел в расщелине скалы маленький ключ, блестящая и свежая вода которого могла утолить жажду. И я опустился на колени и стал пить, пить, пить… И, остановившись на мгновение, я пил еще и еще. И, несколько успокоившись, я согласился продолжать путь и последовал за господином моим, который был уже далеко на своей рыжей верблюдице. Но мой верблюд не сделал еще и сотни шагов, как я почувствовал такие страшные схватки в животе, что, казалось, все огни ада запылали во внутренностях моих. И я стал кричать:
— Ой, мать моя! Йа Аллах! Ой, мать моя!
И я тщетно старался хоть немного замедлить бег моей верблюдицы, которая громадными шагами неслась во всю прыть за своей быстроногой товаркой. И от прыжков, которые она при этом делала, и от всей этой тряски страдания мои сделались так ужасны, что я стал испускать страшнейшие вопли и осыпать такими проклятиями верблюдицу, самого себя и все на свете, что бедуин наконец услышал меня и, подъехав ко мне, помог мне остановить верблюда моего и сойти на землю.
И я присел на песок и (прошу извинить за эти подробности жизни раба твоего, о царь времен) дал волю толчкам в моих внутренностях. И я почувствовал, что все мои внутренности распадаются, а в моем бедном животе разразилась целая буря с сотворенными ею ужасными шумами, в то время как мой хозяин бедуин сказал мне:
— Йа Гассан Абдаллах, будь терпеливым!
Я же от всего этого упал на землю замертво. Не знаю, сколько времени продолжался мой обморок, но когда я очнулся, то увидел себя снова на спине верблюдицы, которая шла за своей товаркою. И был уже вечер. И солнце уходило за высокую гору, к подножию которой мы подъезжали. И мы остановились там отдохнуть. И господин мой сказал мне:
— Хвала Аллаху, не дозволившему нам остаться голодными! Не тревожься ни о чем и будь спокоен, ибо моя опытность относительно пустыни и путешествий позволит мне найти пищу, здоровую и освежающую, там, где ты нашел бы только отраву.
И, сказав это, он подошел к кусту какого-то растения с толстыми, мясистыми листьями, покрытыми шипами, и стал срезать некоторые из них своим мечом. И он снял с них кожицу и вынул какую-то желтую сладкую мякоть, по вкусу похожую на маслины. И он дал мне этой мякоти, сколько я захотел, и я ел ее до тех пор, пока не насытился и не освежился.
Тогда я начал понемногу забывать о своих мучениях и надеялся даже, что эту ночь я проведу в спокойном и глубоком сне, сладости которого уже так давно не испытывал. И когда взошла луна, я разостлал на земле свой плащ из верблюжьей шерсти и собирался уже заснуть, как вдруг бедуин, господин мой, сказал мне:
— Йа Гассан Абдаллах, теперь-то сможешь ты показать, действительно ли ты чувствуешь ко мне какую-нибудь признательность…
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И теперь Гассан Абдаллах, сможешь ты показать, действительно ли чувствуешь ко мне хоть какую-нибудь признательность, а именно: я желал бы, чтобы ты совершил сегодня в ночь восхождение на эту гору и, достигнув вершины ее, дождался там солнечного восхода. И тогда, стоя лицом к востоку, ты прочитаешь утреннюю молитву, и затем ты спустишься сюда, вниз. Вот та услуга, о которой я прошу тебя. Но только помни, сын аль-Ашара, берегись, чтобы сон не овладел тобою, ибо испарения почвы этой вредны до чрезвычайности, и здоровье твое было бы потрясено непоправимо.