Тогда я, о государь мой, несмотря на чрезвычайное утомление и возможные страдания, ответил покорностью и послушанием, ибо я не забыл, что бедуин дал мне денег на хлеб для детей моих, для супруги моей и матери моей; и я подумал также, что, может быть, если бы я отказался оказать ему эту странную услугу, он покинул бы меня одного в этой дикой местности. И, возложив упование свое на Аллаха, я стал взбираться на гору и, несмотря на болезненное состояние ноги моей и живота, достиг вершины в середине ночи.
И почва там была белая и обнаженная, без единого кустика или клочка травы. И ледяной ветер, свирепо дувший на вершине, и утомление этих последних несчастных дней повергли меня в такое оцепенение, что я не смог удержаться, чтобы не повалиться на землю и, несмотря на все усилия воли, не проспать до утра.
Когда я проснулся, солнце только что поднялось над горизонтом. И я хотел тотчас же исполнить предписание бедуина. И вот я сделал усилие, чтобы вскочить на ноги, но бессильно упал снова на землю; ибо ноги мои, сделавшиеся толстыми, как у слона, были дряблы, болезненно ныли и совершенно отказывались поддерживать тело мое и живот мой, раздувшиеся, как бурдюк. И голова моя тяжело давила на плечи, как если бы вся она была из свинца, и я не мог приподнять рук моих, ибо они онемели.
Тогда из опасения прогневать бедуина я заставил тело мое все-таки повиноваться усилию воли моей и, несмотря на ужаснейшие страдания, которые при этом испытывал, кое-как поднялся на ноги. И затем, повернувшись лицом к востоку, прочитал утреннюю молитву. И восходящее солнце освещало мое жалкое тело и отбрасывало огромную тень от него к западу.
Исполнив таким образом долг свой, я решил спуститься с горы.
Но склон ее был так крут, а я так слаб, что с первого же сделанного мною шага ноги мои подогнулись под тяжестью моего тела и я упал и покатился, как шар, с ужасающей быстротой. И камни, и тернии, за которые я в отчаянии пытался ухватиться, не только не задерживали моего падения, но еще вырывали у меня куски платья вместе с мясом. И я перестал наконец катиться таким образом, орошая землю кровью своей, лишь у подножия горы, в том месте, где находился господин мой бедуин.
Он же сидел и, наклонившись над землей, чертил какие-то линии на песке с таким глубоким вниманием, что совершенно не заметил моего присутствия, и он не видел, как очутился я подле него; и когда мои многократные стоны отвлекли его наконец от занятия, в которое он был погружен, он воскликнул, не оборачиваясь ко мне и не взглянув на меня:
— Альхамдулиллах![16] Мы родились под счастливой звездой, и нам все удастся! И вот благодаря тебе, йа Гассан Абдаллах, мне наконец удалось найти то, что я искал в течение нескольких лет, измерив тень, которую отбрасывала голова твоя с вершины горы. — Затем он прибавил, по-прежнему не поднимая головы: — Иди скорее, помоги мне рыть яму там, где я воткнул свое копье!
Но так как я ответил молчанием, прерываемым лишь жалобными стенаниями, он наконец поднял голову и обернулся в мою сторону. И он увидел, в каком состоянии я нахожусь — весь скорчившийся в комок и недвижимый на земле. И он приблизился ко мне и крикнул:
— Неосторожный Гассан Абдаллах! Ты, видно, не послушался меня и спал-таки на горе! И ядовитые испарения проникли в твою кровь и отравили тебя!
Но так как зубы мои стучали и я имел самый жалкий вид, он успокоился и сказал:
— Да! Но не отчаивайся все же в моем участии, я сейчас вылечу тебя!
И, говоря это, он вытащил из-за пояса нож с тонким и острым лезвием и, раньше чем я успел помешать ему, сделал мне несколько глубоких надрезов на животе, на руках, на ляжках и на ногах. И из них тотчас обильно потекла вода — и опухоль сразу опала, как опорожненный бурдюк. И кожа моя обвисла на костях, точно слишком широкое платье, купленное на торгах. Но в то же время я сразу почувствовал некоторое облегчение и, несмотря на слабость, мог встать и помочь господину моему в том, что он затеял. Итак, мы принялись рыть землю в том самом месте, где воткнуто было копье бедуина. И скоро мы отрыли там гроб из белого мрамора. И бедуин приподнял крышку гроба и нашел там остатки человеческих костей и свиток из кожи серны, окрашенный пурпуром, который теперь в руках твоих, о царь времен, и на котором были начертаны золотые блестящие письмена. И господин мой, весь дрожа, взял эту рукопись и, несмотря на то что она была написана на незнакомом языке, принялся внимательно читать ее. И по мере того как он читал, бледное чело его стало покрываться краской удовольствия и глаза сверкать от радости. И наконец он воскликнул:
— Я знаю теперь путь в таинственный город! О Гассан Абдаллах, радуйся! Мы скоро войдем в Ирам Многоколонный, куда еще никогда не проникал ни один из сынов Адама! И там найдем мы основу всех богатств земли, зачаток всех драгоценных металлов — красную серу!
Но я, испуганный до крайних пределов испуга при одной мысли о дальнейшем путешествии, воскликнул, услышав слова эти:
— Ах, повелитель мой, прости раба твоего! Ибо он хотя и разделяет радость твою, но находит, что все сокровища мира не нужны ему, и он предпочел бы жить в бедности, но здоровым в Каире, чем быть богатым, но претерпевать мучения в Ираме Многоколонном.
И господин мой, услыхав это, посмотрел на меня с сожалением и сказал:
— О бедняга! Ведь я стараюсь столько же для твоего счастья, сколько для своего. И до сих пор я все время поступал так.
И я воскликнул:
— Это правда, клянусь Аллахом! Но увы, на мою долю пришлись все испытания, и судьба обрушилась лишь на меня.
И господин мой, не обращая более внимания на мои сетования и жалобы, сделал большой запас растения, похожего по вкусу на мякоть маслины, а затем он влез на свою верблюдицу. И мне волей-неволей пришлось сделать то же самое. И мы снова пустились в путь, направляясь на восток и огибая гору. И ехали мы еще три дня и три ночи. И на четвертый день утром мы увидели перед собой вдали как будто зеркало, отражающее солнечные лучи. И, приблизившись, мы увидели, что это поток ртути, преграждающий нам путь. И через него был перекинут хрустальный мостик без перил, такой узкий, крутой и скользкий, что человек, одаренный разумом, не стал бы пытаться перейти по нему.
Но господин мой бедуин, не колеблясь ни минуты, соскочил на землю и велел мне сделать то же и расседлать наших верблюдиц, чтобы они могли свободно щипать траву. Затем он вынул из сумки шерстяные бабуши, которые и надел на ноги, и дал мне такие же, приказывая мне сделать то же самое. И он велел мне следовать за ним, не глядя ни направо, ни налево, и твердыми шагами перешел по хрустальному мосту. И я, весь дрожа, принужден был следовать за ним. И Аллах на этот раз не судил мне смерти через утопление в ртути. И я сошел весь как был на другой берег.
После нескольких часов ходьбы в молчании мы пришли к проходу в Черную долину, окруженную со всех сторон черными утесами, где росли только черные деревья. И сквозь их черную листву я увидел ползущих по ним отвратительных больших черных змей, покрытых черной чешуей. И, охваченный ужасом, я повернулся, чтобы бежать из этого страшного места. Но я не мог различить, с какой стороны я вошел, ибо всюду вокруг меня поднимались черные утесы, словно стены глубокого колодца.
Видя это, я, плача, повалился на землю и закричал господину моему:
— О сын достойных людей, зачем привел ты меня к смерти путем страданий и несчастья?! Увы мне! Никогда не увижу я больше ни детей, ни их матери, ни матери своей! Ах, зачем оторвал ты меня от прежней моей жизни, бедной, но спокойной?! Я был, правда, лишь нищим у дверей Аллаха, но я посещал дворы мечетей и слушал красноречивые изречения наших монахов!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
она сказала:
И я слушал красноречивые изречения наших монахов! И господин мой сказал мне без гнева:
— Будь мужчиной, Гассан Абдаллах, и не теряй мужества! Ибо ты не умрешь здесь и скоро вернешься в Каир уже не беднейшим из бедняков, но богатым, как богатейший из царей!
И, проговорив это, господин мой сел на землю, развернул кожаный свиток и принялся перелистывать его, смачивая свой палец, и читать по нему так спокойно, как если бы он находился среди своего гарема. Спустя час он поднял голову, подозвал меня и сказал:
— Ты ведь хочешь, о Гассан Абдаллах, чтобы мы вышли отсюда как можно скорее и чтобы мы достигли цели нашего путешествия?
И я воскликнул:
— Йа Аллах! Хочу ли я этого?! Ну разумеется! — И я прибавил: — Скажи мне только, ради бога, что должен я сделать для этого? Может быть, нужно, чтобы я прочитал подряд все главы Корана? Или же чтобы я перечислил все имена и качества Аллаха? Или же должен я дать обет ходить на богомолье в Мекку и в Медину целых десять лет подряд? Говори же, о господин мой, я готов на все!
Тогда господин мой, по-прежнему глядя на меня добрым взглядом, сказал мне:
— Нет, Гассан Абдаллах, нет. То, о чем я хочу просить тебя, гораздо легче, чем все это. Ты должен только взять вот этот лук и эту стрелу и идти по этой долине до тех пор, пока не встретишь большую змею с черными рогами. И так как ты весьма ловок, то, конечно, сразу убьешь ее, а потом принесешь мне ее голову и сердце. Вот и все, что ты должен сделать, если хочешь выйти из этих печальных мест.
И я при этих словах воскликнул:
— Ай! Ай! Так это считаешь ты таким легким делом? Почему же тогда, о господин мой, не сделать это тебе самому? Что касается меня, то я заявляю, что лучше умру на этом самом месте, но не сдвинусь больше за всю мою несчастную жизнь!
Но бедуин слегка тронул меня за плечо и сказал:
— Вспомни, о Гассан Абдаллах, о платье супруги твоей и о хлебе для твоей семьи!
И я при воспоминании об этом разразился слезами и признал в душе своей, что мне не следовало отказывать в чем-либо тому, кто спас мой дом и семью мою. И, весь дрожа, взял я лук и стрелу и направился к черным утесам, где кишели страшные гады. И мне недолго пришлось искать того, которого нужно было найти, и я узнал его по рогам, возвышавшимся над безобразной черной головой его. И, призывая самого Аллаха, я прицелился и пустил стрелу. И змея взвилась от боли и задергалась, извиваясь самым ужасающим образом, потом вытянулась и упала на землю без движения. И когда я убедилс