я, что она совсем издохла, я отрезал ей ножом своим голову и, распоров ей живот, вынул у нее сердце. И я отнес то и другое господину моему бедуину.
И господин мой встретил меня приветливо, взял обе части змеиного тела и сказал мне:
— Теперь помоги мне устроить костер.
И я набрал сухой травы и мелких сучьев и принес их ему. И он сложил из них большую кучу. Затем вынул из-за пазухи алмаз и повернул его к солнцу, которое стояло в зените, так, чтобы от него упал яркий луч света, и от этого луча сразу загорелся наш костер из хвороста.
Когда же огонь запылал, бедуин вынул из-под платья небольшой железный горшок и сосуд, высеченный из цельного рубина, содержавший какую-то красную жидкость. И он сказал мне:
Взял я лук и стрелу и направился к черным утесам, где кишели страшные гады. И мне недолго пришлось искать того, которого нужно было найти, и я узнал его по рогам, возвышавшимся над безобразной черной головой.
— Ты видишь этот сосуд из рубина, Гассан Абдаллах? Но ты не знаешь, что в нем содержится. — И он остановился на минуту и потом прибавил: — Это кровь феникса[17].
И, говоря это, он откупорил сосуд, вылил содержимое в железный горшок и положил туда же сердце и мозг рогатой змеи. И он поставил горшок на огонь и, развернув свиток, прочитал какие-то слова, недоступные моему пониманию. И он внезапно поднялся, обнажил свои плечи, как делают богомольцы в Мекке, перед тем как уйти, и, погрузив конец своего пояса в кровь феникса, смешанную с мозгом и сердцем змеи, приказал мне натереть ему этим спину и плечи. И я счел своим долгом немедленно исполнить его приказание. И по мере того как я растирал его, кожа на спине и плечах его стала вздуваться, лопнула, и из нее медленно выступили крылья, которые, все увеличиваясь у меня на глазах, скоро спустились до земли.
И бедуин сильно взмахнул ими, стоя на земле, и вдруг взвился в воздух. А я, предпочитая тысячу смертей тому, чтобы остаться одному в этом зловещем месте, призвал на помощь все свои силы и мужество и крепко уцепился за пояс господина моего, конец которого, по счастью, свисал, и я был унесен вместе с ним из этой Черной долины, из которой я уже не надеялся выбраться. И мы залетели в область облаков.
Я не могу сказать тебе, о повелитель мой, сколько времени длилось наше воздушное путешествие. Но знаю, что мы скоро оказались над необъятной равниной, которая заканчивалась вдали, на горизонте, стеной из голубого хрусталя. И земля на этой равнине была, казалось, из золотого песка, а камешки — драгоценными каменьями. И посреди этой равнины возвышался город, полный дворцов и садов.
И господин мой воскликнул:
— Вот Ирам Многоколонный!
И он перестал махать крыльями и, неподвижно раскинув их во всю ширину, стал тихо опускаться, и я тоже вместе с ним.
И мы стали на землю как раз у самых стен города царя Шаддада бен-Ада. И крылья господина моего стали понемногу уменьшаться и наконец совсем исчезли.
Стены же эти были выстроены из золотых кирпичей, чередовавшихся с кирпичами серебряными, и имели восемь ворот, подобных вратам рая! Первые были из рубина, вторые из изумруда, третьи из агата, четвертые из коралла, пятые из яшмы, шестые из серебра, и седьмые из золота.
И мы вошли в город через золотые ворота и стали продвигаться вперед, призывая имя Аллаха. И мы шли по улицам, окаймленным дворцами с алебастровыми колоннадами и садами, где весь воздух был молочный и ручейки — из душистой воды. И мы подошли к дворцу, который выделялся среди всех других и был построен с искусством и великолепием невообразимым, и террасы его поддерживались тысячей золотых колонн с перилами из разноцветного хрусталя и стенами, выложенными изумрудами и сапфирами. И в середине дворца красовался волшебный сад, почва которого, ароматная, как мускус, была орошаема тремя реками: чистого вина, розовой воды и меда. И посреди сада возвышалась беседка, свод которой, высеченный из цельного изумруда, скрывал трон из червонного золота, украшенный рубинами и жемчугом.
И на троне стояла маленькая золотая шкатулка — та шкатулка, о царь времен, которая находится теперь в твоих руках.
И господин мой бедуин взял шкатулку и открыл ее. И, увидев в ней какой-то красный порошок, воскликнул:
— Вот она, красная сера, йа Гассан Абдаллах! Это химия[18] мудрецов и ученых, которые все умерли, не открыв ее.
И я сказал:
— Выкинь презренную пыль эту, о господин мой, и давай лучше заполним шкатулку драгоценностями, которыми переполнен этот дворец!
И господин мой взглянул на меня с состраданием и сказал мне:
— О бедный! Эта пыль — источник всех богатств земли! И одной крошки этой пыли достаточно, чтобы превратить в золото самые презренные металлы! Это — химия! Это — красная сера, о бедный невежда! С этим порошком я могу, если захочу, построить дворцы более роскошные, чем этот, основать города великолепнее, чем этот город; я могу купить жизнь людей и совесть чистых душ, соблазнить саму добродетель, я сделаюсь царем и сыном царей!
И я сказал ему:
— А можешь ли ты этим порошком, о господин мой, продлить хоть на один день свою жизнь или вычеркнуть хоть один час из твоего прежнего существования?
И он ответил мне:
— Один Аллах велик!
Я же, не будучи убежден в действительности драгоценных свойств этой самой красной серы, предпочел на всякий случай набрать самоцветных камней и жемчуга. И я уже набил ими пояс свой, свои карманы и чалму, когда господин мой крикнул мне:
— Горе тебе, человек с грубым умом! Что ты делаешь? Разве не знаешь ты, что если бы мы похитили хоть один камешек из этого дворца и с этой земли, то были бы в ту же минуту поражены смертью?!
И он большими шагами вышел из дворца, унося с собою шкатулку. Я же с большим сожалением опорожнил свои карманы, пояс и чалму и последовал за господином моим, не раз оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на эти неисчислимые богатства. И я догнал в саду господина моего, и он взял меня за руку, чтобы пройти по городу, из страха, что я соблазнюсь всем, что представится взорам моим, и мы вышли из города через ворота из рубинов.
И мы подошли к дворцу, который выделялся среди всех других и был построен с искусством и великолепием невообразимым, и террасы его поддерживались тысячей золотых колонн.
И когда мы дошли до стены из голубого хрусталя, замыкавшей горизонт, она подалась и дала нам пройти. И, выйдя за нее, мы обернулись, чтобы в последний раз взглянуть на чудную равнину и город Ирам; но и равнина, и город уже исчезли. И мы очутились на берегу ртутного потока, через который мы перешли, как и в первый раз, по хрустальному мостику.
И мы нашли на другом берегу наших верблюдиц, дружно щипавших траву. И я подошел к своей, как к старинному другу. И после того как я подтянул подпруги, мы сели каждый на свою верблюдицу, и господин мой сказал мне:
— Мы возвращаемся в Египет.
И я воздел руки к небу, благодаря Аллаха за эту добрую весть.
Но, о повелитель мой, золотой ключ, а также серебряный по-прежнему хранились в моем поясе, и я не знал, что это были ключи бедствий и страданий.
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И я не знал, что это были ключи бедствий и страданий.
И потому-то в продолжение всего путешествия до приезда нашего в Каир я претерпел немало всяких бед и лишений и испытал много страданий вследствие моего разрушенного здоровья. Но по воле судьбы, о которой я все еще ничего не знал, я один был жертвой всех несчастных случаев в пути, в то время как господин мой, спокойный и радостный до величайшей степени радости, казалось, еще выигрывал от всех этих терзавших меня несчастий. Казалось, он шел по жизненному пути между всевозможными бедствиями и напастями улыбаясь, будто по шелковому ковру.
И таким образом прибыли мы в Каир, и первой моей заботой было, конечно, тотчас же поспешить к себе домой. Но я увидел, что дверь моего дома раздроблена и открыта; бродячие собаки сделали своим убежищем прежнее жилище мое. И никого не было там, чтобы встретить меня. И я не нашел никаких следов ни матери моей, ни супруги моей, ни детей моих. И один из соседей, который видел, как я вошел в дом, и слышал крики моего отчаяния, открыл дверь свою и сказал мне:
— Йа Гассан Абдаллах! Да продлятся дни твои теми, которых они лишились! Все умерли в доме твоем.
Я же при этом известии упал на землю замертво. Когда же пришел в себя после этого обморока, я увидел подле себя господина моего бедуина, который ухаживал за мной и брызгал мне розовой водой в лицо. Я же, задыхаясь от слез и рыданий, не смог на этот раз удержаться от нареканий в его адрес, и я обвинял его в том, что он явился причиной всех моих несчастий. И я долго осыпал его всякими ругательствами, называя его виновником тех злоключений, которые собирались надо мною и преследовали меня. Но он, нимало не теряя ясности духа и не изменяя спокойствию своему, тронул меня за плечо и сказал:
— Все исходит от Аллаха, и к Аллаху все возвращается!
И, взяв меня за руку, он увлек меня прочь из дома моего.
И он привел меня в великолепный дворец на берегу Нила и принудил меня поселиться там вместе с ним. И, видя, что ничто не могло отвлечь душу мою от страданий и бедствий моих, он в надежде утешить меня захотел разделить со мною все, что имел. И, доводя великодушие свое до крайних пределов, он принялся обучать меня тайным наукам и научил читать по книгам алхимиков и разбирать каббалистические рукописи. И он часто приказывал при мне принести пуды свинца, которые тут же плавил, и затем, бросив в растопленный свинец немножко красной серы из шкатулки, он превращал презренный металл этот в чистейшее золото.
Но посреди всех этих сокровищ и окруженный ликованиями и празднествами, которые ежедневно устраивал господин мой, я чувствовал тело мое удрученным болезнями и душу несчастной. И я не мог даже переносить ни тяжестей, ни прикосновения богатых одежд и драгоценных тканей, которыми он заставлял меня покрываться. И мне подавали самые тонкие кушанья и лучшие напитки, но это было напрасно, ибо я не чувствовал ничего, кроме отвращения и омерзения ко всему. И у меня были великолепные покои, и ложе из душистого дерева, и диваны из пурпура, но сон не смыкал глаз моих. И сады дворца нашего, освежаемые ветерком с Нила, были полны самых редких деревьев, привезенных с большими издержками из Индии, Персии, Китая и с островов; и искусно выстроенные машины поднимали воды Нила, которые падали освежительными струями в бассейны из мрамора и порфира, но я не испытывал никакого наслаждения от всего этого, ибо яд, не имеющий противоядия, пропитал и тело и душу мою.