Что же до господина моего бедуина, то дни его протекали среди удовольствий и наслаждений, и ночи его были предвкушением радостей рая.
И он жил неподалеку от меня, в покоях, обтянутых шелковыми, затканными золотом тканями и освещенных мягким светом, подобным свету луны. И его дворец находился среди рощ померанцевых и лимонных деревьев, к которым примешивались также жасмины и розы. И там принимал он каждую ночь все новых и новых гостей, которым оказывал великолепный прием. И когда сердца и чувства их были расположены к услаждениям изысканными винами, музыкой и пением, он приказывал проходить перед их взорами юным девам, прекрасным, как гурии, купленным на вес золота на рынках Египта, Персии и Сирии. И как только один из гостей бросал взгляд, горевший желанием, на одну из них, господин мой брал ее за руку и, подводя ее к тому, кто пожелал ее, говорил ему:
— О повелитель мой, ты чрезвычайно обяжешь меня, отведя эту невольницу в дом свой!
И таким образом все, кто сближались с ним, становились друзьями его. И его звали не иначе как великолепный эмир.
Но вот однажды господин мой, который часто навещал меня в моих покоях, где страдания принуждали меня жить уединенно, неожиданно явился ко мне, приведя с собою новую девушку. И лицо его было освещено опьянением и удовольствием, а вдохновенные глаза блистали необычайным огнем. И он сел подле меня и, посадив молодую девушку к себе на колени, сказал мне:
— Йа Гассан Абдаллах, я буду петь! Ты еще не слыхал моего голоса, послушай!
И, взяв меня за руку, он запел голосом, полным страсти, покачивая головой, следующие стихи:
О девушка, приди! Лишь тот мудрец,
Кто радостью умеет жизнь наполнить!
Оставь ты воду людям богомольным
Для их молитв, а мне налей вина,
Что озаряет красотою новой
Живые розы на твоих щеках,
И до безумья дай его напиться!
Но раньше ты отпей без колебаний
Из этой чашки, чтоб придать вину
Благоуханье уст твоих прекрасных,
Ведь наше счастье здесь увидеть могут
Одни деревья апельсинной рощи
С ласкающим и сладким ароматом
Да ручейков игривые струи!
Пусть голос твой поет о страсти жгучей —
И вмиг ревниво смолкнут соловьи!
Ты ж смело пой влюбленные напевы,
Ведь я один здесь слушаю тебя,
И ты другого не услышишь звука,
Как тихий шелест нежных лепестков,
Что раскрывают, расцветая, розы,
Да страстный трепет сердца моего!
Один тебя я слушаю и вижу,
О, пусть спадет ревнивый твой покров,
Свидетелями страсти нашей будут
Лишь звездочки да яркая луна…
Склонись ко мне и дай запечатлеть
Мне поцелуй на лбу твоем прекрасном!
Дай целовать мне ротик твой, и глазки,
И непорочной груди белизну!
Склонись ко мне! Лишь розы и жасмины
На нас глядят! Приди в мои объятия,
Нет больше сил — пылаю страстью я!
Но раньше ты закрой свое лицо,
Ведь сам Аллах, когда б увидел нас,
Узнал бы ревность жгучую, наверно!
И, пропев это, господин мой бедуин испустил глубокий вздох удовлетворения, склонил голову на грудь и как будто уснул. И девушка, сидевшая на коленях у него, осторожно освободилась из его объятий, чтобы не потревожить покой его, и тихо вышла. И я подошел к нему, чтобы укрыть его и подложить подушку под голову, и заметил, что дыхание его прекратилось; и я наклонился к нему, крайне взволнованный, и убедился, что он отошел в вечность как предназначенный к блаженству, с улыбкой на устах. Да упокоит его Аллах в милосердии Своем!
Тогда я, чувствуя, что сердце мое сжимается от исчезновения господина моего, который, несмотря ни на что, всегда был добр и благожелателен ко мне, и, забыв о том, что несчастья стали преследовать меня с того дня, как я встретил его, я приказал устроить ему великолепные похороны. Я сам омыл тело его душистыми водами, старательно заткнул надушенной ватой все отверстия тела его, выщипал волосы, тщательно расчесал бороду, окрасил его брови, вычернил ресницы и обрил голову.
Затем я покрыл его в качестве савана чудесной тканью, которая была изготовлена для какого-то персидского царя, и положил его в гроб из дерева алоэ, выложенный золотом. После чего я пригласил многочисленных друзей, которых господин мой приобрел благодаря своей щедрости, и приказал пятидесяти невольникам, облеченным в приличные по случаю одежды, поочередно нести гроб на плечах. И, выстроившись в процессию, мы двинулись к кладбищу. И значительное число плакальщиц, заранее нанятых мною для этого, следовали за погребальным шествием, испуская жалобные вопли и махая платками над головами своими, в то время как чтец Корана открывал шествие, напевая священные стихи, на которые толпа отвечала, повторяя:
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!
И все проходившие мимо мусульмане спешили подойти помочь нести гроб, хотя бы только касаясь его рукою. И мы предали его земле среди воплей и стенаний целого народа. И я велел зарезать на могиле его целое стадо баранов и молодых верблюдов.
Исполнив таким образом долг свой по отношению к покойному господину моему и покончив с обязанностями хозяина на поминальном торжестве, я уединился во дворце, чтобы заняться приведением в порядок дел наследования. И первой моей заботой было заглянуть в золотую шкатулку, чтобы увидеть, остался ли там еще порошок красной серы. Но я нашел в ней лишь то ничтожное количество, которое находится там и посейчас и которое ты имеешь перед глазами, о царь времен. Ибо господин мой благодаря неслыханной расточительности своей истощил уже почти весь запас, превращая в золото многие и многие пуды свинца. Но и того немногого, что оставалось еще в шкатулке, было достаточно, чтобы обогатить могущественнейшего из царей. И об этом я не беспокоился. Да и вообще я не заботился более о богатстве, находясь в том жалком положении. Тем не менее мне захотелось узнать содержание таинственной рукописи на коже серны, которую господин мой никогда не хотел дать мне прочесть, хотя и научил меня разбирать волшебные письмена. И я развернул ее и пробежал глазами. И тогда только, о повелитель мой, узнал я в числе прочих необыкновенных вещей, о которых я когда-нибудь еще расскажу тебе, благоприятные и неблагоприятные свойства всех пяти ключей судьбы. И я понял, что бедуин купил и взял меня с собой лишь для того, чтобы избавиться от печального обладания золотым и серебряным ключами, обратив на меня их злую силу. И я вынужден был призвать на помощь все прекрасные мысли пророка — мир и молитва да будет над ним, — чтобы не проклинать бедуина и не плюнуть на могилу его.
И я поспешил вынуть из пояса моего два роковые ключа и, чтобы навсегда отделаться от них, бросил их в плавильник и развел огонь, чтобы расплавить их и дать металлу улетучиться. И в то же время я принялся разыскивать два другие ключа: железный — ключ славы, и свинцовый — ключ мудрости и счастья.
Но тщетно обыскал я весь дворец до мельчайших его закоулков — я так и не нашел их. И я вернулся к плавильнику и стал наблюдать за уничтожением двух проклятых ключей. Но в то время как я был занят этой работой…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
В то время, как я был занят этой работой, надеясь благодаря уничтожению этих двух злополучных ключей навсегда освободиться от несчастного жребия своего, раздувал огонь, чтобы ускорить их разрушение, которое, по-моему, подвигалось недостаточно быстро, я вдруг увидел, что дворец окружен и захвачен стражами халифа, которые бросились на меня и повлекли меня к господину своему.
И халиф Тхейлун, отец твой, о повелитель мой, сурово сказал мне, что ему известно, что я знаю тайну алхимии, и что я должен немедленно открыть ее ему и предоставить пользоваться ею. Но я, зная, увы, что халиф Тхейлун, притеснитель народа, стал бы пользоваться познаниями этими во вред справедливости и употребил бы их во зло, отказался говорить. И халиф в величайшем гневе велел надеть на меня оковы и бросить в самую мрачную тюрьму. И в то же время он приказал разорить и разрушить дворец наш сверху донизу и завладел золотой шкатулкой, в которой хранилась рукопись на коже серны и остатки красного порошка. И он поручил хранить эту шкатулку тому почтенному шейху, который теперь отдал ее тебе, о царь времен, и каждый день он подвергал меня пытке, надеясь таким образом добиться от слабости тела моего раскрытия моей тайны. Но Аллах дал мне силу переносить эти страдания. И в течение многих и многих лет жил я таким образом, ожидая освобождения лишь от смерти. Но теперь, о повелитель мой, я умру утешенный, ибо гонитель мой отошел, чтобы дать отчет Аллаху в поступках своих, я же удостоился сегодня приблизиться к самому справедливому и великому из царей.
Когда султан Мухаммед бен-Тхейлун выслушал этот рассказ почтенного Гассана Абдалаха, то приподнялся на троне своем и обнял старика, восклицая:
— Хвала Аллаху, Который позволяет служителю Своему возместить несправедливость и утешить страдание!
И он тут же назначил Гассана Абдаллаха великим визирем и надел на него царский плащ свой. И он поручил его заботам самых искусных врачей своего государства, дабы они содействовали его излечению. И приказал самым умелым писцам дворца тщательно записать золотыми буквами необыкновенную историю эту и хранить ее в шкафу для государственных бумаг.
После чего халиф, не сомневаясь в чудесных свойствах красной серы, пожелал не откладывая испытать ее силу. И он приказал расплавить в обширных глиняных котлах тысячу берковцев[19] свинца и примешал к ним те несколько песчинок красной серы, еще остававшиеся на дне шкатулки, произнося при этом волшебные слова, которые подсказывал ему почтенный Гассан Абдаллах. И весь свинец тотчас же превратился в чистейшее золото.