И султан, увидав, что кади города танцует обнаженным перед таким же обнаженным человеком, чей зебб был бесконечной длины, черный и видавший виды, расширил глаза и, прислонившись к уху визиря, сказал ему:
— Клянусь Аллахом! Наш кади не так хорошо экипирован, как его сотоварищ.
А рыбак, повернувшись к нему, сказал ему:
— Что ты там шепчешь на ухо этому? Садитесь-ка вы оба, я вам это приказываю! Я, ваш повелитель, султан этого города! Или же я немедленно прикажу визирю моему, который пляшет здесь, снести вам головы! Ведь вы не сомневаетесь, что я султан, что вот этот — мой визирь и что я весь свет держу, как рыбу, в ладони правой руки моей?!
И султан и визирь при этих словах поняли, что они находятся в обществе двух потребителей гашиша самой удивительной разновидности. И визирь, чтобы позабавить султана, сказал рыбаку:
— Когда же, о повелитель мой, стал ты султаном города? И можешь ли ты сказать мне, что сталось с прежним нашим повелителем, твоим предшественником?
Он же сказал:
— Правду говоря, я сместил его, сказав ему: «Уходи вон!» И он ушел. И я занял его место.
Визирь же спросил:
— И султан не сопротивлялся?
Он ответил:
— Нисколько! Он был даже весьма рад свалить на меня всю тяжесть управления. А я, чтобы отплатить ему за его милости, оставил его подле себя для услужения. И я намерен еще рассказать ему несколько историй, если он сожалеет о своей отставке. — И, сказав это, рыбак добавил: — У меня есть большое желание отлить!
И, подняв свой длиннющий инструмент, он подошел к султану и сделал вид, что опорожняет его.
А кади, в свою очередь, сказал:
— Я тоже очень хочу отлить!
И он подошел к визирю и хотел поступить так же, как рыбак.
И, видя это, султан и его визирь быстро вскочили и пустились бежать, восклицая:
— Да проклянет Аллах потребителей гашиша, подобных вам!
И они с трудом спаслись от безумных товарищей.
Но вот на следующий день султан, желая довершить развлечение вчерашнего вечера, приказал страже своей предупредить кади города, чтобы он явился во дворец со своим гостем. И кади в сопровождении рыбака не замедлил явиться пред лицо султана, который сказал ему:
— Я позвал тебя, о представитель закона, для того чтобы ты вместе со своим товарищем изъяснил мне, каким образом удобнее всего отлить?
Нужно ли в самом деле, как это предписывает обряд, присесть на корточки, осторожно поднимая платье и оберегая его от возможных последствий? Или лучше поступать как неверующие, которые писают в вертикальном положении? Или мы должны мочиться на своих собратьев нагишом, как это сделали два потребители гашиша, с которыми я познакомился вчера вечером?
Услышав эти слова султана и зная, что султан имеет привычку гулять ночью переодетым, кади понял, что сам султан был свидетелем его вчерашних безумств, и он пришел в ужас при мысли, что оказал неуважение султану и визирю. И он упал на колени, восклицая:
— Аман! Аман![22] О повелитель мой, это гашиш внушал мне грубость и неуважение!
Но рыбак, который под влиянием ежедневного употребления гашиша продолжал находиться в состоянии одурения, сказал султану:
— Да и что ж такое? Если ты теперь в своем дворце, то и мы были вчера в нашем!
И султан, в высшей степени развеселившись манерами рыбака, сказал ему:
— О ты, очаровательнейший чудак моего царства, поскольку оказывается, что ты султан, а я также султан, то прошу тебя остаться отныне при мне во дворце моем! А так как ты знаешь немало историй, то надеюсь, что ты пожелаешь усладить слух наш одной из них.
И рыбак ответил:
— От чистого сердца и в знак должного почтения! Но право, не раньше, чем ты простишь моего визиря, который стоит коленопреклоненный пред тобою!
И султан поспешил приказать кади, чтобы он встал, и простил ему вчерашние безумства его, и велел ему возвратиться домой к исполнению своих обязанностей. И он удержал подле себя только рыбака, который, не медля более, рассказал ему историю одного кади.
ИСТОРИЯ ОТЦА ВЫСТРЕЛОВ
Рассказывают, что в городе Траблусе, в Сирии, во времена халифа Гаруна аль-Рашида жил некий кади, который исполнял возложенные на него обязанности с необыкновенной строгостью и суровостью. И суровость его была давно известна всему городу.
И вот этот злополучный кади имел у себя в услужении одну старую негритянку, кожа которой была груба и толста, как у нильского буйвола. И это была единственная женщина, которую он имел в своем гареме. Да лишит его Аллах милости своей! Ибо кади этот отличался такой необыкновенной скаредностью, которая могла быть сравнена только с суровостью его судебных приговоров. Аллах да проклянет его! И, несмотря на то что он был богат, он питался только черствым хлебом и луком, и вместе с тем он был полон тщеславия, и его скупость была постыдна, ибо он хотел всегда казаться щедрым и живущим в роскоши, тогда как жил он, собственно, с мелочной расчетливостью, достойной погонщика верблюдов, запасы которого приходят к концу. И чтобы придать своему дому вид роскоши, которой в нем не было и в помине, он имел привычку покрывать табуреты для трапез своих скатертью, украшенной золотой бахромой. И таким образом, когда кто-нибудь случайно заходил к нему по делу во время его трапезы, кади никогда не упускал случая позвать свою негритянку и сказать ей громким голосом: «Постели скатерть с золотой бахромой!»
И он полагал, что это заставит людей поверить, что стол его отличается пышностью и что блюда его по количеству и качеству соответствуют красоте украшенной золотой бахромой скатерти. Но никогда никто не удостаивался приглашения разделить с ним трапезу, поданную на роскошной скатерти; и настолько ни для кого не была тайной гнусная скупость этого кади, что когда кого-нибудь плохо угощали на каком-нибудь пиршестве, то всегда говорили: «Там подавали на скатерти такого-то кади».
И таким образом человек этот, которого Аллах наделил богатством и почестями, жил жизнью, какой не пожелала бы и бездомная собака. Да будет он навсегда стерт с лица земли!
Но вот однажды несколько человек, желавших смягчить его приговор, сказали ему:
— О господин наш кади, почему не выберешь ты себе супругу? Ведь старая негритянка, которую ты имеешь в доме своем, недостойна тебя!
И он ответил:
— Есть ли кто-нибудь среди вас, кто пожелал бы найти жену для меня?
И один из присутствующих ответил:
— О господин наш, я имею дочь-красавицу, и ты почтил бы раба твоего, если бы пожелал взять ее себе в жены.
И кади принял это предложение; и поспешили отпраздновать свадьбу; и молодая девушка была в тот же вечер введена в дом супруга своего. И она чрезвычайно удивилась, когда увидела, что для нее не было приготовлено никакой трапезы и что об этом не было даже и речи, но так как она была скромна и очень осторожна, то не предъявила никаких требований и, желая сообразоваться с обычаями супруга своего, постаралась развлечься.
Что касается брачных свидетелей и приглашенных, то они ожидали, что в честь этого брака кади будет устроено празднество или, по крайней мере, закуска; но их надежды и ожидания были напрасны, часы протекали, а кади не делал никаких приглашений. И все гости удалились, проклиная этого скрягу.
Что же касается новобрачной, то после долгих страданий от такого сурового и продолжительного воздержания она наконец услышала, как супруг ее позвал негритянку с буйволовой кожей и приказал ей поставить табурет для трапезы, постелив скатерть с золотой бахромой и выбрав лучшие украшения. И тогда несчастная возымела надежду вознаградить себя наконец за тяжелый пост, на который перед тем была осуждена, жившая всегда в доме отца своего среди изобилия, роскоши и благосостояния. Но — увы! — что сталось с нею, когда вместо подноса с яствами негритянка принесла чашку, в которой лежали три кусочка черного хлеба и три луковицы?! И так как она не смела сделать ни одного движения и ничего не понимала, то кади с сокрушенным сердцем взял кусочек хлеба и луковицу, дал такую же часть негритянке и пригласил молодую супругу свою сделать честь пиршеству, сказав ей:
— Не бойся злоупотребить дарами Аллаха!
Сам же он при этом начал есть с поспешностью, которая показывала, как он наслаждался этой прекрасной пищей.
И негритянка тоже быстро съела луковицу, так как это была ее единственная трапеза в течение дня. И бедная обманутая молодая девушка хотела попробовать поступать, как они, но, привыкшая к самым тонким блюдам, она не могла проглотить ни кусочка. И она встала из-за стола голодная, проклиная в душе горькую судьбу свою. И три дня прошли таким образом, в том же воздержании, с тем же приглашением в час обеда, с теми же прекрасными украшениями на столе, с той же скатертью с золотой бахромой, с черным хлебом и несчастными луковицами. Но на четвертый день кади услышал ужасные крики…
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А на четвертый день кади услышал ужасные крики, доносившиеся из гарема. И негритянка, воздевая руки к небу, пришла сообщить ему, что госпожа ее возмутилась против всех в доме и послала за отцом своим. И кади в бешенстве и с горящими глазами вошел к ней и накричал на нее, оскорбляя ее и обвиняя в том, что она предалась всяческому разврату, и, несмотря на ее сопротивление, обрезал ей волосы и прогнал ее от себя, сказав ей:
— Ты разведена троекратным разводом!
И он грубо выгнал ее из дому и запер за нею дверь. Да сразит его Аллах! Он заслуживает проклятия!
Но вот несколько дней спустя после его развода, благодаря тому что многие нуждались в нем, скаредный сын такого же скареда нашел другого обвиняемого, который предложил ему дочь свою в жены. И он вступил в брак с молодой девушкой, которая подверглась той же участи и которая, будучи не в состоянии терпеть более трех дней питания луком, возмутилась, и была также отвергнута. Но это не послужило уроком для других, ибо кади нашел еще несколько молодых девушек, которых выдали замуж за него, и вступал с ними в брак, чтобы каждую, в свою очередь, отвергнуть по прошествии одного или двух дней за возмущение против черного хлеба и луковиц.