И так протекло несколько лет. И несчастный, несший на себе тяжелый гнет всех проклятий, посылаемых ему жертвами его суровых приговоров и жертвами его скаредности, сделался худ, как кот, забытый хозяевами на чердаке. И тогда подумал он о том, чтобы возвратиться в Траблус, надеясь, что годы изгладили воспоминание о его приключении. И он покинул Дамаск и после долгого пути, весьма тяжелого для ослабевшего тела его, прибыл к воротам родного города своего Траблуса. И в ту минуту, как он входил в ворота, он увидел детей, которые играли между собою, и услышал, как один из них говорил другому:
— Как можешь ты рассчитывать выиграть игру, когда ты родился в злополучный год кади по прозванию Отец Выстрелов?
И несчастный обрадовался, услышав слова эти, и подумал: «Клянусь Аллахом! Приключение твое забыто, раз имя уже другого кади является теперь поговоркой у детей!»
И он подошел к тому, который упоминал об Отце Выстрелов, и спросил его:
— А кто этот кади, о котором ты говорил, и почему называют его Отец Выстрелов?
И ребенок рассказал ему историю хитроумной супруги кади со всеми подробностями от начала и до конца. Но бесполезно повторять ее.
Когда старый скряга выслушал рассказ ребенка, то не мог более сомневаться в своем несчастье и понял, что оказался игрушкой и посмешищем хитроумной супруги своей. И, оставив детей, которые продолжали игру, он устремился к дому своему, желая в ярости своей наказать дерзкую, так жестоко посмеявшуюся над ним. Но, подойдя к дому своему, он увидел, что двери его открыты всем ветрам, потолок провалился, стены наполовину обрушились и весь дом разорен дотла. И он поспешил к сокровищам своим, но уже не было ни сокровищ, ни следа сокровищ, ни запаха сокровищ — ровно ничего! И соседи, сбежавшиеся при его появлении, сообщили ему среди всеобщего ликования, что супруга его давно уже уехала, считая его умершим, и увезла с собой неизвестно в какую отдаленную страну все, что только было в доме. И, узнав таким образом всю глубину постигшего его несчастья и видя себя предметом всеобщих насмешек, старый скряга поспешил покинуть город, не оборачивая назад головы.
И о нем уже более не слышали.
— Такова, о царь времен, — продолжал потребитель гашиша, — история кади по прозвищу Отец Выстрелов, которая дошла до меня. Но Аллах еще мудрее!
И султан, выслушав эту историю, весь затрясся от смеха и от удовольствия, подарил рыбаку почетную одежду и сказал ему:
— Аллах над тобой, о сахарные уста! Расскажи мне еще какую-нибудь историю из тех, которые ты знаешь!
И потребитель гашиша ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И он начал рассказывать:
ОСЕЛ-КАДИ
До меня дошло, о царь благословенный, что жил в одном из городов страны Египетской некий человек, сборщик податей по ремеслу своему, которому приходилось по делам службы своей часто отлучаться из дому. И так как он не отличался мужественностью в том, что называется быть мужественным в супружестве, то супруга его не упускала случая пользоваться его отлучками, чтобы принимать возлюбленного своего — юношу, который был прекрасен, как луна, и он всегда был готов удовлетворить желание ее. Поэтому-то она и любила его до чрезвычайности и не только угощала его всем, что было лучшего в саду, но даже, ввиду того что он был небогат и не умел еще зарабатывать деньги в различных сделках купли и продажи, она покупала ему все необходимое, никогда не требуя возврата иначе, как только ласками, любовными играми и другими подобными же делами. И жили они так жизнью самой сладостной, платя друг другу взаимной любовью. Хвала Аллаху, Который одних наделяет силой, других же поражает бессилием! Его замысел непостижим!
Но вот однажды сборщик податей, супруг молодой женщины, собираясь ехать по делам службы, приготовил осла своего, положил в сумку свою деловые бумаги и платье и приказал супруге своей наполнить второй карман сумки припасами в дорогу. И молодая женщина, радуясь, что отделается от него, поспешила дать ему все, чего он желал, но не могла найти хлеба, ибо недельный запас его был уже истощен, и негритянка как раз занята была изготовлением хлебов на следующую неделю. Тогда сборщик податей, не имея времени ждать, пока испекут хлебы дома, пришел на рынок, чтобы там достать столько, сколько ему было нужно. И он оставил на это время в конюшне, перед кормушкой, уже оседланного осла своего.
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И он оставил на время в конюшне, перед кормушкой, уже оседланного осла своего. А супруга его оставалась на дворе, чтобы дождаться его возвращения, как вдруг во двор вошел ее возлюбленный, полагавший, что сборщик податей уже уехал. И он сказал молодой женщине:
— У меня срочная нужда в деньгах. Необходимо, чтобы ты сейчас же дала мне триста драхм.
И она ответила:
— Клянусь пророком! У меня нет их сегодня, и я не знаю, где достать!
И юноша сказал:
— Но зато ведь есть осел, о сестра моя! Ты отлично можешь дать мне осла твоего мужа, которого я вижу там, перед кормушкой, уже оседланным, чтобы я продал его. И я, наверное, выручу за него те триста драхм, которые мне необходимы, совершенно необходимы!
И молодая женщина, весьма изумленная, воскликнула:
— Клянусь пророком! Ты сам не знаешь, что говоришь! А как же быть мне с мужем, который сейчас вернется и не найдет осла своего?! Ты не подумал об этом?! Он обвинит меня в пропаже осла, так как он поручил мне оставаться здесь, и он, наверное, прибьет меня!
Но юноша сделал такое несчастное лицо и стал так красноречиво просить ее отдать ему осла, что она не смогла устоять перед его просьбами и, несмотря на страх, который внушал ей супруг ее, сборщик податей, позволила ему увести осла, но лишь после того, как он снял с него сбрую. Но вот несколько минут спустя вернулся муж с хлебными лепешками под мышкой и направился в конюшню, чтобы положить их в сумку, а затем взять осла своего. И он увидел узду осла висящею на гвозде, а седло и сумку лежащими на соломе, но не нашел ни осла, ни следов осла, ни даже запаха осла. И, чрезвычайно изумленный, он вернулся к супруге своей и сказал:
— О жена, что сталось с ослом?
И супруга его, не смущаясь, ответила спокойным голосом:
— О сын моего дяди, осел только что вышел, но на пороге повернулся ко мне и сказал, что отправляется на заседание дивана городского суда!
Услышав эти слова, сборщик податей, сильно рассердившись, занес кулак над женой своей и крикнул:
— О беспутная, ты осмеливаешься смеяться надо мной! Разве не знаешь ты, что я одним ударом могу вогнать длину твою в ширину твою?!
А она ответила, нимало не теряя спокойствия своего:
— Имя Аллаха да будет над тобой, и надо мной, и вокруг тебя, и вокруг меня! Зачем стала бы я смеяться над тобой, о сын моего дяди?! И с каких это пор способна я обманывать тебя в чем бы то ни было?! Да если бы я осмелилась попытаться сделать это, то проницательность твоя и тонкость ума твоего скоро обнаружили бы мои грубые и тяжеловесные измышления. Но с твоего позволения, о сын моего дяди, я должна сказать тебе одну вещь, о которой до сих пор не смела рассказывать, опасаясь, что раскрытие ее навлечет на нас какое-нибудь неотвратимое бедствие. Знай же, что осел твой заколдованный и что от времени до времени он превращается в кади!
И сборщик податей, услыхав это, воскликнул:
— Йа Аллах!
Но молодая женщина, не дав ему времени ни испустить другие восклицания, ни подумать, ни заговорить, продолжала с той же спокойной уверенностью:
— В самом деле, первый раз, когда я вдруг увидела, что из конюшни вышел незнакомый мужчина, которого я не видела входящим туда и которого никогда раньше не встречала, я страшно перепугалась, и, повернувшись к нему спиной и закрывая лицо подолом платья своего, которое приподняла, не имея в эту минуту на голове покрывала, я хотела пуститься со всех ног и искать спасения в бегстве, так как ты был тогда в отсутствии.
Но человек этот приблизился ко мне и сказал мне голосом, полным доброты и серьезности, не поднимая на меня глаз из опасения оскорбить целомудрие мое: «Успокой душу твою, о дочь моя, и осуши глаза свои! Я вовсе не незнакомец для тебя, ибо я осел сына твоего дяди! Но по природе своей я человек, и кади — по занятию. И я был превращен в осла врагами моими, которые посвящены в тайны колдовства. А так как я не знаю мудрости их, то оказываюсь беспомощным и безоружным перед ними. Но так как они все-таки правоверные, то позволяют, чтобы от времени до времени, в дни судебных заседаний дивана, я снова принимал человеческий облик свой, чтобы идти в заседание дивана. И я должен жить, таким образом, то ослом, то кади до тех пор, пока Всевышнему не угодно будет освободить меня от чар моих врагов и разбить колдовство, которым они опутали меня. Но умоляю тебя, о добросердечная, заклинаю тебя отцом твоим, твоей матерью и всеми твоими родными, никому не говорить о состоянии моем, даже и доброму сыну твоего дяди, моему господину, сборщику податей. Ибо, если бы он узнал мою тайну, он был бы способен — ибо это человек с просвещенным умом и строгий блюститель веры — отделаться от меня, чтобы не иметь более в доме своем существа, находящегося под властью колдунов; и он продал бы меня какому-нибудь феллаху, который мучил бы меня с утра до вечера и давал бы вместо корма гнилые бобы, тогда как здесь мне так хорошо во всех отношениях».
Затем он добавил: «Я должен попросить тебя еще об одной вещи, о госпожа моя! О добрая! О милосердная! А именно попросить господина моего, сборщика податей, сына твоего дяди, не так сильно колотить мне зад, когда он торопится ехать, ибо эта часть особы моей отличается, к несчастью, особенной чувствительностью и невероятною нежностью».
И, сказав все это, осел наш, сделавшийся кади, оставил меня в полном недоумении и отправился вести заседание дивана. Там ты и можешь найти его, если пожелаешь.