— О торговка стручковым горохом, скажи жене моей такой-то, что если она не выйдет сейчас же, то я, клянусь Аллахом, убью ее, не дождавшись сегодняшнего вечера, и заставлю хаммам обрушиться на голову ее!
А молодая девушка, смеясь в душе, вошла в прихожую хаммама, возвратила покрывало и корзину продавщице стручковым горохом и тотчас же вышла опять с узелком под мышкой и покачивая бедрами.
Как только муж ее, кади, заметил ее, он бросился к ней и закричал:
— Ты где же была, где же? Я жду тебя здесь уже два часа! А теперь ступай за мной! Иди же, о лукавая, о развратная! Иди!
А молодая девушка, остановившись, ответила:
— Ради Аллаха! Что с тобою?! Имя Аллаха да будет над нами! Что с тобою, о муж?! Не сошел ли ты внезапно с ума, что так скандалишь на улице, ты, кади города?! Или же нездоровье твое помутило разум твой и смутило рассудок, что ты на улице и на виду у всех так неуважительно обходишься с дочерью своего дяди?!
Но кади возражал:
— Довольно бесполезных слов! Ты будешь говорить что хочешь уже дома! Ступай за мной!
И он пошел вперед, размахивая руками, крича и изливая желчь свою, но не обращаясь, однако, прямо к супруге своей, которая молча следовала за ним на расстоянии десяти шагов.
И когда они пришли домой, кади запер супругу свою в верхней комнате, а сам пошел звать четырех шейхов околотка и четырех законных свидетелей, а также и всех, кого только встретил из соседей. И он привел всех их в комнату с ларем, где заперта была супруга его и где все они должны были стать свидетелями того, что произойдет.
Когда кади и все сопровождавшие его вошли в комнату, то увидели молоденькую девушку, все еще окутанную покрывалом своим, которая, забравшись в самый отдаленный угол, говорила сама с собою, но так, чтобы все слышали ее. И она говорила:
— О, злополучие наше! Увы! Увы! Бедный супруг мой! Это нездоровье свело его с ума! Несомненно, он наверное совсем сошел с ума, что осыпает меня такими ругательствами и вводит в гарем чужих мужчин! О, горе нам! Чужие в гареме нашем, чужие будут смотреть на меня! Увы! Увы! Он помешался, совсем помешался!
И в самом деле, кади был в таком бешенстве и в таком возбуждении, и лицо его было так желто, с трясущейся бородой и горящими глазами, что он действительно имел вид больного горячкой, был как в бреду. И потому некоторые из сопровождавших его старались успокоить его и советовали ему прийти в себя; но слова их лишь еще больше раздражали его, и он кричал им:
— Входите, входите! Не слушайте ее, негодную! Не поддавайтесь сетованиям коварной! Вы сейчас увидите! Вы увидите! Это последний день ее! Это час расправы! Входите, входите!
Когда же все наконец вошли, кади запер дверь и направился к ларю для тюфяков, снял крышку с него — и тут маленький осленок высунул голову, повел ушами, посмотрел на всех своими большими кроткими черными глазами, шумно втянул воздух и, подняв хвост и держа его совершенно вертикально, принялся кричать от радости, что снова видит свет, призывая мать свою.
Увидав это, кади дошел до последней степени гнева и бешенства и почувствовал сильные судороги и спазмы во всем теле; и он вдруг устремился к супруге своей, собираясь задушить ее.
Она же принялась кричать, бегая по комнате:
— Клянусь Аллахом! Он хочет задушить меня! Остановите полоумного, о мусульмане! На помощь!
И присутствующие, действительно видя пену бешенства на губах кади, не сомневались более в его сумасшествии и встали между ним и супругой его и, крепко схватив, сильно удерживали его на ковре, в то время как он бормотал какие-то невнятные слова и пытался вырваться от них, чтобы убить жену свою. И шейх околотка, чрезвычайно огорченный тем, что видит кади города в таком состоянии, видя буйное безумие его, не мог все же не сказать присутствующим:
— Нужно, увы, держать его неподвижным, как сейчас, до тех пор, пока Аллах не успокоит его и не возвратит ему разум!
И все воскликнули:
— Да исцелит его Аллах! Такой почтенный человек! Какая тяжелая болезнь!
А некоторые говорили:
— Как можно ревновать к осленку!
Другие же спрашивали:
— Каким образом попал этот осленок в ларь для тюфяков?
А другие говорили:
— Увы! Ведь это он сам запер там этого ослика, приняв его за мужчину!
И шейх околотка прибавил в заключение:
— Да поможет ему Аллах и да избавит Он его от лукавого!
И все ответили:
— Да избавит Он нас от лукавого!
И все разошлись по домам, за исключением тех, которые держали кади недвижимым на ковре. Но и этим недолго пришлось оставаться там, ибо злосчастного кади вдруг снова охватил такой приступ бешенства и ярости и он принялся так громко кричать какие-то непонятные слова и так безумно отбиваться, пытаясь опять наброситься на супругу свою, которая издали делала ему втихомолку рожи и насмешливые знаки, что жилы у него на шее лопнули и он умер, выплюнув целый поток крови. Да примет его Аллах в сострадании Своем! Ибо он был не только неподкупным судьей, но оставил супруге своей, молодой девушке, столько богатств, что она могла жить в довольстве и выйти замуж за юного писца, которого она любила и который любил ее.
И, рассказав эту историю, рыбак, потребитель гашиша, видя, что султан слушает его с восхищением, сказал себе: «Я еще кое-что расскажу ему».
И он сказал:
Кади запер дверь и направился к ларю для тюфяков, снял крышку с него — и тут маленький осленок высунул голову.
ДОГАДЛИВЫЙ КАДИ
Рассказывают, что был в Каире некий кади, совершивший столько преступлений по должности и постановивший столько нелицеприятных приговоров, что был он наконец уволен со своей должности и вынужден, чтобы не умереть с голоду, жить всевозможными проделками и ухищрениями. И вот он истощил уже всю изобретательность ума своего и опустошил все средства существования — сколько он ни искал в уме своем, а так и не мог придумать никакого средства, чтобы добыть сколько-нибудь денег. И однажды, видя себя в такой крайности, он позвал единственного невольника, который еще оставался у него, и сказал ему:
— О такой-то, я очень болен сегодня и не могу выйти из дома, но ты постарайся раздобыть нам где-нибудь чего-нибудь поесть или прислать ко мне людей, нуждающихся в юридических советах. А я уж сумею заставить их заплатить мне за труд.
И невольник, который был таким же отъявленным мошенником, как и господин его, во всякого рода хитростях и проделках и который был так же заинтересован в удаче, вышел из дому, говоря себе: «Я попробую оскорбить одного за другим нескольких прохожих и ввяжусь в ссору с ними. А так как не всем же известно, что господин мой отставлен от должности, то я явлюсь с ними к нему под предлогом разрешить наше столкновение и заставлю их порастрясти кошельки свои перед ним».
И, думая таким образом, он заметил впереди прохожего, который спокойно шел, заложив свою палку за голову и держа ее обеими руками, и ловким ударом ноги сшиб его в грязь. И бедный человек этот, испачкав платье свое и порвав туфли, поднялся взбешенный, намереваясь хорошенько наказать обидчика своего. Но, узнав в нем невольника кади, он не пожелал вступать с ним в препирательства и, совершенно сконфуженный, удовольствовался тем, что сказал, удаляясь самым поспешным образом:
— Да избавит нас Аллах от лукавого!
И невольник, пройдоха этот, видя, что первая попытка не удалась, продолжал путь свой, говоря себе: «Это средство не годится. Поищем какое-нибудь другое, ибо все знают господина моего и меня». И в то время как он размышлял о том, что делать, он увидел слугу, который нес на голове поднос, где лежал великолепный гусь с начинкой, украшенный со всех сторон томатами, маленькими тыквами и бадиджанами, весьма искусно заготовленными. И он последовал за этим невольником, направлявшимся к общественной печи, чтобы отдать изжарить этого гуся; и он видел, как тот вошел и передал поднос хозяину печи, говоря ему:
— Я приду за ним через час.
И затем он ушел.
Тогда невольник кади сказал себе: «Это как раз то, что мне нужно».
И спустя некоторое время он подошел к печи и сказал:
— Привет тебе, йа хаджи Мустафа!
И хозяин печи узнал невольника кади, которого он не видел уже давно, так как в доме кади нечего было посылать жарить в общественную печь; и он ответил:
— Привет и тебе, о брат мой Мубарак. Откуда это ты? Печь моя уже так давно не топилась для господина нашего кади! Чем могу я сегодня услужить тебе и что ты принес мне?
И невольник сказал:
— Ничего, кроме того, что уже есть у тебя, ибо я пришел за начиненным гусем, который стоит у тебя в печи.
И печник ответил:
— Но гусь этот, о брат мой, ведь не твой.
Он сказал:
— Не говори так, о шейх. Этот гусь не мой, говоришь ты? Но я видел, как вылупился он из яйца, я сам выкормил его, сам его зарезал, сам начинил и приготовил.
И хозяин печи сказал:
— Клянусь Аллахом, пусть так! Но что должен я сказать тому, кто принес мне его, когда он вернется?
Он ответил:
— Не думаю, чтобы он вернулся. Во всяком случае, ты просто скажешь ему в шутку, ибо это человек весьма забавный и любящий посмеяться: «Валлахи! О брат мой, в ту минуту, как я ставил поднос твой в печь, гусь испустил внезапно пронзительный крик и улетел…»
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Увидев его, ты просто скажешь в шутку, ибо это человек весьма забавный и любящий посмеяться: «Валлахи! О брат мой, в ту минуту, когда я ставил поднос твой в печь, гусь испустил внезапно пронзительный крик и улетел. — И он прибавил: — Дай мне теперь этого гуся, он, должно быть, уже достаточно изжарился!
И хозяин печи, смеясь над тем, что только что слышал, вынул поднос из печи и доверчиво передал его невольнику кади, который поспешил отнести его своему господину и съесть гуся вместе с ним, облизывая пальчики от удовольствия.