лжались празднества по случаю бракосочетания царевича Хассана, царевич Хоссейн удалился и отправился на то самое поле, на котором происходило испытание. И, войдя на него, он пошел прямо вперед, по направлению предполагаемого полета стрелы, посматривая по сторонам, то направо, то налево, и так на каждом шагу. И шел он таким образом очень долго, не находя ничего. Но он не падал духом и продолжал идти вперед по прямой линии; и шел он таким образом до тех пор, пока не очутился перед грудой скал, загромождавших весь горизонт. И подумал он, что именно здесь, а не в другом месте он должен найти свою стрелу, так как она не могла пробить этих скал. И не успел он подумать об этом, как увидел лежавшую острием вперед и ни на волос не ушедшую в землю стрелу, помеченную его именем и которую он пустил собственной рукой. И сказал он себе: «О чудо! Йа Аллах! Ни я и никто иной на земле не мог бы пустить стрелу на такое неслыханное расстояние. И вот оказалось, однако, что она не только долетела сюда, но даже ударилась с большой силой о скалу, а затем уже была отброшена сюда сопротивлением камня. Поистине, удивительный случай, и, кто знает, какая тайна скрывается за ним!»
И, подняв стрелу с земли, он стал поглядывать то на нее, то на скалу, в которую она ударилась, как вдруг заметил углубление в скале, высеченное наподобие двери. И он приблизился и увидел, что тут действительно находится потайная дверь без замков и запоров, вырубленная в скале и отделяющаяся от нее только едва заметной щелью. И движением, вполне естественным в подобном случае, он толкнул ее, даже не думая, что она может уступить давлению. И он крайне изумился, увидав, что она подалась перед его рукой и повернулась, как будто петли ее были только что смазаны. И, не задумываясь над тем, что он делает, он вошел со стрелой в руке в коридор, слегка спускающийся вниз, который замыкался этой дверью. Но лишь только вступил он туда, дверь, словно толкаемая собственными силами, захлопнулась и совершенно закрыла вход в коридор. И он очутился в полной темноте.
И тщетно пытался он открыть дверь опять — только поранил себе руки и ободрал ногти.
И вот так как о выходе нечего было и думать и так как он одарен был мужественным сердцем, он без колебаний начал спускаться прямо во мрак и пошел по отлогому скату коридора. И вдруг увидел впереди свет и поспешил на него, и очутился он у выхода из коридора. И неожиданно оказалось, что он находится под открытым небом, перед зеленеющей равниной, посреди которой возвышался великолепный дворец. И прежде чем он успел надивиться архитектуре этого дворца, из него вышла какая-то женщина, окруженная толпой других женщин, без сомнения, госпожой которых она была, если судить по ее дивной красоте и величественной осанке. И на ней были одежды, казавшиеся неземными, и волосы ее были распущены и спускались волнами до самой земли. И она приблизилась легкой поступью к входу в коридор и, сделав рукою исполненный сердечности жест, сказала:
— Да будет благословен твой приход, о царевич Хоссейн!
И юный царевич, низко склонившийся перед нею, дошел до пределов изумления, услыхав, что его называет по имени женщина, которой он никогда не видел и жившая в стране, о которой он никогда не слышал.
И лишь только он открыл рот, чтобы выразить свое изумление, молодая женщина сказала ему:
— Не расспрашивай меня ни о чем. Я сама удовлетворю твое законное любопытство, лишь только мы придем во дворец мой.
И, улыбаясь, она взяла его за руку, повела по аллее и ввела в приемную залу, которая сообщалась с садом через огромный мраморный портик. И она посадила его на софу рядом с собой посреди этой великолепной залы. И, держа его руку в своих, она сказала ему:
— О прекрасный царевич Хоссейн, твое удивление пройдет, когда ты услышишь, что я знаю тебя с самого твоего рождения и что я улыбалась тебе, когда ты лежал еще в колыбели. Знай же, что я царевна-джинния, дочь царя джиннов. И моя судьба связана с твоей. И это именно я послала в Самарканд дивное яблоко, которое ты купил, и в Бишангар — ковер для молитвы, который увез с собою твой брат Али, и в Шираз — трубочку из слоновой кости, которую нашел твой брат Хассан. Из этого ты можешь видеть, что я не пренебрегаю ничем, что касается тебя. И я заключила, так как моя судьба связана с твоей, что ты достоин счастья более высокого, чем счастье быть супругом твоей двоюродной сестры Нуреннахар. И поэтому я сделала так, что твоя стрела исчезла, и принесла ее в это место, чтобы ты сам открыл сюда дорогу. И теперь зависит вполне от тебя не выпустить из своих рук счастье.
И, произнеся эти слова тоном глубокой нежности, прекрасная царевна-джинния опустила глаза и покраснела. И ее юная красота от этого выиграла еще более. И царевич Хоссейн, хорошо зная, что царевна Нуреннахар не может больше ему принадлежать, и видя, насколько царевна-джинния превосходит ее по красоте, прелести, очарованию, уму и богатству, насколько он мог судить по тому, что он уже видел, и по роскоши дворца, в котором находился, благословил судьбу, которая довела его как будто за руку до самого этого места, настолько близкого и настолько незнакомого, и, склонившись перед прекрасной джиннией, он сказал ей:
— О царевна джиннов, о дама красоты, о владычица! Счастье быть рабом очей твоих и узником совершенств твоих ничем не заслужено мной, и оно способно лишить рассудка такое человеческое существо, как я! Ах! Как могла дочь джиннов обратить свой взор на ничтожного сына Адама и предпочесть его невидимым царям воздушных областей и подземных стран?
И юный царевич, низко склонившийся перед нею, дошел до пределов изумления, услыхав, что его называет по имени женщина, которой он никогда не видел.
Но может быть, о царевна, ты поссорилась со своими родителями и поселилась с досады в этом дворце, в котором принимаешь меня без одобрения царя джиннов, отца твоего, и царицы джиннов, матери твоей, и других твоих родственников? И может быть, в этом случае я явлюсь для тебя причиной неприятностей и предметом стеснения и заботы?
И, говоря таким образом, царевич Хоссейн склонился до самой земли и поцеловал низ платья царевны-джиннии, которая подняла его и, взяв за руку, сказала:
— Знай, о царевич Хоссейн, что я сама себе госпожа, и сама руковожу своими поступками, и не терплю, чтобы кто-нибудь из джиннов вмешивался в то, что я делаю или собираюсь делать. Итак, в этом отношении можешь быть спокоен, и ничто не нарушит нашего благоденствия. — И она прибавила: — Желаешь ли ты быть моим супругом и любить меня?
И царевич Хоссейн воскликнул:
— Йа Аллах! Желаю ли я?! Да я готов отдать всю свою жизнь, чтобы провести с тобой один день не только твоим супругом, но даже последним из твоих рабов!
И, говоря это, он бросился к ногам прекрасной джиннии, и она подняла его и сказала ему:
— Если так, я принимаю тебя своим супругом и отныне я твоя супруга. — И она прибавила: — А теперь, поскольку ты, вероятно, голоден, пойдем сядем за первую нашу трапезу.
И она повела его во вторую залу, еще более великолепную, чем первая, освещенную бесчисленными свечами, благоухающими амброй и размещенными в приятной для глаз симметрии. И она уселась вместе с ним перед дивным золотым подносом, уставленным кушаньями, один вид которых радовал сердце. И тотчас же послышались звуки гармонических инструментов и хор женских голосов, которые, казалось, неслись с самого неба. И прекрасная джинния принялась служить новому супругу собственными руками и подавала ему самые нежные кусочки разных кушаний, которые она ему называла одно за другим.
И царевич нашел прелестными все эти кушанья, о которых раньше он даже никогда не слышал, а также вина, фрукты, пирожные и варенья, подобных которым он тоже никогда еще не пробовал на пиршествах и свадебных торжествах человеческого рода.
И когда трапеза была закончена, прекрасная царевна-джинния и ее супруг пошли и уселись в третьей зале, покрытой куполом и еще более красивой, чем предыдущая. И они прислонились спинами к шелковым подушкам, на которых были вышиты крупные цветы всевозможных оттенков и удивительного изящества. И тотчас же вошло в залу множество танцовщиц, дочерей джиннов, и принялись они танцевать восхитительные танцы с легкостью птичек. И в то же время послышалась музыка, невидимо несущаяся словно с высоты. И танцы продолжались, пока прекрасная джинния не поднялась со своего места и ее супруг тоже. И танцовщицы, гармонично переступая в такт музыке, вышли из залы и, напоминающие колеблющиеся движения шарфа, шли перед новобрачными до самых дверей комнаты, где было приготовлено брачное ложе. И они выстроились рядами, чтобы пропустить их, и все вместе удалились, предоставив им свободно лечь и уснуть.
И юные супруги легли на благоухающее ложе не только для сна, но и для забав.
В эту минуту Шахерезада заметила, что занимается заря, и скромно замолкла.
А когда наступила
она сказала:
И юные супруги легли на благоухающее ложе не только для сна, но и для забав. И царевич Хоссейн мог таким образом наслаждаться и сравнивать. И он нашел, что эта джинния — несравненная девственница, с которой не могли идти ни в какое сравнение самые очаровательные девушки рода человеческого. И когда он пожелал насладиться вновь ее несравненными прелестями, он нашел ее по-прежнему девственно-нетронутой. И он понял тогда, что у дочерей джиннов девственность постоянно возобновляется. И он наслаждался этой находкой до пределов наслаждения. И он все более и более восхвалял судьбу свою, которая дала ему столько неожиданного. И он провел эту ночь и много-много других ночей и других дней в приуготованных ему утехах. И его любовь нисколько не уменьшалась от обладания и даже увеличивалась все больше, так как он беспрестанно открывал что-нибудь новое в своей прекрасной царевне-джиннии, как в прелестях ее ума, так и в совершенствах ее особы.
И вот по истечении шести месяцев этой счастливой жизни царевич Хоссейн, который всегда отличался сыновней преданностью отцу своему, подумал, что его продолжительное отсутствие должно было повергнуть отца его в беспредельную скорбь, тем более что оно было необъяснимо, и он почувствовал пламенное желание вернуться к нему. И он без всяких уверток открылся своей супруге-джиннии, которая вначале была очень обеспокоена этим решением, так как боялась, что это только предлог, чтобы покинуть ее. Но царевич Хоссейн дал ей и продолжал давать столько доказательств своей преданности, и выказывал такую пылкую страсть, и говорил ей о своем отце с такой нежностью и с таким красноречием, что она не могла больше противиться его сыновней склонности. И она сказала, обнимая его: