И вместо всякого ответа моя покровительница показала Жемчужному Пучку на меня пальцем, сделав мне знак приблизиться к ней. И я вышел из тени, в которой держался.
И, увидав меня, моя возлюбленная не выказала ни стыда, ни смущения, но прямо подошла ко мне, бледная и взволнованная, и бросилась мне на руки, как ребенок на руки матери. И я подумал, что я держу у своего сердца всех гурий рая. И я не знал, о господин мой, настолько все тело ее было нежно и сочно, была ли она создана из лучшего масла или же из миндального теста. Да будет благословен Тот, Кто сотворил ее! И руки мои не посмели опереться об это детское тело. И новая жизнь целого столетия вошла в меня вместе с ее поцелуем.
И мы оставались так в объятиях друг друга, не знаю сколько времени, ибо я помню хорошо, что был в экстазе или в состоянии, близком к нему.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила наступление утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Не знаю, сколько времени мы оставались в объятиях друг друга, ибо я помню хорошо, что был в экстазе или в состоянии, близком к нему.
Но когда я наконец вернулся к действительности, я пожелал рассказать ей все, что перестрадал из-за нее, но вдруг мы услышали, что шум в галерее усилился. И то был сам халиф, который шел повидаться со своей фавориткой Миндальное Тесто, сестрой Жемчужного Пучка. И у меня только хватило времени подняться и вскочить в большой сундук, который они закрыли за мною как ни в чем не бывало.
И халиф аль-Мутаваккиль, твой дед, о господин мой, вошел в помещение своей фаворитки и, заметив Жемчужный Пучок, сказал ей: — Клянусь моей жизнью, о Жемчужный Пучок, я очень рад, что встретил тебя сегодня у сестры твоей Миндальное Тесто. Где это ты была все последние дни, что я не видел тебя нигде во дворце и не слышал твоего голоса, который мне так нравится? — И он прибавил, не ожидая ответа: — Возьми скорее лютню, которую ты оставила, и спой мне что-нибудь страстное, аккомпанируя себе!
И Жемчужный Пучок, зная, что халиф до крайности влюблен в одну юную невольницу, по имени Венга, нисколько не затруднилась выбрать песню, какой ему хотелось, потому что она была влюблена сама, и ей оставалось только выразить свои чувства, и она, настроив свою лютню, склонилась перед халифом и запела:
Прекрасный друг, кого люблю я, — ах!
Пушок ланит младых его — о очи! —
Своею нежной прелестью — о ночь! —
Росистых роз прекраснее — о очи!
Прекрасный друг, кого люблю я, — ах!
Цветущий мальчик он еще, — о очи! —
Чей нежный взгляд ласкающий — ах! ах! —
Заколдовал бы навсегда — о очи! —
Царей великих Вавилона — ах!
И вот таков — о ночь! ах! ах! о очи! —
Мой юный друг, кого я так люблю!
Когда халиф аль-Мутаваккиль выслушал эту песню, он пришел в крайнее волнение и, повернувшись к Жемчужному Пучку, сказал ей:
— О благословенная девушка, о ротик соловья, я хочу в доказательство моего удовольствия, чтобы ты высказала мне какое-нибудь свое желание. И клянусь заслугами моих славных и достопочтенных предков, я готов отдать тебе даже половину моего царства!
И Жемчужный Пучок отвечала, опустив глаза:
— Аллах да продлит жизнь нашего господина! Но я не желаю ничего, как только, чтобы продлилось благоволение эмира правоверных над головой моей сестры Миндальное Тесто!
И халиф сказал:
— Я хочу, Жемчужный Пучок, чтобы ты попросила у меня чего-нибудь иного!
Тогда она сказала:
— Если господин мой приказывает мне, я прошу отпустить меня на свободу и оставить мне вместо всего только мебель этой комнаты и все, что находится в этой комнате.
И халиф сказал ей:
— Ты владелица ее, о Жемчужный Пучок! И Миндальное Тесто отныне получает для своей комнаты лучший павильон моего дворца! И так как ты свободна, то можешь остаться здесь или уйти!
И, поднявшись, он вышел от своей фаворитки Миндальное Тесто, чтобы направиться к юной Венге, его последней фаворитке.
И вот лишь только вышел халиф, моя возлюбленная Жемчужный Пучок послала своего евнуха за носильщиками и перевозчиками и приказала перевезти ко мне всю мебель комнаты, и все занавеси, и сундуки, и ковры. И сундук, в котором я сидел, был вынесен первым на спине носильщика и прибыл беспрепятственно с помощью Аллаха в дом мой.
И вот на следующий день, о эмир правоверных, я сочетался браком с Жемчужным Пучком перед Аллахом в присутствии кади и свидетелей. Остальное же — таинство мусульманской веры.
И такова, о господин мой, история этой мебели, этих занавесей и этих одежд, помеченных именем славного твоего деда, халифа аль-Мутаваккиля Алаллаха! И я клянусь своей головой, что в этой истории я не прибавил ни слога и ни слога не убавил. И эмир правоверных есть источник всякой щедрости и всех благодеяний! — И, сказав это, Абул Гассан умолк.
И халиф аль-Мутазз Биллах воскликнул:
— Твой язык источает красноречие, о наш хозяин, и история твоя — удивительная история! И чтобы выказать тебе испытанное мною удовольствие, я прошу тебя, принеси мне калям и лист бумаги.
И когда Абул Гассан принес калям и лист бумаги, халиф вручил их рассказчику Ибн-Хамдуну и сказал ему:
— Пиши под мою диктовку! — И он продиктовал: — «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Этим фирманом, подписанным моей рукою и скрепленным печатью, я освобождаю от налогов на всю жизнь верного моего подданного Абул Гассана Али ибн Ахмада аль-Хорасани. И я назначаю его первым моим придворным!» — И, скрепив фирман печатью, он передал его ему и прибавил: — И я желал бы видеть тебя во дворце верным моим застольником и другом!
И с тех пор Абул Гассан сделался неразлучным спутником халифа аль-Мутазза Биллаха. И жили они среди утех до самой неизбежной разлуки, которая заставляет переселяться в могилы даже живущих в самых прекрасных дворцах. Слава Всевышнему, живущему во дворце выше всех уровней!
И, рассказав эту историю, Шахерезада не пожелала прервать свое повествование в эту ночь, не начав историю о двух жизнях султана Махмуда.
И она сказала:
ДВЕ ЖИЗНИ СУЛТАНА МАХМУДА
Говорили мне, о царь благословенный, что султан Махмуд, один из самых мудрых и славных султанов Египта, уединялся в своем дворце, когда на него находили приступы беспричинной грусти и когда весь мир темнел в глазах его. И в эти минуты жизнь казалась ему сплошной пошлостью, лишенной всякого значения. И однако у него не было недостатка в предметах, составляющих счастье земного существа; ибо Аллах щедро наделил его здоровьем, молодостью, могуществом и славой и дал ему в качестве столицы его государства самый восхитительный из всех городов вселенной, где для увеселения души своей он мог наслаждаться красотой земли, неба и женщин, отливающих золотом, подобно водам Нила. Но все это исчезало из его глаз во время приступов его царственной грусти, и он завидовал тогда судьбе феллахов, согнутых над нивами, и кочевников, потерянных в безводных пустынях.
И вот однажды, когда, устремив взгляд в мрачную бездну сновидений, он находился в состоянии уныния более сильного, чем обыкновенно, отказываясь есть, пить и заниматься государственными делами и желая только одного — умереть, в комнату, где он лежал, обхватив голову руками, вошел великий визирь и после обычных приветствий сказал:
— О господин мой и повелитель, вот здесь, за дверью, ожидая аудиенции, находится какой-то старый шейх, пришедший из дальних стран, из глубины Магриба. И насколько я могу судить по моему разговору с ним и по тем немногим словам, которые я услышал из уст его, он, без всякого сомнения, самый удивительный ученый, самый необыкновенный врач и самый замечательный маг, который когда-либо жил среди людей. И так как я вижу моего государя в состоянии печали и уныния, я хотел бы, чтобы этот шейх получил позволение войти в надежде, что прибытие его может прогнать мысли, которые тяготеют над видениями султана нашего.
И султан Махмуд кивнул головой в знак согласия — и тотчас же великий визирь ввел в тронную залу иностранного шейха.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Он тотчас же ввел в тронную залу иностранного шейха.
И в самом деле, вошедший человек был скорее тенью человека, чем живым существом среди других существ. И если бы можно было определить его возраст, то нужно было бы считать столетиями.
Вместо всякой одежды чудовищная борода прикрывала его величественную наготу, в то время как широкий пояс из гибкой кожи образовал гладкую полосу вокруг старой, затвердевшей кожи поясницы. И его можно было принять за одну из тех мумий, какие вырывают порою из гранитных гробниц египетские хлебопашцы, если бы на лице его, под страшными бровями, не горели два глаза, в которых ярко светилась душа.
И святой старец, не преклонившись перед султаном, сказал глухим голосом, в котором не было ничего земного:
— Мир с тобою, султан Махмуд! Я послан к тебе моими тремя братьями, сантонами[31] дальних стран. Я пришел, чтобы возвестить тебе милости Воздаятеля!
И, не делая никаких движений, он подошел к султану торжественной походкой и, взяв его за руку, заставил его подняться и последовать за собою к одному из окон тронной залы.
А в зале этой было четыре окна, и каждое из этих окон соответствовало известной астрономической линии.
И старый шейх сказал султану:
— Открой окно!
И султан повиновался, как ребенок, и открыл первое окно.
И старый шейх сказал ему только:
— Смотри!
И султан Махмуд посмотрел в окно и увидел огромное войско всадников, которые скакали во весь опор с обнаженными мечами с высот цитадели на горе Мокаттам[32]