И он подошел к ней и спросил, отворачивая от нее голову:
— Замужем ты или девственна?
И отвратительная старуха ответила, брызгая слюной:
— Я замужем, душа моя!
И подумал он: «Какое облегчение!» — и сказал:
— Я очень рад, тетушка!
И подумал он: «Да будет милосердие Аллаха к тому несчастному чужеземцу, который предупредил меня!»
И старуха пошла своей дорогой.
И вот из хаммама вышла развалина, гораздо противнее и ужаснее предыдущей. И султан Махмуд приблизился к ней, дрожа, и спросил у нее:
— Замужем ты или девственна?
И она ответила, сморкаясь в руку:
— Я девственна, о око мое!
И султан Махмуд воскликнул:
— Ге! Ля! Ге! Ля! Я осел, тетушка, я осел! Посмотри на мой хвост, на мои уши и мой зебб! Это хвост, уши и зебб осла! За осла же женщины не выходят замуж!
Но отвратительная старуха приблизилась к нему и хотела было его обнять, но султан Махмуд, вне себя от отвращения и ужаса, стал кричать:
— Ге! Ля! Ге! Ля! Я осел, йа ситти, я осел! Смилуйся, не выходи за меня! Я бедный осел с мельницы! Ге! Ля! Ге! Ля!
И, сделав над собой нечеловеческое усилие, он вынул голову из бассейна. И увидел себя султан Махмуд посреди тронной залы дворца своего, и по правую руку от себя — своего великого визиря, а по левую — чужеземного шейха. А перед ним одна из его любовниц предлагала ему на золотом подносе чашку шербета, которую он потребовал за несколько минут до прихода шейха. Ге! Ля! Ге! Ля! Значит, он по-прежнему султан! Он султан! А все это печальное приключение длилось ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы погрузить голову в бассейн и снова вынуть ее! И он не мог заставить себя поверить такому чуду. И принялся он оглядываться вокруг, ощупывая себя и протирая себе глаза. Ге! Ля! Ге! Ля! Он, вне всяких сомнений, был султаном, самим султаном Махмудом, а не тем несчастным, потерпевшим кораблекрушение, не носильщиком, не ослом с мельницы, не супругом страшной развалины! Ге! Аллах свидетель, как счастлив он был, найдя себя снова султаном после всех этих злоключений! И в ту минуту, когда он открыл рот, чтобы попросить объяснения этого странного случая, раздался глухой голос святого старца, говорившего ему:
— Султан Махмуд, я пришел к тебе как посланник трех братьев моих, сантонов дальних стран, чтобы возвестить тебе о милости Воздаятеля!
И, сказав это, магрибский шейх исчез, так что никто не знал, вышел ли он через дверь или улетел в окно.
Султан же Махмуд, когда улеглось его волнение, понял урок своего Господа. И понял он, что все несчастья, которые он видел в повелевающем взгляде старца, могли бы, если бы угодно было судьбе, стать действительными несчастьями его жизни. И он упал на колени, заливаясь слезами. И с этого времени он изгнал всю печаль из сердца своего. И, живя в счастье, он распространял счастье вокруг себя. И такова действительная жизнь султана Махмуда, и такова жизнь, которую он мог бы вести при простом повороте судьбы, ибо Аллах всемогущ!
И, рассказав эту историю, Шахерезада умолкла. А царь Шахрияр воскликнул:
— Какое назидание для меня, о Шахерезада!
Дочь же визиря улыбнулась и сказала:
— Но назидание это — ничто в сравнении с тем, которое можно извлечь из рассказа о бездонном сокровище!
И Шахрияр сказал:
— Я не знаю этого сокровища, Шахерезада!
И Шахерезада сказала:
БЕЗДОННОЕ СОКРОВИЩЕ
Рассказывали мне, о царь благословенный, обладающий утонченным обращением, что халиф Гарун аль-Рашид, самый щедрый и великодушный государь своего времени, имел иногда слабость — а один Аллах без слабости! — хвастаться в разговоре, что никто из живых не может сравниться с ним в щедрости и великодушии.
И вот однажды, когда он пустился расхваливать себя за все дары свои, которые, в сущности, и были даны ему Воздаятелем для обнаружения его щедрости, великий визирь Джафар решил в своей любвеобильной душе, что не следует, чтобы господин его продолжал грешить против смирения перед Аллахом. И взял он на себя смелость открыть ему глаза. И пал он ниц между рук его и, три раза прикоснувшись к земле, сказал ему:
— О эмир правоверных, о венец голов наших, прости раба твоего, осмеливающегося возвысить в твоем присутствии свой голос, чтобы напомнить тебе, что главная добродетель правоверного — смирение перед Аллахом и что добродетель эта — единственная вещь, которою может гордиться земное создание. Ибо все блага земные, и все богатства ума, и все свойства души представляют собой только дар Всевышнего — да будет хвала Ему! Человек же не должен гордиться этим даром в большей степени, чем дерево своими плодами или море водой, посылаемой ему небом. Что же касается восхваления твоей щедрости, то предоставь это твоим подданным, которые непрестанно благодарят небо, даровавшее им родиться под твоею властью, и для которых нет высшего удовольствия, как произносить имя твое с благодарностью. — Затем он прибавил: — Впрочем, о господин мой, не думай, что ты единственный, которого Аллах осыпал бесценными дарами Своими. Знай же, что есть в городе Басре юноша, простой смертный, который живет с большей пышностью и великолепием, чем самые могущественные цари. Зовут его Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
Когда же наступила
она сказала:
Его зовут Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.
Когда халиф услышал эти слова своего визиря, раздражение его достигло крайних пределов, и лицо его покраснело, а глаза запылали гневом; и, надменно посмотрев на Джафара, он сказал ему:
— Беда на голову твою, о собака среди визирей! Как смеешь ты лгать перед повелителем своим, забывая, что подобное поведение ведет к неминуемой смерти?!
А Джафар отвечал:
— Клянусь головой, о эмир правоверных, слова, которые я осмелился произнести в твоем присутствии, суть слова истины. И если потерял я все доверие в твоих глазах, ты можешь проверить мои слова, а затем наказать меня, если найдешь их лживыми. Что же касается меня, о господин мой, то утверждаю без колебаний, что во время моего последнего путешествия в Басру я был изумлен гостеприимством юного Абулькассема. И глаза мои не забыли того, что видели, а уши мои — того, что слышали, а ум мой — того, что привело его в восхищение. Вот почему даже под страхом навлечь на себя немилость моего повелителя, я не мог удержаться и не провозгласить Абулькассема самым великодушным человеком своего времени. — И, сказав это, Джафар замолк.
Халиф же, придя в величайшее бешенство, сделал начальнику стражи знак схватить Джафара.
И приказание было немедленно исполнено. И после этого аль-Рашид вышел из залы, и, не зная, как успокоить гнев свой, пошел он в покои Сетт Зобейды, супруги своей, которая побледнела от ужаса, увидев, что лицо его чернее тучи.
И аль-Рашид, с нахмуренными бровями и расширенными зрачками, бросился на диван, не произнося ни слова. А Сетт Зобейда, которая знала, как успокаивать его в минуты тоски, не позволила себе докучать ему пустыми вопросами, напротив, приняв крайне взволнованный вид, она принесла ему чашку надушенной розами воды и, предлагая ее ему, сказала:
— Аллах да будет над тобой, о сын моего дяди! Пусть этот напиток освежит и успокоит тебя! Жизнь слагается из двух цветов: белого и черного. Пусть один только белый отметит твои долгие дни!
А аль-Рашид сказал:
— Клянусь нашими предками, нашими славными предками! Один черный цвет будет отмечать мою жизнь, о дочь моего дяди, пока перед лицом своим я буду видеть потомка Бармакидов, этого проклятого Джафара, которому доставляет особое удовольствие придираться к моим словам, осуждать мои действия и отдавать предпочтение самым жалким из моих подданных!
И он передал Сетт Зобейде все, что только что произошло, и жаловался на великого визиря в выражениях, которые дали ей понять, что голова Джафара на этот раз в большой опасности. Поэтому она поспешила сначала заручиться доверием супруга своего, выразив свое негодование на визиря, позволившего себе такие вольности. Затем она очень ловко представила ему, что было бы предпочтительнее отложить наказание на некоторое время, в течение которого можно было послать кого-нибудь в Басру с целью установить истину.
И она прибавила:
— И вот тогда ты можешь удостовериться в истинности или ложности того, что рассказал тебе Джафар, и поступить с ним по справедливости.
И Гарун, которого уже наполовину успокоила речь супруги его, полная мудрости, ответил ей:
— Ты права, о Зобейда. Действительно, я обязан отнестись со всей справедливостью к такому человеку, как сын слуги моего Яхьи. А так как я не могу отнестись с полным доверием к донесениям моих подданных, то я сам отправлюсь в этот город, чтобы проверить слова визиря. И познакомлюсь я с этим Абулькассемом. И клянусь, что Джафар поплатится головой, если он преувеличил щедрость этого юноши или солгал мне.
И, не теряя времени, Гарун поднялся в тот же час и в ту же минуту, и, не слушая того, что говорила ему Зобейда, уговаривавшая его не предпринимать одному это путешествие, он переоделся иракским купцом, наказал своей супруге блюсти в его отсутствие дела государства и, выйдя из дворца через потайную дверь, покинул Багдад.
И Аллах даровал ему безопасность; и без помех прибыл он в Басру и остановился в большом купеческом хане. И там, не дав себе даже времени отдохнуть и перекусить чего-нибудь, поспешил он узнать у служителя хана об интересовавшем его предмете, спросив его после произнесения приветствий:
— Правда ли, о шейх, что есть в этом городе юноша по имени Абулькассем, который превосходит царей в щедрости, великодушии и великолепии?
И старый слуга, проникновенно покачав головой, ответил: