А когда наступила
она сказала:
И однажды, когда Гоха был настроен к совокуплению, он обнажил малыша, доставшегося ему от отца его. Однако на головку малыша случайно присела му-ха-журчалка, и Гоха, увидав это, воскликнул:
— Клянусь Аллахом! Ты знаешь толк в выборе, о мушка, ибо именно этот цветок достоин быть выбранным среди всех прочих цветов для извлечения сладости.
— Таковы, о счастливый царь, — сказала Шахерезада, — только некоторые из множества историй, которые приключились с мастером розыгрышей и смеха, восхитительным и незабываемым сиди Гохой, да пребудет над ним милость Аллаха, и да дарует Он ему прощение Свое! И пусть память о нем будет жива до Судного дня!
И царь Шахрияр ответил:
— Эти истории про Гоху заставили меня забыть о самых серьезных заботах, о Шахерезада!
А маленькая Доньязада воскликнула:
— О сестра моя, какие это были сладкие, вкусные и свежие истории!
А Шахерезада сказала:
— Однако они ничто по сравнению с историей юницы Дивное Сердце, повелительницы птиц.
И царь Шахрияр воскликнул:
— Клянусь Аллахом! О Шахерезада, я знавал многих юниц и видел их гораздо больше, но я совсем не помню это имя! Кто такая эта Дивное Сердце и почему она повелительница птиц?
И тогда Шахерезада сказала:
ИСТОРИЯ ЮНИЦЫ ДИВНОЕ СЕРДЦЕ, ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦЫ ПТИЦ
Рассказывали мне, о счастливый царь, что в Багдаде, Городе мира, обители всех радостей, всех удовольствий и саду духа, халиф Гарун аль-Рашид, наместник Владыки миров[53] и эмир правоверных, среди своих близких и дворецких имел в качестве верного компаньона и любимого друга того, чьи пальцы владели гармонией, чьи руки любили лютни и чей голос мог бы поучить соловьев; и это был царь музыкантов, музыкальное чудо своего времени, выдающийся певец Ишах аль-Надим из Мосула. И халиф, любивший его великой любовью, подарил ему самый красивый из своих дворцов. И у Ишаха была обязанность — обучать искусству пения и гармонии одаренных молодых девушек среди тех, которые были куплены на базаре невольников и на других рынках мира для гарема халифа. И как только одна из них выделялась среди своих подруг и опережала их в искусстве пения, игры на лютне или гитаре, Ишах приводил ее к халифу и заставлял петь и играть перед ним. И если она нравилась халифу, ее немедленно приводили в его гарем. Но если она недостаточно нравилась ему, она возвращалась, чтобы занять свое место среди учениц во дворце Ишаха.
И вот в один прекрасный день эмир правоверных, чувствуя, что его грудь сжалась, послал за своим великим визирем Джафаром Бармакидом, верным товарищем Ишахом и меченосцем Масруром. И когда они оказались между рук его, он приказал им переодеться, как только что сделал сам. И они стали похожи на компанию обычных людей. И к ним присоединились также переодетые эль-Фадль, брат Джафара, и ученый Юнус. И все они, никем не замеченные, вышли из дворца, пошли к Тигру и вызвали лодочника, и он их повез в Аль-Таф, пригород Багдада. И там они сошли на берег и пошли по дороге случайных встреч и непредвиденных приключений.
И когда шли вперед, разговаривая и смеясь, они увидели подходящего к ним старика с седой бородой и почтенной внешностью, который поклонился Ишаху и поцеловал руку его. И Ишах узнал в нем одного из торговцев, которые поставляли девочек и мальчиков во дворец халифа. И именно к этому шейху обычно обращался Ишах, когда хотел получить новую группу учениц для своей музыкальной школы.
И теперь, когда шейх подошел к Ишаху, не подозревая, что его сопровождают эмир правоверных, его визирь Джафар и его друзья, он извинился за доставленные неудобства, что прервал их прогулку, и добавил:
— О господин мой, я давно хотел тебя увидеть. И я даже решил найти тебя во дворце твоем. Но поскольку сегодня Аллах поставил меня на пути твоей милости, я немедленно расскажу тебе, что беспокоит меня.
И Ишах спросил:
— Что же, досточтимый? И чем я могу помочь тебе?
На что работорговец ответил:
— Так вот, в данный момент у меня среди рабынь есть молодая девушка, очень хорошо владеющая лютней, и, поскольку она музыкально одарена, она не замедлит оказать честь обучаться в твоей школе, ибо она лучше всех знает, как извлечь пользу из твоего замечательного обучения. И поскольку, кроме того, стать ее является продолжением духа ее, я думаю, что ты не погнушаешься мимоходом бросить на нее взгляд и прослушать ее. И если она тебе понравится, все будет хорошо, в противном случае я продам его какому-нибудь торговцу и еще раз извинюсь за неудобства, причиненные тебе и этим благородным господам, друзьям твоим.
Услышав эти слова старого работорговца, Ишах тут же посоветовался с халифом и ответил:
— О дядя, иди впереди нас, приведи к девушке, о которой идет речь, и предупреди ее, чтобы она готовилась быть увиденной и услышанной всеми нами, потому что меня будут сопровождать мои друзья.
И шейх ответил послушанием и повиновением и поспешно исчез, в то время как халиф и его товарищи, ведомые Ишахом, который знал дорогу, медленно пошли к тому месту, где старик держал рабынь своих.
Хотя в этом приключении не было ничего необычного, тем не менее они приняли его с открытым сердцем, — так рыбак у моря принимает удачу, которую Аллах посылает с его первым уловом, какой бы маленькой она ни была. И вскоре они увидели здание с высокими стенами и широким внутренним пространством, в котором могли с комфортом разместиться все племена пустыни. И они прошли через дверь и вошли в большую залу, предназначенную для продажи и покупки и окруженную скамьями, на которых сидели покупатели. И они сами сели на эти скамьи, а старик, шедший впереди них, пошел за девушкой.
И для нее прямо посреди залы было приготовлено нечто вроде драгоценного деревянного трона, покрытого тканью с ионийской вышивкой, и у его подножия — дамасская лютня, украшенная серебряными и золотыми нитями.
И вот ожидаемая молодая девушка появилась на пороге залы. И, поприветствовав общество, с изяществом качающейся ветки она села на приготовленный для нее трон. И она была подобна солнцу, когда оно светит в вышине полуденного неба. И хотя ее руки немного дрожали, она взяла лютню и прижала ее к груди своей, как сестра прижимает к себе младшего брата своего, а затем она исполнила прелюдию, которая привела всех в восторг. И она заставила послушные струны звучать в другой тональности и пропела такие стихи:
Вздохни, о утро, чтоб один
Из этих вздохов невесомых
Мог улететь в страну влюбленных, —
Там живет моя давнишняя любезная подруга!
И пусть привет тот вздох ей передаст
И скажет, что давно я сердце отдал
В залог любви ее, ведь я давно погиб
От вида этих глаз, и я терзаем страстью,
И разум мой отказывает мне,
И не могу сомкнуть я веки, и без сна
Часы летят ночные под луной.
И когда юница закончила петь, халиф не смог удержаться от возгласа:
— Благословение Аллаха на голос твой и на искусство твое! По правде говоря, ты преуспела!
Но он внезапно вспомнил о своей маскировке и больше ничего не сказал, боясь, что его узнают. А Ишах, в свою очередь, тоже похвалил девушку. Но не успел он закрыть рот, как царственно сложенная юница быстро встала, подошла к нему и почтительно поцеловала его руку, сказав:
— О господин мой, мои руки все еще дрожат в твоем присутствии, язык замолкает перед твоим взором, а красноречие иссякает. И только ты можешь, насколько я знаю, развязать эти путы.
И когда она сказала ему это, из глаз ее покатились слезы.
При виде этого Ишах, очень удивленный и тронутый, спросил ее…
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И при виде этого Ишах, очень удивленный и тронутый, спросил ее:
— О драгоценная юница, почему душа твоя грустна и отчего она заставляет глаза твои плакать? И кто ты, почему я тебя не знаю?
И когда девушка, не отвечая, опустила глаза, Ишах понял, что она не хочет говорить на людях. И, взглянув на заинтригованного халифа, он задернул занавеску, отделяющую на аукционе рабынь от покупателей, и мягко сказал:
— Может быть, теперь ты захочешь объясниться легко и свободно?
И юница, увидев, что осталась с Ишахом наедине, жестом, полным изящества, сразу приподняла покрывало с лица своего и предстала перед ним во всей своей красе: белая, как новая луна, с черными локонами на каждом виске, прямым, тонким, словно выточенным из прозрачного перламутра носом, ртом словно из мякоти спелых гранатов и маленьким изящным подбородком. И на этом прекрасном, свободном от покрывала лице под двойной дугой бровей сияли большие черные глаза, и, казалось, они готовы были выйти за пределы лица ее, если бы их не сдерживали виски.
И Ишах, пристально посмотрев на нее, тихо сказал:
— Говори, о юница, ты можешь мне довериться.
И тогда она сказала голосом, похожим на журчание воды в фонтанах:
— Долгое ожидание и мучения духа сделали меня неузнаваемой, о господин мой, и слезы, которые я пролила, смыли свежесть со щек моих. И больше на них не расцветают прежние розы.
И Ишах улыбнулся и, прервав ее, сказал:
— И с каких это пор, о юница, розы расцветают на лике полной луны?! И почему ты своими словами стремишься умалить собственную красоту?!
Она же ответила:
— На что могла рассчитывать красавица, которая до сих пор жила только для себя?! О господин мой, дни и месяцы я провела здесь и умудрялась при каждом новом аукционе находить новый предлог, чтобы не быть проданной, потому что я все еще ожидала твоего появления и мечтала поступить в твою музыкальную школу, слава о которой широко распространилась в моей стране.
И когда она сказала это, вошел купец, ее хозяин.