кружали сто восемьдесят ворот из красной меди. А у парадной входной двери дворца стояли джинны-стражники в красивых костюмах.
И когда эти стражники увидели шейха Иблиса, они закричали:
— Пришла Сетт Тохфа!
И как только лошадь остановилась перед входной дверью, стражники окружили ее, помогли ей спуститься на землю и отвели во дворец, целуя руки. А внутри она увидела большую залу, состоящую из четырех последовательно расположенных помещений, стены которых были золотыми, а колонны — серебряными, они были так великолепно украшены, что язык успел бы обрасти волосами, прежде чем я закончила бы их описывать. А в глубине залы стоял трон из червонного золота, украшенный морским жемчугом. И джинны с большим почтением усадили ее на этот трон. И главные джинны встали на ступени престола и расположились у ног ее. И они были похожи на сыновей Адама, за исключением двоих: лица их были ужасны, у каждого посреди головы был только один глаз, а впереди торчали огромные клыки, как у диких кабанов.
И когда все заняли места в соответствии со своим рангом и все затихли, в залу вошла любезная и красивая молодая царица. Лицо ее было так прекрасно, что оно освещало всю залу. А за нею, переваливаясь с боку на бок, шли три юные джиннии. И когда они подошли к трону, где сидела Тохфа, они поприветствовали ее милостивым поклоном. А затем шедшая впереди юная царица взошла на ступени трона, и Тохфа спустилась к ней. Приблизившись к Тохфе, царица долго целовала ее в щеки и в губы.
Эта царица была именно той правительницей джиннов, джиннией Камарией, которая влюбилась в Тохфу. А остальные три джиннии были ее сестрами, и одну из них звали Гамрой, вторую — Шарарой, а третью — Вакимой.
И Камария была так счастлива видеть Тохфу, что не смогла удержаться — подошла к ней, поцеловала ее еще раз и прижала к груди своей, лаская ее щеки. И, увидав это, шейх Иблис засмеялся и воскликнул:
— О какое прекрасное объятие! Будьте добры, возьмите и меня в свою компанию!
Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.
А когда наступила
она сказала:
И увидав это, шейх Иблис засмеялся и воскликнул:
— О какое прекрасное объятие! Будьте добры, возьмите и меня в свою компанию!
В ответ смех потряс сборище джиннов, и Тохфа тоже рассмеялась. А прекрасная Камария сказала ей:
— О сестра моя, я люблю тебя, а сердца настолько глубоки для чувств, что только души могут знать эти глубины! И душа моя свидетельствует, что я полюбила тебя еще до того, как увидела тебя!
И Тохфа, не желая казаться невоспитанной, ответила:
— Клянусь Аллахом! Ты тоже дорога мне, йа ситти Камария. И я стала рабой твоею, с тех пор как увидела тебя.
И Камария поблагодарил ее, снова поцеловала и представила ей трех сестер своих, сказав:
— Они жены наших предводителей.
И Тохфа должным образом поприветствовала каждую. И они подошли, чтобы, в свою очередь, поклониться ей. А после этого вошли джинны-прислужники с большим блюдом с едой и расстелили скатерть. И царица Камария пригласила Тохфу подойти и сесть с нею и ее сестрами вокруг блюда, в центре которого были выгравированы следующие строки:
А посреди этого луга возвышался дворец, высокие башни которого окружали сто восемьдесят ворот из красной меди.
На мне все виды кушаний подносят,
И щедро я делюсь со всеми.
Вкушайте смело все, что перед вами!
Ко мне идут все властелины мира,
И каждый здесь свободно выбирает,
Что нравится ему и что ему по сердцу.
Вставайте в очередь! И будет честью для меня
Уважить ваши предпочтенья.
Прочитав эти стихи, они перешли к трапезе. Но Тохфа ела без аппетита, потому что была смущена видом двух джиннов с отвратительными лицами. И она не могла не сказать Камарии:
— Клянусь жизнью, о сестра моя, глаза мои больше не могут переносить вида того джинна, и того, другого, что рядом с ним! Почему они так ужасны и кто они?
И Камария засмеялась и ответила:
— О моя повелительница, этот — предводитель аль-Шисбан, а тот — рыцарь, великий Маймун. Если ты видишь их такими уродливыми, то это потому, что они из-за своей гордости не захотели поступить так же, как все прочие джинны, — поменять свой настоящий облик на человеческий. Ибо знай, что все предводители джиннов, которых ты видишь перед собою, на самом деле такие же, как те два, но сегодня, чтобы не испугать тебя, они приняли облик сыновей Адама, чтобы ты могла познакомиться с ними и чувствовать себя спокойно.
И Тохфа ответила ей:
— О госпожа моя, поистине, я не могу смотреть на них, особенно на этого Маймуна, он такой страшный! Я вправду очень боюсь его! Меня бросает в дрожь от этих близнецов!
И Камария не могла не рассмеяться. А аль-Шисбан, один из двух предводителей с ужасными лицами, увидел, что она смеется, и спросил ее:
— Какова причина этого смеха, о Камария?
И она заговорила с ним на языке, который не смог бы понять ни один сын Адама, и объяснила ему, что Тохфа спросила о нем и о Маймуне. И ужасный аль-Шисбан, вместо того чтобы рассердиться, засмеялся таким чудовищным смехом, что могло показаться, что во дворце свирепствует буря.
Так и закончилась эта трапеза, под смех предводителей джиннов. И когда все вымыли руки, принесли кувшины с вином. И шейх Иблис подошел к Тохфе и сказал ей:
— О госпожа моя, ты восхищаешь нас, освещаешь и украшаешь эту залу своим присутствием! Но в каком бы восторге ни были мы, предводители джиннов, мы хотели бы услышать игру твою на лютне и твое пение, ибо ночь, распростершая над нами крылья свои, продлится недолго. И прежде чем она закончится, сделай нам одолжение, о Дивное Сердце!
И Тохфа ответила:
— Слышать — значит повиноваться!
И она взяла свою лютню и так чудесно заиграла на ней, что тем, кто ее слушал, показалось, что весь дворец заплясал, как корабль на волнах. И она пропела следующие стихи:
Мир вам, мои друзья, подруги!
Кто верен мне, узнайте же меня!
Услышьте голос мой, что слаще ветерка,
Нежнее плеска струй прозрачнейшей воды,
Ведь эти звуки, что несутся из души, —
Чудесное лекарство для всех тех,
Кто верен в дружбе мне!
И предводители джиннов, услышав эти стихи и музыку, пришли в экстаз от наслаждения. И уродливый Маймун, этот злодей, был так взволнован, что стал танцевать, воткнув палец в зад свой.
А шейх Иблис сказал Тохфе:
— Пожалуйста, сыграй еще другую мелодию, потому что от удовольствия, которое переполнило сердце мое, у меня в груди замирает дыхание и останавливается кровь!
А царица Камария встала и подошла к Тохфе, чтобы поцеловать ее между глаз, и она сказала ей:
— О свежесть души моей! О ядрышко моего сердца! — и тоже стала умолять ее сыграть еще раз.
И Тохфа ответила:
— Слышать — значит повиноваться!
И она спела следующее, аккомпанируя себе на лютне:
Когда тоска мне переполнит душу,
Надежды я лелею в тишине,
Что беды все растают, словно воск.
И если ты терпению послушна,
Все дальнее приблизится, лишь надо
Смиренно ждать, всю данность принимая.
И она спела эти строки таким красивым голосом, что все предводители джиннов заплясали. А Иблис подошел к Тохфе, поцеловал ее руку и сказал ей:
— О чудесная, не злоупотреблю ли я щедростью твоею, если попрошу спеть еще одну песню?
И Тохфа ответила:
— А почему не просит Камария?
И юная царица тотчас подбежала и, целуя обе руки Тохфы, сказала ей:
— Клянусь жизнью моей! Спой еще!
Но она сказала:
— Клянусь Аллахом! Мой голос устал, но если вы не возражаете, я расскажу, о чем поют зефир[58], цветы и птицы. И для начала я расскажу, о чем поет зефир.
И она отложила свою лютню в сторону и среди всеобщей тишины, глядя на обворожительные улыбки повелителей джиннов, сказала:
— Песня зефира такова:
Я вестник влюбленных, я несу вздохи тем,
кто страдает от любви.
Я честно передаю секреты влюбленных
и повторяю слова так, как услышал их.
Я мягок для тех, в чьем сердце живет любовь.
Для них мое легкое дыхание,
я лишь слегка подшучиваю над ними.
Да, я могу менять поведение
по отношению к любовнику: если он хорош,
я овеваю его своим ароматным дыханием,
однако, если он зол,
я досаждаю ему неприятными вздохами.
Когда я заставляю трепетать листву,
влюбленный не может сдержать вздохи свои.
Когда мой шепот начинает ласкать его,
он рассказывает о своих страданиях
на ухо своей возлюбленной.
Моя суть — сладость и нежность,
я подобен раздающимся в воздухе звукам лютни.
И если я бываю скор,
то это не результат тщеславного каприза —
я лишь пытаюсь следовать за своими сестрам —
временами года, — я подчиняюсь их закономерной смене.
Говорят, что я бываю очень кстати и бываю очарователен.
Весной я дую с севера, заставляя деревья цвести
и тьму — уступать место свету.
В жаркое время года я дую с востока,
помогаю фруктам налиться,
чтобы они вошли в полную красу свою.
Осенью я прилетаю с юга, чтобы любимые мною плоды
достигли своего совершенства и вовремя созрели.
Наконец, зимой я лечу с запада.
Так я избавляю своих дорогих друзей — деревья —
от утомительного веса плодов их, и я сушу листья,
чтобы ими могли украситься ветви их.
Я заставляю цветы болтать, помогаю урожаю созреть
и дарю водяным потокам их серебристые струи.
Я разношу пыльцу пальм, нашептываю влюбленным
тайны их сердец и рассказываю о пламени,