Когда султан, а также визирь его и новый придворный вернулись в маристан, они уселись на земле перед вторым молодым человеком и сказали ему:
— Теперь твой черед!
И второй молодой человек сказал:
РАССКАЗ ВТОРОГО СУМАСШЕДШЕГО
О господин мой султан, и ты, о справедливый визирь, и ты, мой бывший сотоварищ по заточению, знайте, что причина моего заключения в этот маристан еще более удивительна, чем та, о которой вы только что слышали. Ибо мой сотоварищ, который был здесь заперт как сумасшедший, подвергся этому по своей собственной вине и по причине своего легковерия и самоуверенности. Но я если и согрешил, то сделал это в направлении совершенно обратном, как вы сейчас услышите, если только, конечно, вы позволите мне изложить все по порядку.
И султан, и его визирь, и новый придворный отвечали все вместе: — Ну конечно!
И визирь прибавил:
— Впрочем, чем больше ты внесешь порядка в рассказ свой, тем больше мы будем расположены считать тебя несправедливо причисленным к умалишенным.
И молодой человек начал свою историю так:
— Знайте же, о господа и венец на моей голове, что я также купец, сын купца, и что, прежде чем я был ввергнут в этот маристан, я имел лавку на базаре и продавал женам богатых господ браслеты и прочие украшения всех видов и сортов. И в ту пору, к которой относится начало этой истории, мне было не более шестнадцати лет от роду, но и тогда уже я славился по всему базару моей степенностью, честностью, основательной головой и серьезностью в делах. И я никогда не пытался завязать разговор с какой-нибудь из дам-покупательниц и никогда не говорил ни слова более того, сколько в точности было необходимо для заключения сделки. И особенно я придерживался предписаний Корана и не поднимал никогда глаз ни на одну женщину из дочерей мусульман. И купцы ставили меня в пример своим сыновьям, когда приводили их с собой в первый раз на базар. И уже не одна мать пыталась вступать в переговоры с моей матерью относительно какого-нибудь почетного для меня брака. Но моя мать воздерживалась от ответа до лучшего случая и обходила вопросы, ссылаясь на мои юные годы, и на то, что я единственный сын, и на слабое мое телосложение.
И вот когда я однажды сидел перед моей книгой счетов и проверял ее содержание, в мою лавку вошла хитрая маленькая негритянка, которая вежливо поклонилась мне и сказала:
— Это, вероятно, лавка господина купца такого-то?
И я отвечал:
— Совершенно верно!
Тогда она вытащила из-за пазухи, с бесконечными предосторожностями и осторожно оглядываясь направо и налево своими негритянскими глазами, маленькую записку и протянула ее мне со словами:
— Вот это от госпожи моей. И она ожидает благосклонного ответа.
И, передав мне бумажку, она отошла в сторону, дожидаясь моего решения.
А я, развернув записку, прочитал ее и нашел, что она содержит оду, написанную пламенными стихами в мою похвалу и в мою честь. И в заключительных строках было имя той, которая называла себя моей возлюбленной.
Тогда я, господин мой султан, почувствовал себя чрезвычайно обиженным этой попыткой, и счел это тяжким оскорблением моего доброго имени, и даже усмотрел здесь покушение вовлечь меня в какое-нибудь опасное и запутанное похождение. И я разорвал в клочки это объяснение и растоптал его. Потом я повернулся к маленькой негритянке, схватил ее за ухо и дал ей несколько оплеух и чувствительных подзатыльников. И я закончил расправу с ней ударом ногой, от которого она вылетела из моей лавки. И я плюнул ей в лицо, и сделал это совершенно открыто, чтобы все соседи видели мой поступок и не могли сомневаться в моей мудрости и моей добродетели. И я закричал ей:
— Ах ты, дочь тысячи бесстыдных рогоносцев, ступай доложи обо всем этой дочери сводников, госпоже твоей!
И все мои соседи, увидав это, начали перешептываться друг с другом от удивления; и один из них показал на меня пальцем своему сыну и сказал ему:
— Да будет благословение Аллаха над головой этого добродетельного молодого человека! О, если бы ты, сын мой, умел в его возрасте отталкивать предложения проклятых развратниц, которые подкарауливают хороших молодых людей!
И вот, о господа мои, все это произошло, когда мне было шестнадцать лет. И поистине, только теперь я вижу, насколько мое поведение было невежливо, лишено смысла и исполнено глупого тщеславия и неуместного самолюбия, насколько оно было лицемерно, малодушно и грубо. И хотя впоследствии за этот скотский поступок я испытал много неприятного, я все-таки нахожу, что я заслужил гораздо большего и что даже эта цепь, надетая на мою шею совершенно по другим причинам, следовала мне за мою бессмысленную выходку. Но как бы то ни было, я не хочу смешивать месяц Шаабан с месяцем Рамаданом и буду продолжать мою историю по порядку.
Итак, о господа мои, со времени этого происшествия прошли дни, и месяцы, и годы, и я сделался вполне взрослым человеком. И я узнал женщин и все последующее, хотя и оставался еще девственником; и я чувствовал, что уже действительно наступил час избрать какую-нибудь молодую девушку, которая могла бы быть моей супругой перед Аллахом и матерью моих детей. И вот мое желание должно было исполниться, как вы сейчас услышите. Но я не предвосхищаю ничего и буду рассказывать все по порядку.
И действительно, однажды в послеполуденное время я увидел, что к моей лавке подходит, посреди пяти или шести сопровождавших ее белых рабынь, юная дева любви, в драгоценных уборах, блистающая золотом и камнями, с руками, выкрашенными лавзонией, и с косами, ниспадающими на плечи, которая приближалась во всей своей грации, покачиваясь с благородством и манерностью.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Однажды в послеполуденное время я увидел, что к моей лавке подходит, посреди пяти или шести сопровождавших ее белых рабынь, юная дева любви, в драгоценных уборах, блистающая золотом и камнями, с руками, выкрашенными лавзонией, и с косами, ниспадающими на плечи, которая приближалась во всей своей грации, покачиваясь с благородством и манерностью. И она вошла, как царица, в мою лавку в сопровождении своих рабынь и уселась, соблаговолив бросить мне грациозное приветствие. И она сказала мне:
— О молодой человек, найдется ли у тебя хороший выбор золотых и серебряных украшений?
И я отвечал:
— О госпожа моя, каких угодно сортов!
Тогда она попросила меня показать ей браслеты для ног. И я ей принес самые тяжелые и самые красивые, какие только бывают для ног. И она бросила на них небрежный взгляд и сказала:
— Примерь их мне!
И тотчас же одна из ее рабынь наклонилась и, приподняв край шелковой одежды ее, открыла моим взорам самую тонкую, самую белую лодыжку, какая только выходила из рук Творца. И я стал примерять ей браслеты, но не мог найти ни одного достаточно узкого для очаровательного изящества этих ног, отлитых в формы совершенства. И она, увидав мое затруднительное положение, улыбнулась и сказала:
— Это неважно, о молодой человек! Я могу спросить у тебя что-нибудь другое. Но прежде скажи мне вот что. Домашние мне говорят, что у меня ноги как у слона. Верно ли это?
И я воскликнул:
— Имя Аллаха над тобой, и вокруг тебя, и над совершенством твоих ножек, о госпожа моя! Даже газель, увидав их, зачахла бы от зависти!
Тогда она сказала мне:
— А я думала, наоборот. — Потом она прибавила: — Покажи мне еще браслеты!
И я, чувствуя, что глаза мои полны еще видением этих восхитительных ног, пошел поискать самые лучшие и самые узкие браслеты, какие только делаются из золота и эмали, и принес их ей.
Но она сказала мне:
— Примерь их мне сам! Я сегодня что-то устала!
И тотчас же одна из рабынь поспешила к ней и приподняла рукава своей госпожи. И моим глазам представилась рука — гай! гай! — шея лебедя! Белее и глаже хрусталя! И на конце руки кисть и пальцы — гай! гай! — леденцы! О господин мой, засахаренные финики! Радость души, наслаждение, чистейшее и возвышеннейшее наслаждение! И я, наклонившись, начал примерять на эту дивную руку браслеты. Но даже самые узкие из них, изготовленные для рук детей, оскорбительно болтались на этих тонких, прозрачных запястьях; и я поспешил отойти, опасаясь, как бы прикосновение их не повредило этой нежнейшей коже.
И она улыбнулась мне, видя мое смущение, и сказала:
— Что это ты увидел, о молодой человек? Разве я однорука, или, может быть, у меня утиные лапы, или же лапы бегемота?
И я воскликнул:
— Имя Аллаха над тобой, и вокруг тебя, и над округлостью белой руки твоей, и над тонкостью детского запястья твоего, и над изяществом твоих пальцев, подобных пальцам гурий, о госпожа моя!
И она сказала мне:
— Что ты?! Разве это верно?! А между тем у нас дома так часто все говорили совсем наоборот. — Потом она прибавила: — Дай мне посмотреть ожерелья и золотые нагрудники!
И я, опьяненный без вина, поспешил принести ей все, что было у меня самого богатого и самого тонкого из ожерелий и золотых нагрудников. И тотчас же одна из рабынь осторожно и благоговейно приоткрыла шею и часть груди госпожи своей. И — гола! гола! — две груди! Две сразу! О господин мой! Две, из розовой слоновой кости, округлые, упругие, показались на ослепительной белизне тела ее. И они казались висящими на мраморной шее, как два близнеца на шее их матери. И я при виде этого не мог не воскликнуть, отворачивая голову:
— Закрой! Закрой! Да набросит на тебя Аллах покров Свой!
И она сказала мне:
— Что?! Ты не хочешь примерять мне ожерелья и нагрудники?! Но это неважно! Я спрошу у тебя что-нибудь другое. Но прежде скажи мне: разве я безобразна или грудаста, как буйволица, или черна, или волосата? Или же я худа и суха, как соленая рыба, или, быть может, моя грудь плоска, как столярный верстак?
И я воскликнул: