Но она, не выказывая ни малейшего волнения, с улыбкой отвечала мне:
— А, барабанщик, ты разве забыл свою вину против меня, и твои поношения на мое послание в стихах, и твое оскорбительное обращение с моей негритянкой, и ту брань, которой ты осыпал ее, и удар ногой, которым ты наградил ее, и ту брань, которую ты послал через нее мне?
И, сказав это, молодая девушка опустила свое покрывало и поднялась, чтобы уйти.
И тут-то, о господин мой, я понял, что я пожал лишь то, что посеял, и я почувствовал всю тяжесть прежней своей грусти, и увидел, насколько ненавистна во всех отношениях угрюмая добродетель и насколько отвратительно лицемерное благочестие. И в ту же минуту я бросился к ногам юной девы совершенной любви и стал умолять ее простить меня, говоря:
— Я наказан! Я наказан! Я поистине наказан за все!
И я говорил ей слова сладостные и нежные, точно капли дождя в выжженной пустыне, и наконец попросил ее остаться. И она удостоила меня прощения и сказала мне:
— На этот раз я согласна простить тебя, но пусть это не возобновляется!
И я воскликнул, целуя край ее одежды:
— О госпожа моя, я в твоей власти, я раб твой и жду с твоей помощью освобождения от того, что тебе известно!
И она сказала, улыбаясь:
— Я уже обдумала это. И как я сумела захватить тебя в мои сети, так же я сумею и освободить тебя.
И я воскликнул:
— Йа Аллах! Йа Аллах! Поторопись! Поторопись!
Тогда она сказала мне:
— Выслушай мои слова, вникни в мои указания — и ты наверняка избавишься, и без труда, от жены твоей.
И я склонился перед нею, говоря:
— О роса! О прохлада!
И она продолжала:
— Поднимайся и ступай к подножию крепости, поищи там скоморохов, фигляров, шарлатанов, шутов, танцовщиков, акробатов, балагуров, вожаков обезьян, вожаков медведей, барабанщиков, трубачей, дудочников, литаврщиков и всевозможных других шутников и условься с ними, чтобы они пришли к тебе во дворец шейх-уль-ис-лама, отца жены твоей. И перед их приходом расположись вместе с ним за прохладительными напитками на крыльце, выходящем во двор дома.
И они, когда придут, начнут приветствовать и поздравлять тебя, говоря: «О сын нашего дяди, о кровь наша, о зеница нашего ока, мы пришли разделить твою радость в этот благословенный день твоей свадьбы! Поистине, нас радует высокое положение, которого ты достиг! И когда ты будешь краснеть за нас, мы почтем за честь быть в родстве с тобою, и когда, забывая о твоих родителях, ты будешь гнать нас и выводить нас, мы не уйдем от тебя, ибо ты сын нашего дяди, наша кровь, зеница нашего ока!»
И тогда ты прикинешься, что очень смущен оглашением твоего родства с ними, и, чтобы избавиться от них, начнешь бросать в их толпу пригоршнями драхмы и динары.
И, увидев все это, шейх-уль-ислам, без всякого сомнения, будет расспрашивать тебя, и ты ответишь ему, опуская голову: «Я должен сказать тебе истину, так как мои родственники выдали меня. Мой отец действительно был балагур, вожак медведей и обезьян, таково занятия моей семьи и ее происхождение. Но впоследствии Воздаятель открыл пред нами двери успеха, и мы снискали уважение всех купцов базара и их главы». И отец жены твоей скажет тебе: «Итак, ты сын балагура из племени акробатов и вожаков обезьян?» И ты ответишь: «Невозможно, чтобы я отрекся от моего происхождения и моей семьи из любви к твоей дочери и из внимания к ее высокому положению, потому что кровь не отрекается от крови, и ручей не отрекается от своего источника». И он скажет тебе без всякого сомнения: «В таком случае, о молодой человек, необходимо уничтожить брачный договор, так как ты скрыл от нас свое племя и происхождение. И неудобно, чтобы ты оставался супругом дочери шейх-уль-ислама, верховного главы всех кади, восседающего на ковре закона, шерифа[25] и ученого, род которого восходит до родителей посланника Аллаха! И неудобно, чтобы его дочь, как бы она ни была обойдена благодеяниями Воздаятеля, находилась в распоряжении сына шута». И ты возразишь ему на это: «Ла! Ла! Йа эфенди[26], твоя дочь — моя законная жена, и каждый из ее волос стоит тысячу жизней. И я, клянусь Аллахом, не разведусь с нею, хотя бы ты предлагал мне все царства мира!»
Но мало-помалу ты допустишь его убедить тебя, и, когда слово «развод» будет произнесено, ты неохотно согласишься разойтись с супругой твоей. И ты произнесешь трижды в присутствии шейх-уль-ислама и двух свидетелей формулу развода. И когда ты таким образом развяжешься с нею, ты вернешься сюда и найдешь меня здесь. И Аллах устроит то, что останется устроить.
И при этой речи юной девы совершенной любви я почувствовал, как расширяются опахала моего сердца, и я воскликнул:
— О царица ума и красоты, долг повиноваться тебе — над головой моей и пред очами моими!
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И при этой речи юной девы совершенной любви я почувствовал, как расширяются опахала моего сердца, и я воскликнул:
— О царица ума и красоты, долг повиноваться тебе — над головой моей и пред очами моими!
И, простившись с нею и оставив ее в моей лавке, я пошел на площадь, раскинувшуюся у подножия крепости, и вступил в переговоры с главой корпорации фигляров, скоморохов, шарлатанов, шутов, танцовщиков, акробатов, балагуров, вожаков обезьян, вожаков медведей, барабанщиков, трубачей, дудочников, флейтистов и всяких других гаеров[27]; и я условился с этим главою относительно выполнения моего плана, пообещав ему значительное вознаграждение. И, получив от него обещание исполнить все по моему желанию, я пошел впереди него и вошел во дворец шейх-уль-ислама, отца жены моей, и уселся рядом с ним на крыльце, выходящем во двор.
И за шербетами я едва успел перекинуться с ним несколькими словами, как вдруг через открытые ворота во двор вступило целое шествие: впереди шли на головах четыре скомороха, за ними на носочках — четыре акробата, а за ними на руках — четыре фигляра, и, наконец, среди чрезвычайного шума и гама — все племя, обитающее у подножия крепости, и они били в барабаны, тамтамы и треугольники, и завывали, и танцевали, и жестикулировали, и проделывали всевозможные дурачества.
И здесь были все: и вожаки обезьян со своими обезьянами, и медвежьи поводыри с наилучшими своими медведями, и шуты со всей своей мишурой, и шарлатаны в высоких войлочных колпаках, и музыканты с шумными инструментами, от которых поднимался невыразимый гомон. И они вошли и разместились во дворе в стройном порядке, с обезьянами и медведями посредине, и каждый из лицедеев делал свое дело. Но вдруг раздался ужасный грохот табла[28], и вся суматоха прекратилась как по волшебству. И глава племени вышел вперед, приблизился к ступеням крыльца и от имени всех собравшихся сородичей величественным голосом приветствовал меня речью, выражая мне пожелания благоденствия и долголетия и излагая все то, чему я научил его.
И действительно, о господин мой, все произошло так, как предвидела молодая девушка. Ибо шейх-уль-ислам, услышав из уст самого главы племени объяснение всей этой суматохи, потребовал от меня признания. И я подтвердил ему, что я действительно родственник по отцу и по матери всех этих людей и что я сын фигляра, обезьяньего вожака, и я повторил ему все слова той роли, которая мне была указана молодой девушкой и которую ты уже знаешь, о царь времен. И шейх-уль-ислам, совершенно переменившись в лице, в крайнем негодовании сказал мне:
— Ты не можешь оставаться больше в доме и семье шейх-уль-ислама, ибо я могу опасаться, что тебе будут плевать в лицо и что к тебе будут относиться с меньшим уважением, чем к христианской собаке или иудейской свинье.
И я вначале отвечал ему:
— Клянусь Аллахом, я не разведусь со своей женой, хотя бы ты предлагал мне за это царство Ирак!
И шейх-уль-ислам, который хорошо знал, что насильственный развод запрещен шариатом, отвел меня в сторону и стал умолять в самых ласковых выражениях, чтобы я согласился на этот развод, говоря мне:
— Покрой мою честь, и Аллах покроет твою!
И я наконец снизошел до развода, сказав дочери шейх-уль-ислама:
— Я отвергаю ее один раз, два раза, три раза, я отвергаю ее!
Ибо такова формула безвозвратного развода. И после произнесения ее, так как я делал это по настоятельному требованию самого отца, я оказался сразу освобожденным от обязательства внести выкуп и приданое и избавленным от самого ужасающего кошмара, какой только давил грудь какого-либо человеческого существа.
И, не теряя времени на прощание с тем, кто в течение ночи был отцом жены моей, я без оглядки пустился наутек и одним духом прибежал к своей лавке, в которой меня все время дожидалась юная дева совершенной любви. И она сладчайшим голосом своим пожелала мне благополучного прибытия, со всей пристойностью своих манер поздравила меня с успехом и сказала мне:
— Вот теперь наступил час для нашего союза! Что думаешь ты об этом, о господин мой?
И я отвечал:
Шейх-уль-ислам, услышав из уст самого главы племени объяснение всей этой суматохи, потребовал от меня признания.
— Будет ли это в моей лавке или в твоем доме?
И она улыбнулась и сказала:
— О бедняжка! Разве ты не знаешь, сколько стараний должна приложить женщина к своей особе, чтобы все было так, как подобает?! Поэтому необходимо, чтобы это произошло в моем доме!
И я отвечал:
— Клянусь Аллахом, о владычица моя, с каких это пор лилии ходят в хаммам и розы принимают ванну? Моя лавка достаточно велика, чтобы вместить тебя, о лилия или роза! Если же моя лавка сгорит, у меня есть еще для этого мое сердце!
И она мне отвечала, смеясь: