— Ты поистине изменился. Вот ты уже отделался от своих прежних манер, таких грубых. И ты умеешь говорить прекрасные комплименты. — И она прибавила: — Ну а теперь вставай, запирай свою лавку и следуй за мной!
И я, который только и ждал этих слов, поспешно отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И, выйдя из лавки последним, я запер ее на ключ и последовал на расстоянии десяти шагов за группой, состоявшей из молодой девушки и ее рабынь. И мы таким образом подошли к одному дворцу, дверь которого отперлась при нашем приближении. И когда мы вошли в него, ко мне подошли два евнуха и пригласили меня отправиться вместе с ними в хаммам. И я, решившись делать все, не спрашивая объяснений, дозволил им провести меня в хаммам, где я и принял ванну чистоты и свежести. И после этого, облеченный в тончайшие одежды и надушенный китайской амброй, я был отведен во внутренние покои, где меня уже ждала, небрежно раскинувшись на парчовом ложе, юная дева моих желаний и совершенной любви.
И вот когда мы остались одни, она сказала мне:
— Иди же сюда, иди же, о мой барабанщик! Клянусь Аллахом! Нужно быть глупым до крайних пределов глупости, чтобы отказаться, как ты недавно сделал, от ночи, подобной этой. Но чтобы не огорчать тебя, я не буду вспоминать прошлое.
И я, о господин мой, при виде этой юной девушки, уже совершенно обнаженной, белой и прекрасной, и роскошного ее сложения, и роскошного ее пухлого зада почувствовал себя вознагражденным за все пропущенное время и уже был готов наброситься на нее. Но она остановила меня жестом и улыбкой и сказала мне:
— Перед боем, о барабанщик, я хочу знать, известно ли тебе имя противника твоего?
— Источник благодати!
— Нет!
— Мать белизны!
— Нет!
— Сладкая плоть!
— Нет!
— Очищенный кунжут!
— Нет!
— Базиликовые мостки!
— Нет!
— Ретивые кудряшки!
— Нет!
Тогда я сказал:
— Ради Аллаха! О госпожа моя! Я знаю еще только одно название — гостиница дядюшки Мансура!
Но она сказала:
— Нет! — и добавила: — Чему тебя только учили теологи и мастера грамматики?!
И я ответил:
— Ничему такому.
Она сказала:
— Так слушай, вот некоторые ее названия: немые губки, жирная овечка, сладкие тисочки, отворяемые воротца, неутомимая кусака, бодрая трясучка, привлекающая бездна, колодец Якуба, детская колыбелька, гнездышко без яиц, птичка без перьев, белоснежная голубка, киска без усов, молчаливая курочка и кролик без ушей. — И, закончив таким образом свои объяснения и расширив мое понимание предмета, она внезапно обхватила меня ногами и руками и сказала мне: — Ради Аллаха! О барабанщик! Будь быстрым при атаке и неспешным при отступлении, легким на подъем и твердым при объятиях, подныривай снизу и атакуй сверху, затыкай как пробкой, и скачи без остановки, ибо отвратительным является тот, кто поднимается один или два раза, чтобы затем сесть, и кто поднимает голову, чтобы опустить ее, и кто готов, споткнувшись, упасть. Так дерзай, о юноша!
И я, мой господин, ответил:
— Хей, клянусь твоей жизнью, о госпожа моя, приступим ко всему по порядку! По порядку! — И я добавил: — С чего же нам начать?
И она ответила:
— По твоему выбору, о барабанщик!
— Тогда давай сначала засыплем корма жирной овечке!
— Она ожидает! Она ожидает!
И я сказал своему малышу: «Отвесь «салам» этой жирной овечке!» — и мой малыш отвесил ей самый глубокий привет, а она ответила на своем языке: «Пусть Аллах приумножит твое добро, пусть Аллах увеличит твое добро!»
И я, мой господин, сказал своему малышу: «Поговори с немыми губками!» — и он ответил с полным послушанием, и был щедр, и уважил немые губки, которые внезапно заговорили на своем языке, восклицая: «Пусть Аллах приумножит твое добро, пусть Аллах увеличит твое добро!»
И я сказал своему малышу: «Приручи бешеную кусаку!» — и мой малыш начал ласкать ее с большой осторожностью, и делал это так хорошо, что вернулся обратно без всякого для себя ущерба, а кусака, весьма довольная проделанной им работой, сказала на своем языке: «Отдаю тебе дань уважения, ах, какой это был дивный напиток!»
И я сказал своему малышу: «Наполни колодец Якуба, о ты, более выносливый, чем Айюб!» И мой малыш сразу же ответил: «Он меня поглощает! Он меня поглощает!» А потом этот колодец был наполнен без утомления или возражений и был заткнут так, что в нем не осталось никаких пустот.
И я сказал своему малышу: «Согрей птицу без перьев!» И малыш заработал, как молот по наковальне, и согретая птица воскликнула: «Я раскалилась! Я горю!»
И я сказал своему малышу: «О, превосходно, а теперь задай корму этой белоснежной голубке», и та ответила: «О благословение! О благо!»
И я сказал своему малышу: «Не забудь и про этого славного кролика без ушей. Пробуди-ка его ото сна, о зрачок моего глаза, которому нет равных!» — и неутомимый малыш, который так и не прилег отдохнуть, пообщался с кроликом и дал ему такой хороший совет, что тот, хотя и был без ушей, воскликнул: «Как это чудесно, как здорово!»
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И неутомимый малыш, который так и не прилег отдохнуть, пообщался с кроликом и дал ему такой хороший совет, что тот, хотя и был без ушей, воскликнул: «Как это чудесно, как здорово!»
И я продолжал, о мой господин, побуждать моего малыша общаться таким образом со своим противником, меняя каждый раз тему беседы и заставляя его работать в соответствии с каждым его свойством: брать и давать, не забывая ни о киске без усов, ни о детской колыбельке, которая была найдена очень теплой, ни о гнездышке без яиц, которое было найдено совершенно новым, ни о притягательной пропасти, в которую он нырял боком до тех пор, пока ее владелица не воскликнула: «Я сдаюсь! Я отрекаюсь от престола! Ах! Какой ныряльщик!» И он вынырнул оттуда без всякого ущерба и еще более сильным и наконец посетил раскаленную, словно духовка, гостиницу дядюшки Мансура, из которой вернулся более тяжелым и более крупным, чем топинамбур.
И мы не останавливали наш поединок, о господин мой, до самого утра, пока не наступило время произнести утреннюю молитву и идти в хаммам.
И когда мы вышли из хаммама и сошлись за утренней едой, дева совершенной любви сказала мне:
— Клянусь Аллахом, о мой барабанщик, ты поистине великолепен, и судьба благоволила ко мне, когда заставила меня остановить на тебе свой выбор. И не следует ли нам теперь узаконить наш союз? Что ты думаешь об этом? Желаешь ли остаться со мной по закону Аллаха или же предпочтешь отказаться навсегда от моего лицезрения?
И я отвечал:
— Скорее бы я предпочел смерть, чем отказаться от радости глядеться в это лицо белизны, о госпожа моя!
И она сказала:
— В таком случае нам нужны кади и свидетели.
И она приказала тотчас же позвать кади и свидетелей и без всяких проволочек написать наш брачный договор. После этого мы сели вдвоем за нашу первую общую трапезу, а потом подождали, пока не закончилось пищеварение и не прошла вся опасность повредить желудку, чтобы опять приняться за наши игры и забавы и соединить таким образом день с ночью.
И я жил такой жизнью, о господин мой, с девой совершенной любви, не зная отдыха, в течение тридцати ночей и тридцати дней, совершая то, что должно было случаться, и заполняя то, что должно быть заполнено, пока наконец в один день я не почувствовал нечто вроде головокружения и сказал своей противнице по любовной борьбе:
— Я не знаю, что со мной, но, клянусь Аллахом, я не в силах бросить копье в двенадцатый раз.
И она воскликнула:
— Что?! Что?! Но двенадцатое самое необходимое, все прежние в счет не идут!
И я сказал ей:
— Это невозможно! Невозможно!
Тогда она принялась смеяться и сказала мне:
— Тебе нужен отдых. И мы тебе дадим его.
И далее я уже ничего не слышал, ибо силы мои покинули меня и я покатился на пол, точно осел без узды.
И когда я очнулся от своего обморока, я увидел себя на цепи в этом маристане, в обществе двух сотоварищей, этих достопочтенных молодых людей.
И стражи на мой вопрос отвечали:
— Это для твоего отдыха! Это для твоего отдыха!
И клянусь твоей жизнью, о господин мой султан, я теперь уже чувствую себя вполне отдохнувшим и окрепшим, и я прибегаю к твоему великодушию, чтобы ты меня вновь соединил с девой совершенной любви. Что же касается ее имени и положения, то это превышает мои познания. И я тебе рассказал все, что мне было известно.
Такова моя история, изложенная в том же порядке и последовательности, как она действительно протекала. Но один Аллах всеведущ!
Когда султан Махмуд и его визирь, бывший султан-дервиш, выслушали эту историю второго молодого человека, они удивились до крайних пределов удивления тому порядку и ясности, с которыми она была рассказана. И султан сказал молодому человеку:
— Клянусь моей жизнью! Если даже причина твоего заключения не была столь незаконна, я все-таки освободил бы тебя, выслушав твой рассказ. — И он прибавил: — Можешь ли ты привести нас к дворцу юной девушки?
И он отвечал:
— Могу, конечно, даже с закрытыми глазами!
Тогда султан, и визирь, и новый придворный, бывший первый сумасшедший, встали, и султан сказал молодому человеку, приказав снять с него оковы:
— Предшествуй нам на пути, ведущему к твоей супруге!
И уже все четверо готовы были выйти, как вдруг третий молодой человек, который еще оставался с цепью на шее, воскликнул:
— О господа мои! Да будет Аллах над всеми нами! Прежде чем уходить, выслушайте мою историю, ибо она еще более необыкновенна, чем история моих товарищей!
И султан сказал ему:
— Освежи сердце свое и успокой дух свой, ибо мы не замедлим вернуться сюда!
И они пошли, предшествуемые молодым человеком, пока не приблизились к дверям дворца, увидав который, султан воскликнул: