— Аллах акбар![29] Да сгинет Иблис-искуситель! Этот дворец, о друзья мои, есть жилище третьей дочери моего дяди, покойного султана. И наша судьба — непостижимая судьба. Хвала Тому, Кто соединяет разъединенное и восстанавливает расторгнутое!
И он вошел во дворец в сопровождении своих спутников и приказал уведомить о своем прибытии дочь своего дяди, которая поспешила предстать между рук его.
И действительно, это оказалась дева совершенной любви! И она поцеловала руку султана, супруга сестры своей, и заявила, что ожидает его приказаний.
И султан сказал ей:
— О дочь моего дяди, я привел тебе твоего супруга, этого прекрасного юношу, которого я сию минуту назначаю вторым придворным, и отныне он будет постоянным моим сотрапезником и сотоварищем. Ибо я знаю его историю и мимолетную неприятность, которая произошла между вами. Но впредь этого не повторится, потому что он уже отдохнул и укрепился.
И юная девушка отвечала:
— Слушаю и повинуюсь! И с той минуты, как он находится под твоим покровительством и под твоим ручательством, и так как ты утверждаешь, что он уже укрепился, я согласна жить с ним опять!
И султан сказал ей:
— Да воздастся тебе за это, о дочь моего дяди! Ты сняла большую тяжесть с моего сердца! — И он прибавил: — Позволь только нам увести его с собой на некоторое время. Ибо нам надо еще прослушать одну историю, которая должна быть совершенно необыкновенна.
И он простился с нею и вышел с молодым человеком, новым, вторым его придворным, и со своим визирем, и со своим первым придворным.
И когда они пришли в маристан, то уселись на прежнее место, перед третьим молодым человеком, который дожидался их с пламенным нетерпением и с цепью на шее и который тотчас же начал свою историю так:
РАССКАЗ ТРЕТЬЕГО СУМАСШЕДШЕГО
Знай, о верховный владыка, и ты, о визирь, и вы, о досточтимые придворные, бывшие мои товарищи по заключению, знайте, что моя история не имеет ни малейшего сходства с только что вам рассказанными, потому что оба мои сотоварища были ввергнуты сюда молодыми девушками, я же нахожусь здесь совершенно по другой причине. Впрочем, повергаю мои слова на ваше собственное суждение.
Я был еще ребенком, о господа мои, когда отец мой и мать моя скончались в милосердии Воздаятеля. И я был подобран сострадательными соседями, такими же бедняками, как и мы, которые, не имея сами даже наиболее необходимого, не могли тратиться на мое воспитание и предоставляли мне шататься по улицам с открытой головой и голыми ногами, не имеющим на себе другой одежды, кроме половины рубахи из синей бумажной материи. Но я, должно быть, не имел очень противного вида, потому что прохожие, глядя на меня, когда я жарился на солнце, часто, останавливаясь, восклицали:
— Да сохранит Аллах этого ребенка от дурного глаза! Он прекрасен, как частица луны!
И бывало иной из них покупал для меня халвы из турецкого гороха или желтой тягучей карамели, которая растягивается в нитку, и, давая мне это, они похлопывали меня по щеке, или поглаживали меня по голове, или ласково потягивали меня за хохол, остававшийся на макушке моей бритой головы. И я открывал во всю ширину рот свой и одним глотком проглатывал все эти лакомства. И это заставляло восклицать от удивления тех, которые смотрели на меня, и открывать глаза зависти у уличных мальчишек, которые играли вместе со мною. И таким образом я достиг двенадцатилетнего возраста.
И вот в один день среди других дней я отправился со своими обычными товарищами поискать ястребиные или вороньи гнезда на вершинах развалин, как вдруг заметил в шалаше из пальмовых листьев, скрытом в глубине двора, неопределенную и неподвижную фигуру какого-то живого существа. И, зная, что в покинутых домах живут ифриты и мариды[30], я подумал: «Это марид!»
И, охваченный ужасом, я соскочил с вершины разрушенного дома и хотел уже бежать со всех ног и уничтожить короткое расстояние между мной и этим маридом. Но из глубины шалаша послышался ласковый голос, призывавший меня, и он говорил:
— Почему бежишь ты, милое дитя? Приди отведать мудрости! Ступай ко мне без страха! Я не ифрит и не марид, я человек, живущий в уединении и размышлении. Приди, дитя мое, я научу тебя мудрости!
Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И я, задержанный в своем бегстве непреодолимой силой, вернулся обратно и направился к шалашу, тогда как сладостный голос продолжал говорить мне:
— Приди, милое дитя, приди!
И я вошел в шалаш и увидел, что эта неподвижная фигура была старцем, которому, казалось, было бесчисленное множество лет. И его лицо, несмотря на его весьма преклонный возраст, было как солнце. И он взял меня за руку и прибавил:
— Ты будешь моим учеником. И ты достигнешь того, что когда-нибудь будешь сам наставником других учеников.
И, говоря это, он запечатлел на мне поцелуй мира, усадил рядом с собою и тотчас же начал меня поучать. И я был покорен его словами и красотой учения его; и я забыл для него мои игры и моих товарищей. И он стал отцом моим и матерью моей. И я выказывал ему глубокое уважение, и необыкновенную нежность, и безграничное повиновение. И так протекло пять лет, в течение которых мне было дано дивное воспитание. И дух мой был вскормлен хлебом мудрости.
Но, о господин мой, вся мудрость ни к чему, если она не посеяна в землю, недра которой плодородны. Ибо она может быть вырвана с корнем первым же взмахом граблей безумия, которыми прочищается плодородная грядка, и тогда не остается ничего, кроме засухи и бесплодия. И я должен был испытать на себе силу инстинктов, торжествующих над предписаниями.
И действительно, однажды старый мудрец, мой учитель, послал меня на двор мечети просить милостыню для поддержки нашего существования; и я был одарен от щедрот правоверных и направился к выходу и пошел по пути, ведущему в наше уединение. Но по дороге, о господин мой, я встретил толпу евнухов, посреди которых покачивалась молодая девушка, прикрытая вуалью; и сквозившие сквозь эту вуаль глаза ее, казалось мне, заключали в себе все небо. И евнухи были вооружены длинными палками, которыми они били по спинам прохожих, чтобы сгонять их с пути, по которому шествовала их госпожа. И я услышал, как народ со всех сторон перешептывался: «Дочь султана! Дочь султана!»
И я, о господин мой, вернулся к моему учителю с взволнованной душою и с беспорядком в голове. И я сразу забыл все наставления моего учителя, и мои пять лет мудрости, и обеты отречения.
И учитель мой с печалью смотрел на меня, тогда как я плакал. И мы провели всю ночь рядом друг с другом, не произнося ни слова.
И утром, после того как я, по обыкновению, поцеловал у него руку, я сказал ему:
— О отец мой и мать моя, прости недостойного ученика твоего, но нужно, чтобы душа моя видела еще раз дочь султана, хотя бы я только бросил на нее один-единственный взгляд.
И мой учитель сказал мне:
— О сын отца твоего и матери твоей, о дитя мое, если только этого желает душа твоя, ты увидишь дочь султана. Но подумай о расстоянии, разделяющем отшельников мудрости от царей земли. О сын отца твоего и матери твоей, о вскормленный нежностью моей, разве ты забыл, насколько мудрость несовместима с посещением дочерей Адама, хотя бы они были дочерьми царей?! И разве теперь ты хочешь отказаться от мира сердца твоего?! И разве ты хочешь, чтобы я умер в убеждении, что с моею смертью исчезнет последний хранитель обетов уединения?! О сын мой, ничто не доставляет таких богатств, как отречение, и ничто не дает такого удовлетворения, как уединение!
Но я отвечал:
— О отец мой и мать моя, если я не смогу увидеть царевну, бросить на нее хотя бы один взгляд, я, без сомнения, умру.
Тогда учитель мой, который очень любил меня, видя мою печаль и мое отчаяние, сказал мне:
— Дитя, довольно ли для удовлетворения твоих желаний одного взгляда на царевну?
И я отвечал:
— Без всякого сомнения!
И он со вздохом приблизился ко мне и потер у меня под бровями какой-то мазью — и в то же мгновение часть моего тела исчезла, и во мне осталась видимой только половина человека, одно туловище, одаренное движением.
И учитель мой сказал мне:
— Перенесись теперь в центр города — и ты достигнешь цели желаний твоих!
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И в мгновение ока я был перенесен на общественную площадь, где по прибытии я тотчас же был окружен бесчисленной толпой. И каждый смотрел на меня с изумлением. И со всех сторон сбегались взглянуть на это чудо — не человека, а половину человека, которая двигалась с такой быстротой. И молва об этом странном явлении вскоре распространилась по всему городу и достигла дворца, в котором жила дочь султана со своею матерью. И обе они пожелали удовлетворить свое любопытство и послали евнухов за мною, чтобы привести меня и поставить пред их светлые очи. И я был приведен во дворец и введен в гарем, и, пока царевна и мать ее с любопытством разглядывали меня, я смотрел на нее. И после этого они приказали евнухам поднять меня и отнести на то самое место, где они нашли меня. И я вернулся в шалаш моего учителя, с душою, взволнованной, как никогда, и с головою, расстроенной еще более прежнего.
И я нашел его лежащим на рогоже, со стесненной грудью и с таким желтым лицом, точно он уже боролся со смертью. Но сердце мое было слишком занято другим, и я не почувствовал в себе тревоги за него. И он спросил у меня слабым голосом:
— Видел ли ты, дитя мое, дочь султана?
И я отвечал:
— Да, но это было для меня хуже, чем вовсе не видеть ее. И отныне душа моя не найдет себе покоя, пока я не достигну того, чтобы сесть рядом с нею и насытить взоры мои ее лицезрением.
И он сказал мне, глубоко вздыхая: