И Гарун, изумленный и одновременно удивленный этим зрелищем, сказал своим спутникам:
— Какой удивительный незнакомец! Вероятно, он впервые в моей столице. Я принимал у себя самых могущественных царей, принцев и эмиров мира, и правители заморских неверных и из стран франков, и из областей крайнего Запада посылали ко мне свои посольства и своих представителей. Однако никто из тех, кого я видел, не был сравним с ним по красоте и изяществу.
Затем он обернулся к своему меченосцу Масруру и сказал ему:
Во главе кортежа на скакуне, порода которого чувствовалась в каждом его движении, ехал эмир или, может быть, сын царя, облик которого был блистателен и полон благородства.
— Поспеши, о Масрур, проследить за этим шествием, чтобы увидеть то, что можно увидеть, и без промедления вернись ко мне во дворец, позаботившись, однако, пригласить этого знатного незнакомца явиться завтра и стать между рук моих в час, назначенный для слепого, калеки и великодушного шейха.
И когда Масрур отправился выполнять приказ, халиф и Джафар наконец перешли через мост. Однако когда они добрались до конца его, то увидели посреди открывшейся перед ними площади, служившей для состязаний и турниров, большое скопление зрителей, глазевших на молодого человека, сидевшего верхом на красивой белой кобыле, которую он пускал во всю прыть, пришпоривая и охаживая большим кнутом так, что она была вся в пене и крови, а ноги и все тело ее дрожали.
И при виде этого зрелища халиф, который был любителем лошадей и не выносил жестокого обращения с ними, был на грани негодования и спросил у зрителей:
— Почему этот молодой человек ведет себя так жестоко по отношению к этой прекрасной послушной кобыле?
И люди ему отвечали:
— Мы этого не знаем, одному Аллаху это известно. Но каждый день в одно и то же время мы видим, как этот молодой человек появляется здесь на своей кобыле, и мы становимся свидетелями его бесчеловечного с ней обращения! — И они добавили: — В конце концов, он является законным хозяином своей кобылы, и он может обращаться с ней, как ему заблагорассудится.
И Гарун обратился к Джафару и сказал ему:
— О Джафар, позаботься узнать о причине, которая толкает этого юношу на такое жестокое обращение со своей кобылой. А если он откажется раскрыть это тебе, ты скажешь ему, кто ты, и прикажешь, чтобы он явился завтра и стал между рук моих в час, назначенный для слепого, калеки, щедрого шейха и чужестранного гостя.
И Джафар ответил, что слушает и повинуется, и халиф оставил его на площади, чтобы вернуться в одиночестве во дворец свой.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И Джафар ответил, что слушает и повинуется, и халиф оставил его на площади, чтобы вернуться в одиночестве во дворец свой.
И на следующий день после полуденной молитвы, когда халиф вошел в диван вершить суд, великий визирь Джафар немедленно представил перед ним пять человек, которых они встретили накануне на мосту и на площади Багдада, а именно: слепого, которому халиф дал оплеуху, несчастного калеку, бывшего школьного учителя, щедрого шейха, благородного всадника, которого в пути сопровождали индийские и китайские мелодии, и юношу, хозяина белой кобылы. И когда все эти пятеро поклонились трону его и поцеловали землю между рук его, халиф сделал им знак встать, и Джафар расставил их в должном порядке, рядом друг с другом, на ковре у подножия трона.
Тогда аль-Рашид первым делом обратился к юноше, который был хозяином белой кобылы, и сказал ему:
— О юноша, проявивший вчера такое бесчеловечное отношение к прекрасной и послушной белой кобыле, на которой ты ехал верхом, можешь ли ты рассказать мне свою историю, чтобы я знал причину, побудившую душу твою действовать таким варварским образом по отношению к бессловесному созданию, которое не может отвечать на оскорбления оскорблениями и на побои побоями? И не говори мне, что ты действовал таким образом, чтобы дрессировать или приручать свою кобылу, ибо в своей жизни я сам приручил и обучил великое множество жеребцов и кобыл, но никогда мне не приходилось так жестоко обращаться с теми лошадьми, которых я дрессировал. И не говори мне, что ты так изводил свою кобылу, чтобы позабавить зрителей, ибо это бесчеловечное зрелище не только не забавляло их, но возмущало до глубины души, и меня вместе с ними. И клянусь, лишь Аллах удерживает меня от того, чтобы примерно наказать тебя так, как ты того заслуживаешь, и положить конец этому отвратительному зрелищу. Поэтому говори без лжи и не скрывая от меня причины твоего поведения, ибо это единственный способ избежать моего гнева и получить мое благоволение. И я даже готов, если твой рассказ меня удовлетворит и твои слова оправдают твои действия, простить тебя и забыть все, что я видел оскорбительного в твоем поведении.
И когда юноша, владелец белой кобылы, услышал слова халифа, лицо его пожелтело, как шафран, и он опустил голову, храня молчание, охваченный великим смущением и безграничной печалью. И поскольку он продолжал стоять так, не в силах произнести ни слова, а слезы текли из его глаз и падали ему на грудь, халиф сменил гнев на милость и, возбуждаемый любопытством сверх меры, сказал ему мягко:
— О юноша, забудь, что ты находишься в присутствии эмира правоверных, и говори здесь свободно, словно ты в кругу друзей своих. И я клянусь заслугами моих славных предков, что тебе не будет причинено никакого вреда.
Тогда Джафар принялся делать юноше головой и глазами многозначительные знаки ободрения, которые явно означали: «Говори уверенно и не волнуйся».
Тогда юноша перевел дух, поднял голову, еще раз поцеловал землю между рук халифа и сказал:
ИСТОРИЯ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА, ХОЗЯИНА БЕЛОЙ КОБЫЛЫ
Знай, о эмир правоверных, что меня знают в моем квартале под именем Сиди Неман. А моя история, которую я собираюсь рассказать тебе по твоему приказу, — это тайна мусульманской веры. И она столь удивительна, что, будучи записана иглою во внутреннем уголке глаза, могла бы послужить спасительным уроком для тех, кто с уважением читал бы ее.
И молодой человек замолчал на мгновение, чтобы освежить в уме все свои воспоминания, и продолжил так:
— Когда умер отец мой, он оставил мне то, что во славу Аллаха перешло мне по наследству. И я увидел, что эти свалившиеся на мою голову по воле Аллаха блага больше и изысканнее, чем могла бы пожелать душа моя. И я увидел, помимо прочего, что в одночасье стал самым богатым и уважаемым человеком в своем квартале. Но моя новая жизнь, которая была далека от самодовольства и гордыни, только развила во мне мое горячее стремление к спокойствию и одиночеству. И я продолжал вести холостяцкую жизнь, поздравляя себя и всех мудрых в Аллахе с тем, что у меня нет семейных забот и обязанностей. И каждый вечер я думал: «Йа Сиди Неман, как скромна и спокойна жизнь твоя! И как восхитительно одиночество безбрачия!»
Но однажды, о мой повелитель, я проснулся с сильным и непостижимым желанием внезапно изменить жизнь свою. И это желание вошло в мою душу в виде идеи брака. И я в одночасье поднялся, побуждаемый внутренними движениями сердца своего, говоря себе: «Не стыдно ли тебе, Сиди Неман, жить вот так, одному в этой обители, как шакал в своей норе, без какого-либо нежного существа подле тебя, без всегда приятного женского тела, которое способно осушить глаза твои и заставить тебя почувствовать, что ты живой, и ощутить дыхание Создателя твоего? Стоит ли ждать и не познавать все прелести молодых девушек ради того, чтобы годы лишили тебя сил и сделали ни на что не способным?»
Обдумав эти совершенно разумные мысли, впервые пришедшие мне в голову, я уже не колеблясь следовал велениям души моей, ибо все ее желания заслуживают удовлетворения. Но поскольку я не был знаком ни с одной свахой, которая могла бы найти мне невесту среди дочерей знатных жителей моего квартала или богатых торговцев на базаре, я был полон решимости жениться самостоятельно, то есть оценив своими глазами прелести и качества жены моей и не следуя обычаю, согласно которому лицо невесты должно быть открыто только после заключения брачного договора и свадебных церемоний. И я решил выбрать себе невесту из числа красивых рабынь, которых продают и покупают. И я тотчас же вышел из своего дома и направился на рынок рабов, сказав себе: «Йа Сиди Неман, твое решение взять в жены рабыню, вместо того чтобы искать союза со знатными девушками, весьма разумно. Ибо таким образом ты избегаешь многих неприятностей и хлопот: не взваливаешь на свою спину всю семью жены своей; лишаешься неприятности испытывать на себе постоянно враждебные взгляды матери супруги твоей, которая, несомненно, будет старой ведьмой, а также братьев ее, взрослых и еще малых; избегаешь занудства отца жены твоей; и отвергаешь от себя будущие упреки супруги, которая не упустит ни единого случая, чтобы не попрекнуть тебя, выказывая свое высокое происхождение и доказывая, что у тебя нет над нею ни прав, ни власти и что у тебя есть перед нею только одни обязанности. Ибо тогда ты наверняка пожалеешь о своей прежней холостяцкой жизни и будешь кусать себе пальцы до крови. А выбирая себе невесту, которую ты сможешь оценить глазами своими и пальцами своими и которая не будет обременена родственными связями и будет обладать лишь одной красотой своей, ты упрощаешь свое существование, избегаешь все осложнения и недостатки брака и будешь пользоваться одними его преимуществами».
И, переполненный этими новыми для себя мыслями, о эмир правоверных, я пришел на невольничий рынок, чтобы выбрать себе подходящую жену, с которой можно было бы благословенно жить со всевозможной усладой и во взаимной любви. И поскольку по своей природе я был склонен к привязанности, я всеми силами желал найти в этой юнице, выбранной по собственному желанию, те качества души и тела, которые позволили бы мне излить на нее те накопленные запасы нежности, ни малейшего намека из которых я еще не изливал ни на одно живое существо.