В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Золото волос ее ослепляло, и роскошное тело ее казалось мне аппетитным, как свежий абрикос, покрытый легким пушком, и столь же желанным.
А на следующий день, когда мы встретились за столом за трапезой, я поприветствовал ее с улыбающимся лицом и низко поклонился ей, как делал это, когда к нам с Запада прибывали эмиры, посланные королем франков. И я заставил ее сесть рядом с собою перед подносами с яствами, среди которых, как и накануне, стояло блюдо с рассыпчатым рисом, чудесно сваренным на масле и присыпанным молотой корицей. Но моя супруга стала вести себя точно так же, как и накануне: она прикасалась только к единственному блюду с рисом, исключая все остальные кушанья, и она накалывала рисинки одну за другой на палочку, похожую на ухочистку, и не спеша подносила их к своему рту.
И я, еще более удивленный, чем накануне, таким способом вкушения пищи, подумал про себя: «Клянусь Аллахом! Где она так научилась есть рис? Может быть, это в обычае страны, откуда она родом? Или она так поступает, потому что малоежка? Или она пересчитывает зерна риса, чтобы не съесть больше положенного? Но быть может, она поступает так из экономии, чтобы научить меня быть бережливым и не быть расточительным? Клянусь Аллахом! Она ошибается, потому что нам нечего бояться, что мои запасы иссякнут и что я смогу когда-нибудь разориться. Ибо у нас благодаря Воздаятелю есть на что жить, и мы не обязаны лишать себя необходимого».
Однако жена моя вряд ли понимала эти мои соображения и мое недоумение, поскольку она продолжала есть в своей непостижимой манере. И даже, как если бы она хотела причинить мне еще больше боли, она время от времени отбрасывала некоторые рисовые зернышки и заканчивала тем, что вытирала, не говоря ни единого слова или не глядя на меня, свою маленькую заостренную палочку и прятала ее в костяной футляр. И это все, насколько я видел, что она сделала этим утром. И вечером она ела точно так же, как и утром, и так повторялось всякий раз, когда мы садились вместе перед расстеленной скатертью за общей трапезой.
Когда же я в результате наблюдений убедился, что любая женщина просто не может жить, принимая столь малое количество пищи, я уже больше не сомневался, что в самом существовании моей супруги скрывается какая-то необычайная тайна. И это соображение заставляло меня продлевать свое ожидание в надежде, что со временем она привыкнет жить со мною так, как мне бы хотелось. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что эта моя надежда была совершенно напрасной и что мне надо решиться и попытаться любой ценой найти объяснение ее образа жизни, столь отличного от нашего. И такая возможность представилась мне, когда я этого совсем не ожидал.
После пятнадцати дней воздержания и осмотрительности с моей стороны я наконец решился и впервые попытался посетить ее в спальне для новобрачных. И вот однажды ночью, когда я думал, что моя жена крепко спит, я медленно подошел к комнате, которую она занимала на противоположной от моей стороне дома, и приблизился к ее двери, стараясь ступать неслышно, дабы не побеспокоить ее во сне. Ибо я не хотел разбудить ее внезапно, и мне хотелось полюбоваться на нее спящую, и я представлял ее закрытые глаза с длинными загнутыми ресницами такими же красивыми, как у райских гурий.
И вот, дойдя до этой двери, я услышал за нею шаги супруги моей. И поскольку я не мог понять причину, которая не давала ей уснуть в столь поздний час ночи, я решил спрятаться за дверной портьерой, чтобы попытаться понять, в чем тут дело.
И вскоре дверь открылась — и на пороге появилась моя жена, полностью одетая, и она пошла, заскользив по мраморным плитам, не издавая ни малейшего шума. И когда она проходила мимо меня в темноте, я взглянул на нее — и от изумления кровь застыла у меня в жилах. Ее лицо в темноте было словно освещено двумя горящими угольками, и то были ее глаза, подобные глазам тигров, которые, как говорят, горят в темноте и на свету, когда те встают на путь охоты и убийства. И она была похожа на тех ужасных призраков, которые нам посылают злые джинны во время сна, когда хотят, чтобы мы предвидели замышляемые против нас коварства и бедствия. И сама она уже казалась мне каким-то призраком с бледным лицом, горящими глазами и огненно-желтыми волосами, развевающимися на голове ее.
И я, о господин мой, почувствовал, как мои челюсти застучали и моя слюна пересохла во рту, и у меня сперло дыхание. И хотя я сохранил способность двигаться, я позаботился о том, чтобы стоять не шелохнувшись за занавесом и не выдавать ничем своего присутствия. И я подождал, пока она уйдет, а потом вышел из своего укрытия и перевел дыхание. И я подошел к окну, выходившему во двор дома, и выглянул наружу. И я успел заметить через это окно, выходящее во двор, что она открыла дверь на улицу и вышла, едва переступая ногами по земле.
И я выждал еще немного, а потом подбежал к двери, которую она оставила приоткрытой, и последовал за нею, держась на некотором расстоянии и неся свои сандалии в руках.
Снаружи сияла убывающая луна, и небо казалось необычайно высоким в ее трепетном свете. И, несмотря на свои чувства, я устремил душу свою к Создателю всех существ и мысленно сказал Ему: «О Всемогущий Господь возвышения и истины, будь свидетелем того, что я действовал осмотрительно и честно в отношении супруги своей, этой дочери иноземцев, хотя я ее не знаю и она, скорее всего, принадлежит к неверным и тем оскорбляет лик Твой, о Создатель! И я не знаю, что она будет делать в эту ночь под доброжелательным светом неба Твоего. Но что бы это ни было, я не являюсь соучастником ее действий, ибо я заранее осуждаю их, если они противоречат Божественному закону и учению Твоего посланника, — мир и молитва да пребудет с ним!»
Успокоив таким образом свои сомнения, я больше уже не колебался следовать за женой своей, куда бы она ни пошла. А она в это время пересекла все улицы нашего города, двигаясь с удивительной уверенностью, как будто она родилась среди нас и выросла в нашем квартале. И я следовал за ней, высматривая издалека ее мерцающие и как будто светящиеся в ночи волосы. И она пришла к последним домам города, прошла через городские ворота города и вышла на необитаемые поля, которые в течение сотен лет служили последним пристанищем для покойников. И она оставила позади первое кладбище, могилы которого были чрезвычайно старыми, и поспешила к тому, на котором продолжали ежедневно хоронить мертвецов. И я подумал: «Конечно, у нее здесь должен быть захоронен друг или сестра из тех людей, которых привезли с ней из чужеземной страны, и ей нравится выполнять по отношению к нему или к ней свои родственные обязанности ночью благодаря царящей в это время тишине и без свидетелей». Однако тут я вдруг вспомнил ее ужасный взгляд и ее пламенные глаза, и кровь моя снова заледенела в жилах.
И вот среди гробниц возникла некая фигура, и я сначала не мог догадаться, кто это вышел встречать жену мою. Однако спустя мгновение по ужасному лику и по хищной голове гиены я узнал, что этот могильный призрак — гуль[56].
И я, не чуя под собой ног, упал на землю, схоронившись за могильной плитой. И вот благодаря этому обстоятельству, несмотря на ужасающее удивление от всего происходящего, я смог рассмотреть, как гуль, не замечая меня, подошел к моей супруге и взял ее за руку, чтобы отвести к краю вырытой ямы. И они уселись на краю этой ямы друг напротив друга. Гуль опустился в яму, а затем вылез обратно, держа в руках круглый предмет, который он молча передал супруге моей. И я узнал в этом предмете отрубленную человеческую голову, которая еще совсем недавно принадлежала какому-то безжизненному телу. И моя супруга, издав дикий звериный вопль, вонзила зубы в эту мертвую плоть и принялась в нее свирепо вгрызаться.
Однако тут я вдруг вспомнил ее ужасный взгляд и ее пламенные глаза, и кровь моя снова заледенела в жилах.
И, увидав все это, о мой повелитель, я почувствовал, что небо обрушивается всей своей тяжестью на мою голову. И я в ужасе испустил вопль, выдавший мое присутствие. Ибо я вдруг увидел супругу свою стоящей на могиле, за которой я прятался. И она смотрела на меня глазами голодной тигрицы, когда та собирается возить клыки в свою добычу. И я уже не сомневался в своей безвозвратной гибели, но, прежде чем я успел сделать хоть малейшее движение, чтобы защититься или произнести словесную формулу, защищающую от зла, я увидел, как она вытянула перед собой руку и выкрикнула несколько слогов на незнакомом языке, звучание которых было похоже на рев, слышимый в пустынях. И едва она изрыгнула эти дьявольские слоги, как я вдруг понял, что превратился в собаку.
В этот момент своего повествования Шахерезада увидала свет зарождающегося утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И едва она изрыгнула эти дьявольские слоги, как я вдруг понял, что превратился в собаку. И супруга моя бросилась на меня, а за ней последовал ужасный гуль. И вместе они набросились на меня с такой яростью, что и не знаю, как я остался жив. Однако крайнее опасное положение, в котором я очутился, и привязанность души к жизни придали мне такие силы и такое мужество, что я мгновенно вскочил на все свои четыре лапы и дунул прочь, поджав хвост, меня же яростно преследовали жена моя и проклятый гуль. И только когда я отбежал довольно далеко от кладбища, они прекратили гнаться за мной, я же от ужаса и боли жалобно взлаивал и оступался через каждые десять шагов. И тогда я увидел, как они повернули назад к кладбищу. Я же поспешил к городским воротам, имея вид потерявшегося и разнесчастного пса.
А на следующий день после ночи, которую я провел, бродя по городу, постоянно хромая и стараясь избегать укусов окрестных собак, которые, видя во мне незваного гостя, жестоко меня преследовали, мне пришла в голову мысль, что я смог бы избежать их жестоких нападений, если бы нашел для себя какое-нибудь укрытие. И я решительно бросился в первую же лавку, которая открылась в этот утренний час. И я забился в угол и скрылся там от их взглядов.