И как я и ожидал, ювелир-еврей не замедлил явиться ко мне лично. И у него был хитрый вид, который не сулил мне ничего хорошего, а вместо этого предупреждал, что этот свинский сын собирается использовать все свои приемы, чтобы умыкнуть у меня самоцвет в любом случае. А я же, со своей стороны, насторожился, приняв при этом самый улыбчивый и приветливый вид, и я попросил его занять место на циновке.
И после обычных саламов и приветствий он сказал мне:
— Надеюсь, о сосед, что пенька в наши дни не слишком дорога и что дела твоей лавки благословенны!
И я в том же тоне ответил:
— Благословение Аллаха не оставляет верующих в него, о сосед! Но я надеюсь, что и дела на базаре ювелиров идут тебе на пользу.
И он сказал мне:
— Клянусь жизнью Авраама и Иакова, о сосед, они идут под гору! Они сокращаются! И нам едва хватает на хлеб и сыр.
И мы продолжали беседовать так довольно долго, не затрагивая главного вопроса, который только нас и интересовал, пока еврей, видя, что он ничего не добьется от меня таким образом, не начал первым, сказав мне:
— О сосед, дочь моего дяди рассказала мне о некоем стеклянном яйце, к тому же малоценном, которое служит игрушкой для твоих детей, а ты знаешь, что, когда женщина беременна, к ней приходят порой странные желания. Но к сожалению, мы должны удовлетворять эти желания, даже если они неосуществимы, иначе желаемый предмет может оказаться запечатленным на теле ребенка и тем исказить его. И в данном случае, поскольку желание моей жены остановилось на этом стеклянном яйце, я очень боюсь, что если не удовлетворю его, то увижу, как это яйцо начнет расти на носу нашего ребенка после его рождения или на какой-то другой, более деликатной части его тела, которую приличия не позволяют мне назвать. Поэтому я прошу тебя, о сосед, сначала показать мне это стеклянное яйцо и, в случае если я увижу, что такое яйцо невозможно приобрести на базаре, отдать мне его за разумную цену, которую ты мне укажешь, не слишком пользуясь сложившейся ситуацией.
А я на эти слова еврея ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И я встал и пошел к детям своим, которые играли во дворе с яйцом, о котором идет речь, и взял его из их рук, несмотря на крики и протесты. Затем я вернулся в спальню, где меня ждал еврей, сидя на циновке, и, извинившись, закрыл дверь и окна, чтобы там царила полная темнота. И, сделав это, я вытащил яйцо из-за пазухи и положил его на табурет перед евреем.
И тотчас комната озарилась, словно в ней горело сорок факелов. И еврей при этом взгляде не мог не воскликнуть:
— Это драгоценный камень Соломона, сына Давида, один из тех, что украшают его корону! — И, воскликнув так, он понял, что сказал слишком много, и, спохватившись, добавил: — Но подобные камни мне уже попадались в руки. И поскольку на них не было спроса, я поспешил их перепродать, и с убытком. Увы, почему теперь дочь моего дяди беременна и вынуждает меня обзавестись вещью, которую невозможно продать?! — Потом он спросил меня: — О сосед, сколько ты просишь за это морское яйцо?
И я ответил:
— Оно не продается, о сосед! Но я мог бы отдать его тебе, чтобы удовлетворить желание дочери твоего дяди. И я уже назначил цену этой уступки. Я не отступлю от нее, Аллах свидетель.
И он сказал мне:
— Будь благоразумным, о сын добрых людей, и не разрушай дом мой! Если бы я продал свою лавку и дом свой и продал бы себя на базаре невольников вместе с женой и детьми, я не смог бы собрать ту непомерную сумму, которую ты в шутку установил! Сто тысяч золотых динаров! Йа Аллах! Сто тысяч золотых динаров! О шейх, ни одним меньше, ни одним больше! Ты требуешь моей смерти!
А я, вновь открыв дверь и окна, тихо повторил:
— Сто тысяч динаров, и ни одним больше. Увеличение этой суммы было бы незаконным. Но и ни одним меньше. Только так и никак иначе. — И я добавил: — И еще, если бы я знал, что это чудесное яйцо — самоцвет из морских самоцветов короны Сулеймана ибн Дауда, — да пребудет над ним мир и молитва! — я попросил бы не сто тысяч динаров, а десять раз по сто тысяч и, кроме того, несколько ожерелий и драгоценностей из твоей лавки в качестве подарка моей жене, которая затеяла это дело, разгласив всем о нашей находке. Так что считай себя счастливым, что тебе оно достанется за эту ничтожную цену, о человек, и пойди принеси свое золото.
И ювелир-еврей, с вытянутым до земли носом, видя, что ничего уж не поделать, на мгновение задумался, потом решительно посмотрел на меня и, тяжело вздохнув, сказал:
— Золото у порога! Давай драгоценный камень!
И, сказав это, он высунул голову в окно и крикнул рабу-негру, стоявшему на улице и державшему за уздечку мула, нагруженного несколькими мешками:
— Хей, Мубарак, тащи сюда мешки и весы!
И негр притащил ко мне мешки, наполненные динарами, и еврей разложил их один за другим и взвесил мне сто тысяч динаров, как я и просил, не больше и не меньше. И дочь моего дяди освободила наш большой деревянный сундук, единственный, которым мы владели, от всех сокровищ, которые в нем находились, и мы наполнили его золотом еврея. И только тогда я вытащил самоцвет Сулеймана из-за пазухи, куда я положил его, и передал его иудею, говоря ему:
— Продай его в десять раз дороже!
А он рассмеялся от души и сказал мне:
— Клянусь Аллахом! О шейх, он не продается! Он предназначен для удовлетворения желания моей беременной жены!
И он ушел от меня, показав мне ширину плеч своих.
Вот и все, что случилось с евреем-ювелиром.
Что же касается Си Саада, Си Саади и судьбы моей, настигшей меня благодаря рыбе, то…
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А что касается Си Саада, Си Саади и судьбы моей, настигшей меня благодаря рыбе, то скажу вот что. Когда я увидел себя таким, в одночасье ставшим богатым, и в гораздо большей степени, чем хотелось бы душе моей, и погребенным под золотом и богатством, я не забыл, что я всего лишь бывший бедняга канатчик, сын канатчика, поблагодарил Воздаятеля за благодеяния Его и задумался о том, как мне теперь воспользоваться своим богатством. Но сначала я хотел пойти и поцеловать землю между рук Си Саади, чтобы выразить ему свою благодарность, и сделать то же самое в отношении Си Саада, которому в конечном счете (хотя он не преуспел, как Саади, в своих благих намерениях относительно меня) я был обязан тому, кем я стал. Однако робость мешала мне сделать это, и, кроме того, я точно не знал, где они оба остановились. Поэтому я предпочел подождать, пока они сами не придут и не спросят о бедном канатчике Хасане, — да помилует меня Аллах, ибо мой земной путь еще не завершен, а начало его было несчастным.
А пока я решил как можно лучше использовать выпавшее на мою долю состояние. И первым моим поступком было не купить себе богатую одежду или роскошные вещи, а найти всех бедняков Багдада, которые жили в такой же нищете, в которой так долго находился и я. И, собрав их, я сказал им:
— Вот, Раздаватель благ с легкостью излил их на меня, хотя я был последним, кто их заслуживал! И потому, о братья-мусульмане, я хочу, чтобы милости Всевышнего не оставались в одних руках и чтобы вы могли пользоваться ими по своему усмотрению! И кроме того, с сегодняшнего дня я беру вас всех к себе на службу, взяв на себя обязательство давать вам работу канатчиков и в конце каждого дня выплачивать вам вознаграждение в зависимости от вашего мастерства. Таким образом, у вас будет уверенность в том, что вы сможете зарабатывать хлеб для семей своих, не беспокоясь о завтрашнем дне. И именно поэтому я собрал вас в этом помещении. И это то, что я должен был вам сказать, но Аллах всех щедрее и великодушнее!
И бедные канатчики поблагодарили и похвалили меня за мои добрые намерения по отношению к ним и приняли то, что я им предлагал. И с тех пор они продолжали спокойно работать от моего имени, радуясь обеспечению жизни своей и детей своих. И я сам благодаря их объединению только увеличивал свои доходы и укреплял положение свое.
И вот когда я покинул свой старый бедный дом, чтобы поселиться в другом, который я построил в большом прохладном месте, среди садов, Саад и Саади наконец подумали о том, чтобы прийти и узнать о знакомом им бедном канатчике Хасане. И их удивило, когда они увидели, что моя лавка закрыта, как будто я умер, но наши бывшие соседи, которых они спросили обо мне, объявили им, что я не только жив, но и стал одним из самых богатых торговцев Багдада, и что я живу в прекрасном дворце среди садов, и что меня больше не называют Хасаном-канатчиком, а величают Хасаном Великолепным.
Так что, получив точные указания, где находится мой дворец, они направились туда и вскоре оказались перед большими воротами, открывавшими доступ в мои сады. И привратник провел их через рощу апельсиновых и лимонных деревьев, отягощенных плодами, чьи корни освежались свежей водою, которая имела свой исток у реки и постоянно текла в арыке[58]. И так они дошли до приемной залы, находившейся под сенью прохлады и тени, среди журчания воды и пения птиц.
И как только один из моих рабов объявил мне об их прибытии, я поспешно вышел им навстречу и схватил края одежд их, чтобы поцеловать. Но они остановили меня и обняли, словно я был их братом, и я пригласил их занять место в беседке, выходившей в сад, умоляя их сесть на почетное место, которое было им положено. Сам же сел немного поодаль, как это было необходимо.
И как только один из моих рабов объявил мне об их прибытии, я поспешно вышел им навстречу.
И, угостив их шербетом и прохладительными напитками, я рассказал им обо всем, что со мною произошло, от начала и до конца, не забывая ни малейшей подробности. Но нет смысла повторять это. И Саади был от этого рассказа на пределе удовольствия, и, повернувшись к своему другу, он сказал ему: