И таким образом убедившись в истинности чудодейственного эффекта этой мази, нанесенной на левый глаз, я не мог не сомневаться в влиянии ее на правый глаз. Но я подумал про себя: «Этот дервиш полон хитрости и двуличен, он был так любезен со мной и так приветлив, только чтобы обмануть меня, ибо невозможно, чтобы одна и та же мазь произвела два столь противоположных эффекта при одних и тех же условиях просто вследствие разницы мест ее применения».
И я сказал дервишу, смеясь:
— Валлахи! О отец хитрости, мне кажется, ты смеешься надо мной! Ибо невозможно, чтобы одна и та же мазь производила столь противоположные эффекты. Я думаю, ты уже опробовал ее на себе, накладывая на свой правый глаз, и эта мазь в таком случае позволяет увидеть те сокровища, которые были еще скрыты от правого глаза. Что скажешь? Впрочем, можешь ничего не говорить, если не хочешь. В любом случае я хочу испытать на собственном правом глазу действие этой мази, чтобы у меня не было более никаких сомнений. Поэтому молю тебя, без промедления положи мне ее на правый глаз, ибо я должен отправиться в путь до заката!
И тут впервые со времени нашей встречи дервиш выказал нетерпение и сказал мне:
— О Баба Абдаллах, твоя просьба неразумна и вредна, и я не могу заставить себя причинить тебе вред, после того как сделал столько добра. Так что не заставляй меня своим упрямством сделать то, о чем ты будешь сожалеть всю свою жизнь, — и добавил: — Поэтому расстанемся как братья, и пусть каждый идет своим путем.
Но я, о господин мой, не отпускал его и все больше убеждался, что опасность, о которой он говорил, была направлена только на то, чтобы помешать мне иметь под рукой в полном моем распоряжении все сокровища, которые я не мог видеть и правым своим глазом. И я сказал ему:
— Клянусь Аллахом, о дервиш! Если ты не хочешь, чтобы я расстался с тобой с недовольным сердцем, ты должен лишь помазать мне правый глаз этой мазью, ведь это столь малое дело после всех услуг, которые ты мне оказал. И я отпущу тебя только при таком условии.
Тогда дервиш побледнел, и лицо его приняло суровое выражение, которое я раньше не видел, и он сказал мне:
— Ты собственными руками ослепляешь себя!
И он взял немного мази и наложил ее мне вокруг правого глаза и на правое веко. И я увидел только тьму обоими глазами своими, и я стал тем слепцом, которого ты видишь перед собой, о эмир правоверных!
И я, чувствуя себя в этом ужасном состоянии, вдруг пришел в себя и воскликнул, протягивая руки к дервишу:
— Спаси меня от ослепления, о брат мой!
Но я не получил никакого ответа. И он был глух к моим мольбам и воплям, и я услышал, как он поднял верблюдов и удалился, унося с ними то, что было моим жребием и судьбою моей.
Тогда я опустился на землю и долго лежал, чувствуя себя разбитым и уничтоженным. И я, конечно, умер бы на том месте от боли и смятения, если бы караван, который на следующий день возвращался из Басры, не забрал меня с собой и не вернул в Багдад.
И с тех пор, увидав, как из моих рук уплыли богатство и могущество, я нахожусь в этом состоянии нищего, сидящего у дороги щедрости. И раскаяние в моей алчности и злоупотреблении благами Воздаятеля проникло в сердце мое, и, чтобы наказать себя самого, я положил себе получать пощечину от руки всякого, кто подаст мне милостыню.
Такова моя история, о эмир правоверных.
И я рассказал ее тебе, не скрывая ничего о своей нечестивости и о низости чувств своих. И теперь я готов принимать по затрещине от руки каждого из почетных подателей милостыни, хотя это и не является достаточным для меня наказанием. Но Аллах бесконечно милостив!
Когда халиф услышал эту историю слепого, он сказал ему:
— О Баба Абдаллах! Твое прегрешение — великое прегрешение, а жадность глаз твоих — непростительная жадность! Однако я думаю, что твое покаяние и смирение перед Милостивым уже принесли тебе прощение. И потому я не хочу отныне видеть, как ты подвергаешь себя публичному наказанию, которое ты положил себе, и отныне твоя жизнь будет обеспечена моим достоянием. С этого дня казначейский визирь будет выдавать тебе каждый день по десять драхм моих денег на пропитание. И да помилует тебя Аллах!
И он приказал, чтобы такую же сумму выплачивали и учителю-калеке с разрезанным ртом. И он оставил при себе, чтобы обращаться с ними в соответствии с их рангом и со всем великолепием, которого они были достойны, молодого человека, хозяина белой кобылы, шейха Хасана и всадника, за спиной которого играли индийские и китайские мелодии.
— Однако не думай, о счастливый царь, — продолжила Шахерезада, — что эта история сравнима с историей принцессы Зулейки!
И царь Шахрияр, который не слышал эту историю, приказал Шахерезаде продолжать.
И она сказала:
ИСТОРИЯ ПРИНЦЕССЫ ЗУЛЕЙКИ
Мне рассказывали, о царь времен, что однажды в Дамаске на троне восседал халиф из рода Омейядов[60], который имел визиря — человека, одаренного мудростью, знаниями и красноречием, который, прочитав все древние книги, летописи и сочинения поэтов, сохранил в памяти все, что прочел, и умел, когда надо, рассказывать своему господину истории, делавшие жизнь его приятной, а время — восхитительным. И вот однажды, увидав, что халиф, его хозяин, испытывает некоторую скуку, он решил развлечь его и сказал ему:
— О господин мой, ты часто спрашивал меня о событиях жизни моей и о том, что случилось со мною до того, как я стал рабом твоим и визирем при твоей власти. И до сих пор я всегда отказывался, боясь показаться назойливым или самодовольным, и предпочитал рассказывать тебе о том, что случилось с другими, а не со мною. Но сегодня я хочу, хотя приличия и запрещают нам рассказывать о себе, поведать тебе об удивительном приключении, которое ознаменовало всю жизнь мою и благодаря которому я должен был дойти до порога твоего величия.
И, увидав, что хозяин его уже полон внимания, визирь поведал ему свою историю, начав ее так:
— Я родился, о мой повелитель и корона на голове мой, в этом блаженном городе Дамаске от отца, которого звали Абдаллах и который был одним из самых уважаемых купцов во всей стране Шам. И он ничего не жалел для моего образования, ибо я получал уроки от самых сведущих учителей, знатоков теологии, юриспруденции, алгебры, поэзии, астрономии, каллиграфии, арифметики и традиций нашей веры. И еще меня научили всем языкам, на которых говорят друг с другом люди на землях владычества твоего от моря и до моря, чтобы, если я когда-нибудь из любви к путешествиям начну странствовать по миру, это могло послужить мне в землях обитаемых. И помимо всех диалектов нашего языка, я узнал языки персов, греков, татар, курдов, индийцев и китайцев. И мои преподаватели смогли научить меня всему этому таким образом, что я запомнил все, чему учился, и меня ставили в пример нерадивым школярам.
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
и Шахерезада уже приготовилась рассказывать дальше, маленькая Доньязада встала с ковра, на котором она лежала, обняла свою сестру и сказала ей:
— О Шахерезада, прошу тебя, поспеши рассказать нам историю, которую ты начала, а именно историю принцессы Зулейки!
И Шахерезада ответила:
— От всего сердца, с удовольствием и в угоду этому великодушному повелителю, одаренному столь хорошими манерами!
И она сказала:
И визирь царя Дамаска так продолжил рассказ для своего господина:
— Когда, о господин мой, благодаря урокам моих учителей я узнал все науки своего времени, а также диалекты нашего языка и языки персов, греков, татар, курдов, индийцев и китайцев и благодаря превосходному методу моих учителей сохранил в памяти все, что узнал, мой отец, успокоенный судьбой моей, без горечи увидел, как для него, как и каждого существа, приближается предписанное время срока его жизни. И прежде чем преставиться в милости Господа своего, он подозвал меня к себе и сказал мне:
— О сын мой, скоро разлучница оборвет нить моей жизни и ты останешься без наставника в море событий. Однако я утешаюсь тем, что, оставляя тебя в одиночестве, думаю, что благодаря полученному образованию ты сумеешь ускорить приближение благоприятных дней судьбы твоей. Однако, о дитя мое, никто из сынов Адама не может знать, что ждет его в будущем, и никакая предосторожность не может предотвратить решений, обозначенных в книге судьбы. Если же, о сын мой, настанет день, когда время повернется против тебя и твоя жизнь окрасится в черный цвет, тебе остается только выйти в сад этого дома и повеситься на ветке старого дерева, которое тебе хорошо знакомо. И это избавит тебя от злого рока.
И, произнеся эти странные слова, отец мой умер в покое, предоставив себя Господу и не успев сказать мне больше ни слова о подобном совете. И я во время похорон и в дни траура не упускал случая поразмышлять над такими необычными словами мудрого и почитавшего Аллаха человека, каким был мой отец на протяжении всей жизни его. И я беспрестанно спрашивал себя: «Как же так вышло, что отец мой вопреки предписаниям святой книги посоветовал мне смерть через повешение в случае неудач, вместо того чтобы полагаться на заботу Повелителя всех созданий? Это нечто выходящее за рамки моего понимания».
Затем постепенно воспоминание об этих словах стерлось из моей памяти, поскольку я любил веселье и траты, ведь, как только увидел себя владельцем немалого наследства, которое стало моей собственностью, я не замедлил начать потакать всем своим склонностям. И я прожил много лет в безумии и блуде, так что в конце концов проел все свое достояние, и однажды я проснулся нищим и голым, словно вышедшим из чрева своей матери. И я сказал себе, кусая пальцы:
— О Хасан, сын Абдаллаха, ты обрек себя на страдания по своей собственной вине, а не по велению времени. И у тебя не осталось ничего, кроме этого дома с этим садом. И ты будешь вынужден продать их, чтобы продержаться еще какое-то время. После чего ты вынужден будешь попрошайничать, потому что твои друзья откажутся от тебя, и никто не даст денег в долг тому, кто своими руками разорил дом свой.