Тогда ко мне, о мой повелитель, после этих ободряющих слов вернулось мужество, и, хотя спутницы Зулейки были совершенно прекрасны, что было нетрудно заметить и самому неопытному глазу, а сама принцесса Зулейка была по крайне мере столь же прекрасна, как и ее юные подруги, мое сердце страстно желало ту, от которой так сильно взволновался ребенок моего отца в саду роз, — восхитительную Каирию, любимую подругу Зулейки. Однако я был осторожен раскрывать эти чувства, несмотря на все свое желание и на ободряющие слова Зулейки, ведь так я рисковал навлечь на свою голову обиды всех прочих девственниц. И только когда я осмотрел их всех с величайшим вниманием, я повернулся к принцессе Зулейке и сказал ей:
— О госпожа моя, я должен начать с того, что не могу сравнить твои прелести с прелестями твоих спутниц, ибо сияние луны не сравнится с мерцанием звезд! И твоя красота такова, что глаза мои могли бы смотреть только на нее!
И, произнося эти слова, я не мог не бросить умоляющий взгляд на восхитительную Каирию, чтобы дать ей понять — только благопристойность продиктовала мне эту лесть по отношению к принцессе.
И, услыхав такой мой ответ, Зулейка сказала, улыбаясь:
— Ты преуспел, о Хасан, хотя лесть твоя очевидна. Так поспеши же теперь, когда ты говоришь свободнее, открыть нам глубину сердца своего, рассказав нам, какая из всех этих девушек больше всего пленяет тебя.
И в свою очередь, все девушки объединили просьбы свои с просьбой принцессы, чтобы я поспешил выразить мое предпочтение. И между ними Каирия, наверняка уже догадавшаяся о моих тайных мыслях, проявляла самое горячее желание заставить меня говорить.
Тогда я, о мой повелитель, изгнав остатки застенчивости своей, уступил всем этим повторным требованиям девушек и их госпожи, повернулся к Зулейке и сказал ей, показывая жестом на юную Каирию:
— О моя повелительница, вот, это та самая, которую я хочу! Клянусь Аллахом! Именно к милой Каирии и стремиться мое самое большое желание!
И не успел я еще произнести эти слова, как все девушки дружно разразились хохотом, не выказывая на разрумянившихся лицах ни малейшего намека на злость. И я подумал в душе своей, глядя, как они толкают друг друга локтями и умирают от смеха: «Какое удивительное дело! Это женщины среди женщин и девушки среди девушек?! Ибо с каких это пор существа этого пола приобрели такую отрешенность и столько добродетели, чтобы не позавидовать и не исцарапать лицо одной из своих товарок, глядя на ее успех?! Клянусь Аллахом! Сестры не поступили бы так дружелюбно и бескорыстно по отношению к своей сестре. Это выходит за рамки моего понимания».
Однако принцесса Зулейка не дала мне надолго погрузиться в это недоумение, сказав:
— Поздравляю! Поздравляю тебя, о Хасан из Дамаска! Клянусь своей жизнью! Молодые люди в твоей стране обладают хорошим вкусом, острым глазом и тонкой проницательностью. И я рада, о Хасан, что ты отдал предпочтение моей любимой Каирии. Она любимица сердца моего и самая драгоценная из всех. И ты не раскаешься в своем выборе, о пройдоха! К тому же ты далек от того, чтобы оценить в полной мере все достоинства своей избранницы, ибо все мы, такие уж мы есть, вряд ли можем претендовать на сравнение с нею, со всеми ее прелестями, совершенствами тела и притягательностью духа. И по правде говоря, мы ее рабы, хотя внешность может быть обманчивой.
Затем все они одна за другой принялись поздравлять очаровательную Каирию и шутить над ее только что одержанным триумфом. И она не могла отшутиться от их реплик и каждой из своих спутниц отвечала, что надобно, а я был на пределе изумления.
После чего Зулейка взяла лежавшую возле себя лютню и вложила ее в руки своей любимой Каирии, сказав ей:
— Душа моя, тебе следует показать своему возлюбленному немного из того, что ты умеешь, чтобы он не подумал, что мы преувеличили твои заслуги.
И восхитительная Каирия взяла лютню из рук Зулейки, настроила ее и, подыгрывая себе, после восхитительной прелюдии тихо запела:
Кто же я? Ученица сердечной любви.
Она учит меня, как вести себя с милым.
Драгоценность дала мне, что в душе я храню
Для избранника, сердце пронзившего мне.
Чернота скорпиона в его буйных кудрях.
И, покуда жива, буду память хранить
О младых наших днях, столь пленивших меня.
О возлюбленный мой, сделав выбор по сердцу,
Верен будь ты ему и запомни навек:
Коль утратишь любовь, не вернешь никогда!
Ты мой юный изящный олень,
И твой огненный взгляд ранит сердце мое,
Проникая верней, чем дамасский клинок.
Он чарует меня и подобен стреле,
Что летит без преград от тугой тетивы.
Без тебя мне не жить, и замену тебе не найти!
Так пойдем же в хаммам — в его дивных парах
Стану песню я петь о своей неизбывной любви!
И, закончив петь, она обратила на меня такой нежный взор, что я, забыв вдруг о робости своей и о присутствии царской дочери и ее злокозненных спутниц, бросился к ногам Каирии, охваченный любовью и находясь на верху блаженства. И, почувствовав аромат, исходящий от ее тонкой одежды, и тепло ее тела близ рук моих, я был в таком опьянении, что вдруг заключил ее в свои объятия и принялся страстно целовать везде где только мог, в то время как она упала в обморок, как голубка. И я вернулся к реальности, только услышав громкий смех, который издавали молодые девушки, увидав, что я ошалел, как молодой баран, достигший своего созревания.
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И я вернулся к реальности, только услышав громкий смех, который издавали молодые девушки, увидав, что я ошалел, как молодой баран, достигший своего созревания.
После этого все принялись есть и пить, и говорить глупости, и беседовать между ласками, пока не вошла старая рабыня, которая предупредила всю компанию, что скоро наступит утро. И мы все вместе ей ответили:
— О нянюшка, госпожа наша, твоя воля на наших головах и перед глазами!
И Зулейка встала и сказала мне:
— Пора, о Хасан, идти отдыхать. И ты можешь рассчитывать на мою защиту, чтобы добиться соединения со своей возлюбленной, ибо я не пожалею ничего, чтобы заставить тебя прийти к исполнению твоих желаний. А пока мы тебя бесшумно выведем из гарема.
И она прошептала на ухо несколько слов своей старой кормилице, которая на мгновение посмотрела мне в лицо, а потом взяла меня за руку, велев следовать за нею. И я, поклонившись этой стайке голубок и бросив страстный взгляд на восхитительную Каирию, пошел за старухой, которая провела меня по нескольким галереям, и, миновав тысячу поворотов, мы добрались до маленькой двери, от которой у нее был ключ. И она открыла эту дверь, а я выскользнул на улицу и увидел, что вышел из дворца.
Однако, поскольку уже рассвело, я поспешил пройти обратно во дворец через большие ворота, причем так, чтобы меня заметили стражники. И я пробежал в свою комнату, в которой, едва переступив порог, увидел своего покровителя, визиря царя Сабур-шаха, потомка друзей Лута, который ждал меня на пределе терпения и беспокойства. И он встал, увидев, как я вошел, обнял меня и, нежно поцеловав, сказал:
— О Хасан, сердце мое было в великом трепете за тебя! И я не сомкнул глаз всю ночь, думая о том, что ты, чужак в Ширазе, бежишь от ночных опасностей со стороны негодяев, кишащих на его улицах! Ах! Дорогой, где ты был вдали от меня?
Я не стал рассказывать ему о своем приключении и о том, что провел ночь с девушками, а лишь ответил, что познакомился с одним купцом из Дамаска, поселившимся в Багдаде, который только что уехал в Эль-Басру со всей своей семьей, и что он продержал меня у себя всю ночь. И мой защитник был вынужден поверить мне, лишь вздохнув, и дружески пожурил меня.
И это все, что было с визирем царя Сабур-шаха, потомком друзей Лута.
Что же касается меня, то я почувствовал, что сердце мое и разум мой связаны прелестями восхитительной Каирии, и весь этот день и всю ночь я вспоминал малейшие обстоятельства нашего знакомства. И на следующий день я все еще был погружен в свои воспоминания, когда в мою дверь постучал евнух, и он спросил:
— Здесь живет господин Хасан из Дамаска, новый дворецкий господина нашего, царя Сабур-шаха?
И я ответил:
— Ты у него.
Тогда он поцеловал землю между рук моих и поднялся, чтобы вытащить из-за пазухи бумажный свиток, который он вручил мне. И он ушел так же, как и пришел.
И я тут же развернул бумагу и увидел, что она содержит следующие строки, начертанные замысловатым почерком: «Если олень из страны Шам, прогуливаясь в лунном свете среди ветвей, придет этой ночью в сады, он встретит молодую лань, ищущую любви, которая падает в обморок от одного его приближения и которая скажет ему на своем языке, как сильно она тронута тем, что стала его избранницей среди других ланей и любимицей среди ее спутниц».
И, о господин мой, прочитав это письмо, я почувствовал себя пьяным без вина. Ибо, хотя в первый же вечер я понял, что восхитительная Каирия имеет ко мне какую-то склонность, я вряд ли ожидал такого доказательства ее привязанности. Поэтому, как только я смог сдержать свои чувства, я подошел к своему защитнику — визирю царя Сабур-шаха — и поцеловал его руку. И, настроив его таким образом в мою пользу, я попросил у него разрешения сходить к одному дервишу из моей страны, недавно прибывшему из Мекки и пригласившему меня провести с ним ночь. И, получив на это разрешение, я пошел домой и выбрал из своих драгоценных камней самые красивые изумруды, самые чистые рубины, самые белые бриллианты, самые крупные жемчужины, самую нежную бирюзу и самые совершенные сапфиры, и я взял золотую нить, чтобы сделать из них четки. И как только на сады опустилась ночь, я уже благоухал чистым мускусом, и я бесшумно пробирался через заросли и прошел через маленькую потайную дверь, путь к которой я знал и которую нашел открытой как будто специально для осуществления моего намерения.