И я пробрался под кипарисы, у которых в первую же ночь позволил себе уснуть, и, задыхаясь стал ждать прихода своей возлюбленной. И ожидание это жгло душу мою, и мне казалось, что время нашей встречи никогда не наступит. И вот в лунном свете среди кипарисов вдруг мелькнуло белое пятно — и перед моими восторженными глазами предстала восхитительная Каирия. И я пал к ногам ее лицом вниз, не в силах сказать ни слова, и пребывал в таком состоянии, пока она не сказала мне голосом, похожим на журчащий ручей:
— О Хасан, любовь моя, встань и вместо этого нежного и страстного молчания дай мне истинные доказательства твоей склонности ко мне! Возможно ли, о Хасан, что ты действительно нашел меня красивее и желаннее всех моих подруг, этих восхитительных девушек, этих совершенных жемчужин, и даже самой принцессы Зулейки?! Мне необходимо услышать это еще раз из уст твоих, чтобы поверить ушам своим.
И, заговорив таким образом, она наклонилась ко мне и помогла подняться. А я взял ее руку, поднес ее к страстным губам своим и сказал ей:
— О царица из цариц! Вот тебе для начала четки из моей страны, перебирая которые ты выберешь зерна в дни своей счастливой жизни, ты будешь вспоминать раба своего, который их тебе подарил! И с этими четками, ничтожным даром бедняка, прими также признание в любви, которую я готов сделать законной перед кади и свидетелями!
И она ответила мне:
— Как я рада, что внушила тебе такую любовь, о Хасан, ради которой я подвергаю душу свою опасности этой ночи! Но — увы! — я не знаю, должно ли мое сердце радоваться, что оно завоевано, или же я должна смотреть на нашу встречу как на начало бедствий и несчастий в моей жизни?
И, сказав так, она склонила голову на плечо мое, а глубокие вздохи при этом поднимали грудь ее.
И я сказал ей:
— О госпожа моя, почему в эту светлую ночь мир представляется таким черным перед глазами твоими? И зачем навлекать на свою голову бедствия такими ложными предчувствиями?
И она сказала мне:
— Ради Аллаха, о Хасан, сделай так, чтобы эти предчувствия были ложными! Но не думай, что эти безумные страхи приходят во время нашего столь желанного свидания, только чтобы помешать нашему удовольствию. Увы, мои тревоги слишком обоснованы. — И, помолчав некоторое время, она добавила: — Знай, о самый обожаемый из любовников, что принцесса Зулейка тайно любит тебя и что она готова признаться тебе с минуты на минуту в своей любви. И что ты будешь делать, получив такое признание? И сможет ли любовь, о которой ты говоришь мне, устоять против славы иметь возлюбленной самую красивую и могущественную из царских дочерей?
Но я прервал ее и воскликнул:
— Клянусь жизнью своей, о прелестная Каирия, ты всегда будешь преобладать в моем сердце над принцессой Зулейкой! И если бы по воле Аллаха у тебя была еще более грозная соперница, ты увидела бы, что она не смогла бы завладеть моим сердцем, покоренным твоими прелестями! И даже если бы у царя Сабур-шаха, отца Зулейки, не было сына, который мог бы сменить его на персидском престоле, и если бы он собирался оставить его жениху дочери своей, я принес бы в жертву такую судьбу ради тебя, о любезнейшая из девушек!
А Каирия воскликнула:
— О несчастный Хасан, как ты слеп! Ты забываешь, что я всего лишь рабыня на службе у принцессы Зулейки! И если ты ответишь отказом на ее признание в любви, ты навлечешь ее обиду и на мою голову, и на свою, и мы оба будем изгнаны без прощения. Так что лучше будет и в наших интересах, если ты уступишь этой самой могущественной из принцесс. Это единственный путь к спасению. И пусть Аллах наложит бальзам на сердца страждущих!
Я же, услыхав такой совет, почувствовал себя на грани негодования, ибо меня заподозрили в малодушии и сочли способным поддаться таким расчетам, и я воскликнул, обнимая восхитительную Каирию:
— О величайший дар Творца, не мучай душу мою столь горькими речами! И если опасность действительно угрожает твоей очаровательной головке, давай вместе сбежим на мою родину! Там есть пустыни, где никто не сможет найти наших следов. И я благодаря Воздаятелю достаточно богат, чтобы позволить тебе жить в великолепии, пусть даже и на краю обитаемого мира.
При этих словах моя подруга грациозно высвободилась из моих объятий и сказала:
— Что ж, Хасан, я больше не сомневаюсь в твоей привязанности и хочу развеять заблуждения, в которые я намеренно ввела тебя с целью испытать твои чувства. Так знай же, что я не та, кем ты меня считаешь, я не Каирия — любимица принцессы Зулейки. Я — принцесса Зулейка, а та, которую ты считал принцессой Зулейка, — моя любимая Каирия. И я придумала эту уловку только для того, чтобы быть уверенной в твоей любви. Впрочем, ты сейчас же получишь подтверждение моих слов.
И, сказав это, она сделала знак — и из тени кипарисов вышла та, которую я считал принцессой Зулейкой, а на самом деле это была ее любимица Каирия. И она подошла и поцеловала руку своей хозяйки и церемонно поклонилась мне.
И восхитительная принцесса сказала мне:
— Теперь, о Хасан, когда ты знаешь, что меня зовут Зулейка, а не Каирия, полюбишь ли ты меня так же сильно и будешь ли испытывать к принцессе те же нежные чувства, которые испытывал к простой фаворитке принцессы?
И я, о господин мой, не преминул дать правильный ответ…
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И я, о господин мой, не преминул дать правильный ответ, сказав Зулейке, что даже не представляю, чем могу заслужить ее внимание, чтобы она соизволила подарить взгляд свой рабу ее и тем самым сделать судьбу его более завидной, чем судьбы сыновей величайших царей земли.
Однако она прервала меня и сказала:
— О Хасан, не удивляйся тому, что я делаю для тебя! Разве я не видела тебя спящим однажды ночью под деревьями при ясной луне?! И вот с того момента мое сердце было покорено твоей красотой, и я не могла поступить иначе, как отдаться тебе, не сопротивляясь порывам сердца своего.
И пока добрая Каирия прогуливалась неподалеку, чтобы следить за окрестностями, мы отдавались пылким чувствам своим, однако ничего противозаконного не произошло. И мы провели ночь, целуясь и нежно беседуя, пока фаворитка не предупредила нас, что пора расставаться. Но прежде чем я покинул Зулейку, она сказала мне:
— О Хасан, да пребудет с тобой память моя! И я обещаю, что скоро ты узнаешь, насколько ты дорог мне.
И я бросился к ее ногам, чтобы выразить ей свою благодарность за все ее милости. И мы расстались со слезами страсти на глазах. И я вышел из садов, пройдя те же повороты, что и в первый раз.
Так вот на следующий день я всей душою надеялся получить знак от моей возлюбленной, который позволил бы мне рассчитывать на новое свидание в садах. Но прошел день, и он не принес мне воплощения самой заветной надежды моей. И я не мог сомкнуть глаз в ту ночь, не понимая, в чем причина этого молчания. И на следующий день, несмотря на присутствие моего покровителя, визиря царя Сабур-шаха, который пытался угадать причину моего волнения, и на слова, которые он говорил мне, чтобы отвлечь меня, я видел все в черном свете и не хотел прикасаться ни к какой еде. И когда наступил вечер, я спустился к садам, когда они еще не были закрыты для посещений, и, к своему великому изумлению, увидел, что все рощи заняты стражниками, и, подозревая, что произошло какое-то серьезное событие, я поспешил домой. И, добравшись до дома, я нашел ожидавшего меня евнуха принцессы. И он дрожал и не мог успокоиться, находясь в моей комнате, словно из всех углов ее на него готовы были выскочить вооруженные люди, способные разорвать его на куски. И он вручил мне бумажный свиток, похожий на тот, который он уже вручал мне, и быстро удалился.
И я развернул свиток и прочел следующее: «Знай, о ядрышко моей нежности, что юная лань была удивлена появившимися охотниками, когда ее покинул грациозный олень. И теперь за ней следят стражники всего сада. Так что будь осторожен, пытаясь ночью при лунном свете найти свою лань. И будь начеку, стараясь сохраниться от преследователей наших врагов. И главное, не впадай в отчаяние, что бы ни случилось и что бы ты ни услышал в эти дни. И пусть даже сама смерть моя не заставит тебя потерять рассудок до такой степени, что ты забудешь об осторожности. Уассалам!»
Когда я прочитал это письмо, о царь времен, мои тревоги и предчувствия достигли крайнего предела, и я окунулся в поток своих бурных мыслей. Поэтому, когда на следующий день по дворцу разнеслись слухи о столь же внезапной, как и необъяснимой смерти принцессы Зулейки, душевная боль моя уже достигла своей вершины, и я, не испытывая ни малейшего изумления, упал в обморок в объятиях своего покровителя, уткнувшись головой в его колени.
И я пребывал в состоянии, близком к смерти, в течение семи дней и семи ночей, после которых благодаря трогательной заботе, оказанной мне моим покровителем, визирем царя Сабур-шаха, я вернулся к жизни с душой, полной скорби, и сердце мое забилось, окончательно отвернувшись от жизни. И не в силах больше оставаться в этом дворце, омраченном скорбью о моей возлюбленной, я решил тайно бежать оттуда при первой же возможности, чтобы погрузиться в одиночество в местах, где присутствует лишь Аллах и дикая трава.
И как только сгустилась ночная тьма, я собрал все, что было у меня самого ценного — алмазы и самоцветы, — и подумал: «Уж лучше бы судьба распорядилась так, чтобы я умер тогда на ветке старого дерева в Дамаске, в саду отца моего, вместо того чтобы вести теперь жизнь, полную скорби и боли, более горькую, чем мирра». И я воспользовался отсутствием своего покровителя, чтобы выскользнуть из дворца и из города Шираза в поисках одиночества подальше от обитаемых земель.
И я шел не останавливаясь всю ночь и весь следующий день, и ближе к вечеру, остановившись на обочине дороги рядом с источником, я услышал позади себя конский топот и увидел в нескольких шагах от себя молодого всадника, чье лицо, освещенное румянцем закатного солнца, показалось мне более красивым, чем лицо ангела Ридвана