— Соблаговоли принять этот скромный дар, о царь времен, хотя он находится не на широком пути твоих заслуг, но на скромной тропинке моего ничтожества!
И султан приказал своему великому визирю принять и открыть этот сверток и заглянул в него. И он увидел там драгоценные вещи, ожерелья и разные украшения такого неслыханного великолепия, что ничего подобного никто еще не видел. И, удивленный, он вскрикнул от красоты этого подарка и сказал мне:
— Я принимаю его! Но поторопись изложить мне, в чем состоит твое желание и что я могу дать тебе взамен, ибо султаны никому не должны уступать в щедрости и благовоспитанности!
И я не откладывая отвечал:
— О царь времен, мое желание состоит в том, чтобы породниться с тобою при посредстве этой скрытой жемчужины, этого нераспустившегося цветка, нетронутой девы, девушки, закрытой покрывалами, — твоей старшей дочери.
Когда султан услышал мои слова и понял мое желание, он некоторое время внимательно смотрел на меня и потом так ответил мне:
— Тому нет никаких препятствий. — Потом он повернулся к своему великому визирю и сказал ему: — Что думаешь ты о желании этого почтенного господина? Со своей стороны, я нахожу его совершенно подходящим. И я вижу по некоторым признакам его физиономии, что сама судьба предназначила ему быть моим зятем.
И спрошенный визирь отвечал:
— Слова царя над нашими головами! И этот господин не кажется мне недостойным быть в свойстве с нашим повелителем, и мне кажется, что родством с ним не должно пренебрегать, совсем наоборот. Но быть может, следовало бы потребовать от него, кроме этого подарка, еще иного доказательства его могущества и его правоспособности?
И султан сказал ему:
— Как же сделать это? Посоветуй мне, о визирь!
И он сказал:
— Мой совет, о царь времен, показать ему самый прекрасный алмаз твоей сокровищницы и отдать ему в жены царевну, дочь твою, только с тем условием, чтобы он представил в качестве свадебного подарка алмаз такой же ценности.
Тогда я, хотя и был чрезвычайно взволнован всем этим в душе своей, спросил у султана:
— Если я принесу тебе камень, который будет братом этого камня и будет равен ему во всех отношениях, о царь, отдашь ли ты мне царевну?
И он отвечал мне:
— Если ты действительно принесешь мне камень, подобный этому, дочь моя будет твоей женой.
И я старательно рассмотрел камень, поворачивая его во всех направлениях, и запечатлел его в глазу своем. Потом я возвратил его султану и откланялся ему, испросив разрешения прийти вновь на следующий день.
И когда я возвратился в наш дворец, юноша сказал мне:
— Как дела?
И я сообщил ему обо всем, что было, и описал камень, как если бы держал его между своими пальцами.
И он сказал мне:
— Это совсем нетрудно! Сегодня, во всяком случае, уже слишком поздно; но завтра — иншаллах[11] — я дам тебе десять алмазов, совершенно подобных тому, который ты описал мне.
Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.
А когда наступила
она сказала:
Уже слишком поздно, но завтра — иншаллах — я дам тебе десять алмазов, совершенно подобных тому, который ты описал мне.
И действительно, наутро следующего дня юноша вышел в сад нашего дворца и через некоторое время принес мне десять алмазов, по красоте совершенно равных алмазу султана, обработанных в форме голубиного яйца и чистых, как глаз солнца. И я пошел преподнести их султану и сказал ему:
— О господин мой, извини меня! Но я не решился представить тебе один алмаз, предоставляю тебе выбрать его из десяти. И ты можешь разобрать их и бросить те, которые не понравятся тебе!
И он приказал великому визирю открыть маленькую эмалевую шкатулку, в которой они находились; и он был поражен их блеском и красотою и чрезвычайно изумлен тем, что их было действительно десять, во всем подобных тому, которым он обладал.
И когда он пришел в себя от охватившего его удивления, он повернулся к великому визирю и, не произнеся ни слова, сделал только рукою жест, который означал: «Что же мне делать?»
И визирь отвечал тоже жестом, которым хотел выразить: «Надо отдать ему твою дочь».
И тотчас же сделано было распоряжение, чтобы начались приготовления к нашей свадьбе. И привели кади и свидетелей, которые тут же написали брачный договор. И когда этот акт был законным образом подписан, он вручил мне его по общепринятому церемониалу. И поскольку я настоял, чтобы юноша, которого я представил султану как своего близкого родственника, присутствовал на церемонии, я поторопился показать ему договор, чтобы он пробежал его глазами вместо меня, так как я сам не умел ни читать, ни писать. И, прочитав его вслух от одного конца до другого, он вернул мне его и сказал:
— Он составлен, как того требуют правила и обычай. И ты сочетался законным браком с дочерью султана.
Потом он отвел меня в сторону и сказал мне:
— Все это хорошо, Махмуд, но теперь я требую от тебя одного.
И я отвечал:
— Э, ради Аллаха, какое обещание можешь ты потребовать от меня свыше обещания отдать тебе мою жизнь, которая и без того уже принадлежит тебе.
И он улыбнулся и сказал мне:
— Махмуд! Я хочу, чтобы ты не довершал брака, познав дочь султана прежде, чем я не дам тебе разрешение войти в нее. Ибо здесь есть одна вещь, которая должна быть предварительно выполнена мною!
И я отвечал:
— Слышать — значит повиноваться!
И вот когда наступила брачная ночь, я вошел к дочери султана.
Но вместо того чтобы делать то, что делает обыкновенно в подобном случае супруг, я сел поодаль от нее, в своем углу, вопреки моему желанию. И я довольствовался только созерцанием издалека, проникая своими взорами во все детали ее совершенств. И я провел таким образом и вторую ночь, и третью, хотя каждое утро мать жены моей приходила по обычаю справиться о том, как была проведена ночь, говоря дочери:
— Я надеюсь, уповая на Аллаха, что никаких препятствий не было и что доказательство твоей девственности получено.
Но моя жена отвечала:
— Еще ничего не сделано.
И наутро третьего дня мать жены моей огорчилась до крайних пределов огорчения и воскликнула:
— О, горе нам! Чего ради твой муж обращается с нами столь унизительным образом и продолжает воздерживаться от сочетания с тобой?! И что могут подумать об этом оскорбительном поведении наши родственники и рабы наши?! И не вправе ли они думать, что это воздержание есть следствие какой-то причины, в которой сознаться очень трудно, или зависит от каких-нибудь безнравственных соображений?!
И, полная беспокойства, она пошла в это третье утро рассказать обо всем султану, который сказал:
— Если в эту ночь он не лишит ее девственности, я обезглавлю его!
И эта новость дошла до ушей молодой девушки, жены моей, и
она передала мне ее.
Тогда я не поколебался поставить юношу в известность о положении дел. И он сказал мне:
— Махмуд! Момент наступил. Но прежде чем лишить ее невинности, тебе должно исполнить еще одно условие и потребовать у нее, когда ты будешь наедине с нею, отдать тебе браслет, который она носит на правой руке. И ты возьмешь его и тотчас же принесешь его мне. И после этого тебе дозволяется возлечь с нею и удовлетворить ее мать и ее отца.
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И когда с наступлением ночи я уединился с нею, я сказал ей:
— Аллах над тобою! Действительно ли ты желаешь, чтобы я в эту ночь дал тебе радость и любовь?
И она отвечала:
— Я правда желаю этого!
И я прибавил:
— Дай мне тогда браслет, который ты носишь на правой руке твоей!
И она воскликнула:
— Я с удовольствием сделаю это, но я не знаю, к чему может послужить переход в твои руки этого браслета-амулета, который подарила мне моя кормилица, когда я еще была ребенком?
И, говоря так, она сняла его со своей руки и отдала мне. И я тотчас же вышел и отправился передать его моему другу-юноше, который сказал мне:
— Хорошо, что ты это сделал. Теперь ты можешь вернуться и лишить ее девственности.
И я поспешил войти в брачный покой, чтобы исполнить свое обещание обладать ею и доставить, таким образом, удовольствие всем ее близким.
И вот в ту минуту, когда я вошел в жену мою, ожидавшую меня в нетерпении на своем ложе, я не знаю, что случилось со мной. Все, что я знаю, это только то, что на моих глазах комната, в которой я находился, и весь дворец рассеялись, точно во сне, и я увидел, что лежу под открытым небом среди развалин дома, куда я привел только что купленную мною обезьяну. И я был совершенно лишен своих богатых одежд и лежал полуголый под лохмотьями моей старой рвани. И я узнал свой прежний кафтан, весь из заплат всевозможных цветов, и мою палку нищенствующего дервиша, и мой тюрбан, весь в дырах, точно решето.
При виде этого я никак не мог сообразить, что все это значит, и я спросил себя: «Йа Махмуд, во сне это или наяву? Грезишь ты? Или ты действительно, Махмуд, нищий дервиш?»
И, окончательно придя в себя, я поднялся и встряхнулся, как это сделала тогда обезьяна. Но я остался таким же, как был, бедняком, сыном бедняка, и ничего больше.
Тогда со скорбным духом и со стесненным дыханием я принялся блуждать, не соображая, куда я иду, и раздумывая о непостижимой судьбе, которая ввергла меня в это положение. И, блуждая таким образом, я пришел в одну малопосещаемую улицу, и тут я увидел магрибинца из Барбара[12], который сидел на земле, на маленьком ковре, и держал перед собою маленькую плетенку, покрытую бумагами, на которых были начертаны различные гадательные знаки.
И я, обрадовавшись этой встрече, подошел к магрибинцу с тою целью, чтобы попросить его вынуть мой жребий и изложить мне мой гороскоп; и я приветствовал его, и он мне ответил тем же. И я сел против него, опустившись на землю, и попросил его посоветоваться относительно меня с невидимым.