Тогда магрибинец, всмотревшись в меня своими блестящими, точно клинок, глазами, воскликнул:
— О дервиш, не ты ли жертва гнусного рока, разлучившего тебя с твоей женой?
И я воскликнул:
— Э! Валлахи! Э! Валлахи![13] Это я сам!
И он сказал мне:
— О бедняга, обезьяна, которую ты купил за пять серебряных драхм и которая так неожиданно преобразилась в юношу, исполненного грации и красоты, не принадлежит к человеческому роду сынов Адама, но есть джинн из числа злых, и он служил тебе, только с тем чтобы достичь своих целей. Знай же, что в действительности он давно уже охвачен страстью к дочери султана, той самой, на которой ты женился. Но так как, несмотря на все его могущество, он не мог приблизиться к ней, потому что она постоянно носила на себе браслет-амулет, то он и прибег к твоему посредничеству, чтобы овладеть этими браслетом и безнаказанно сделаться обладателем царевны. Но я надеюсь вскоре разрушить могущество этого злодея, одного из незаконнорожденных джиннов, восставших против закона владыки нашего Сулеймана, — да будет над ним мир и молитва!
И, сказав это, магрибинец взял лист бумаги, начертал на нем какие-то сложные письмена и передал мне, говоря:
— О дервиш, не сомневайся в величии судьбы твоей, мужайся и ступай в то место, которое я тебе сейчас укажу! И там ты дождешься прохождения отряда людей и внимательно будешь всматриваться в них. И когда ты заметишь того, который будет походить на их начальника, ты передашь ему эту записку — и он исполнит все твои желания.
Потом он дал мне указания, необходимые для того, чтобы прибыть в то место, о котором шла речь, и прибавил:
— Что же касается вознаграждения, которое ты мне должен, то ты дашь мне его тогда, когда участь твоя исполнится.
Тогда я, поблагодарив магрибинца, взял эту записку и пустился в путь, прямо к тому месту, которое было мне назначено. И я шел с этой целью всю ночь, и весь следующий день, и еще часть второй ночи. И я пришел в совершенную пустыню, в которой не было ничего, кроме невидимого ока Аллаха и дикой травы. И я сел и начал дожидаться с нетерпением того, что должно было со мною произойти. И я слышал, как будто вокруг меня летали ночные птицы, невидимые мною. И от страха одиночества уже начало трепетать сердце мое, и ужас ночи наполнял мою душу. И совершенно неожиданно я заметил на некотором расстоянии от меня большое число факелов, которые, казалось, сами собою двигались по направлению ко мне. И вскоре я мог различить руки, несущие их; но люди, которым принадлежали эти руки, оставались в сумраке ночи, и мои глаза не видели их. И бесчисленное множество факелов, несомых руками без собственников этих рук, прошли пара за парой передо мною. И наконец я увидел царя на троне, великолепно одетого и окруженного множеством огней. И, приблизившись ко мне, он взглянул на меня и начал всматриваться, тогда как колени мои дрожали от ужаса, и сказал мне:
— Где записка друга моего, магрибинца из Барбара?
И тогда я приободрился в сердце своем и передал ему записку, которую он развернул и прочитал, в то время как все шествие остановилось. И он закричал кому-то, которого я не видел:
И наконец я увидел царя на троне, великолепно одетого и окруженного множеством огней.
— Йа Атраш, ступай сюда!
И тотчас же, выступив из мрака, появился гонец в полном снаряжении, который поцеловал землю между рук царя. И царь сказал ему:
— Ступай в Каир, заключи в оковы джинна такого-то и тотчас же приведи его сюда!
И гонец повиновался и исчез в то же мгновение.
И вот через какой-нибудь час он возвратился вместе со скованным юношей, который теперь был страшен и безобразен на вид.
И царь закричал ему:
— О проклятый, почему ты лишил этого сына Адама его куска?! И почему ты сам проглотил этот кусок?
И он отвечал:
— Кусок еще нетронут, и я сам приготовил его.
И царь сказал:
— Ты должен сейчас же отдать браслет-амулет этому сыну Адама, или тебе придется иметь дело со мной!
Но джинн, эта упрямая свинья, заносчиво отвечал:
— Браслет со мною, и никто не получит его!
И, говоря так, он раскрыл свою пасть, точно печь, бросил туда браслет и проглотил его.
При виде этого ночной царь простер руку и, наклонившись, схватил джинна за загривок и, завертев им, точно пращой, швырнул его на землю, закричав:
— Вот тебе наука!
И он вогнал длину его в ширину его. Потом он приказал одной из рук, несших факелы, извлечь браслет из нутра этого безжизненного тела и передать его мне. И это было тотчас же исполнено.
И лишь только, о брат мой, этот браслет очутился между моими пальцами, царь и все сопровождавшие его…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила наступление утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Как только, о брат мой, этот браслет очутился между моими пальцами, царь и все сопровождавшие его руки исчезли и я увидел, что я опять одет в прежние мои богатые одежды и нахожусь в моем дворце, в самом покое моей жены. И я нашел ее погруженной в глубокий сон. И лишь только я надел ей на руку браслет, она проснулась и, увидав меня, испустила громкий крик радости. И я, как будто в это время не случилось ничего особенного, лег рядом с нею. Все остальное — тайна мусульманской веры, о брат мой.
И на другой день ее отец и мать были чрезвычайно обрадованы, узнав о моем возвращении, и радость их была так велика, оттого что девственность их дочери потеряна, что они даже позабыли расспросить меня о причинах моего отсутствия. И с этих пор мы жили в мире, согласии и гармонии.
И через некоторое время после моего брака султан, мой дядя, отец моей жены, скончался, не оставив детей мужеского пола, и так как я был женат на старшей дочери его, то я и наследовал трон его. И я сделался тем, кто я есть, о брат мой! Но Аллах выше всех! От Него исходим и к Нему возвратимся!
И султан Махмуд, рассказав свою историю новому другу своему, султану-дервишу, увидел, что тот чрезвычайно поражен столь необычным происшествием, и сказал ему:
— Не удивляйся, о брат мой, ибо все, что написано, должно совершиться, и нет ничего невозможного для могущества Того, Кто создал все! И теперь, когда я поистине открылся перед тобою, не опасаясь умалиться в глазах твоих разоблачением низкого моего происхождения и единственно с тем, чтобы мой пример послужил тебе утешением и чтобы ты не считал себя ниже меня по положению и личному достоинству, ты можешь считать себя моим другом, ибо я никогда не сочту себя вправе после всего, что я рассказал тебе, возгордиться своим положением перед тобою, о брат мой. — Потом он прибавил: — И для того, чтобы такое положение было более определенно, о брат мой по происхождению и по званию, я назначаю тебя моим великим визирем. И ты будешь моей правой рукою и советником в моих делах, и ничто в моем царстве не будет делаться без твоего посредничества и раньше, чем не будет одобрено твоей опытностью.
И, нисколько не откладывая этого, султан Махмуд созвал эмиров и вельмож своего царства, указал им на султана-дервиша как на своего великого визиря, и сам надел на него великолепную почетную одежду, и вручил ему печать правления.
И новый великий визирь назначил диван в тот же день и продолжал это делать также и в последующие дни, исполняя свои обязанности с такой справедливостью и беспристрастием, что многие люди, узнав о новом положении дел, прибывали из глубины страны, чтобы выслушивать его приговоры, и подчинялись его решениям, делая его высшим судьею своих распрей. И он выказывал столько мудрости и умеренности в своих приговорах, что пользовался благодарностью и одобрением даже тех, против которых были направлены его решения. Что же касается его досуга, то он проводил его в ближайшем общении с султаном и сделался неразлучным компаньоном его и испытанным другом.
И вот однажды султан Махмуд, чувствуя, что его дух стеснен, поспешил разыскать своего друга и сказал ему:
— О брат мой и визирь мой, сегодня мое сердце тяжело и дух мой стеснен!
И визирь, бывший раньше султаном в Аравии, отвечал:
— О царь времен, все радости и горести в нас самих, и их источает собственное наше сердце. Но часто созерцание вещей внешнего мира может воздействовать на наше настроение. Испытал ли ты сегодня свои взоры зрелищем вещей внешнего мира?
И султан отвечал:
— О визирь мой, я испытал сегодня взоры мои зрелищем драгоценных камней моей сокровищницы, и я перебирал их одно за другим — и рубины, и смарагды, и сапфиры, и прочие камни всевозможных цветов и оттенков, — но это не доставило мне никакого удовольствия, и душа моя осталась опечаленной, и сердце стесненным. И я пошел затем в мой гарем и созерцал там женщин — и белых, и смуглых, и блондинок, и рыжих, и брюнеток, и толстых, и тонких, — но ни одной из них не удалось развеять тоску мою.
И наконец, я зашел в мои конюшни и любовался на коней моих — и кобылиц, и жеребят, — но вся их красота не сняла покрывала, которым был закрыт весь мир перед лицом моим. И тогда я отправился к тебе, о визирь мой, исполненный мудрости, в надежде, что ты дашь мне какое-нибудь целебное средство или скажешь мне какие-нибудь слова, способные развеять настроение мое.
И визирь отвечал:
— О господин мой, что скажешь ты о посещении убежища для умалишенных — маристана[14], который мы уже столько раз хотели увидеть, хотя еще ни разу не собрались пойти туда? И действительно, я думаю, что сумасшедшие — люди, одаренные разумением, совершенно отличным от нашего, и что поэтому они могут видеть такие столкновения между вещами, которых люди разумные не постигнут никогда. И быть может, это посещение облегчит твою печаль, которая отягощает душу твою и сжимает грудь твою.
И султан отвечал:
— Ради Аллаха, о визирь мой, пойдем навестим сумасшедших в маристане!