Тогда султан и его визирь, бывший султан-дервиш, вышли из дворца, не взяв с собою никакой свиты, и пришли, не останавливаясь ни разу, в маристан — дом умалишенных. И они вступили в дом и обошли его кругом; но к крайнему своему изумлению, они не нашли в нем никаких обитателей, кроме ключаря и сторожей; что же касается сумасшедших, то их не было там — ни тени, ни духу. И султан спросил ключаря:
— Где же сумасшедшие?
И он отвечал:
— Клянусь Аллахом, о господин мой, у нас их нет уже значительное время, и причина такого недостатка, без сомнения, заключается в ослаблении разума у созданий Аллаха! — Потом он прибавил: — Впрочем, о царь времен, мы можем показать тебе трех сумасшедших, которые находятся здесь с некоторого времени и которые были приведены к нам лицами высокого звания с запрещением показывать их кому бы то ни было, малому или большому. Но ничто не может быть скрыто от господина нашего султана! — И он прибавил еще: — Это, без всякого сомнения, великие ученые, ибо они все время читают книги.
И он повел султана и визиря к отдаленному павильону и ввел их в него, а сам почтительно удалился.
И султан Махмуд и его визирь увидели трех молодых людей, прикованных к стене, один из которых читал, двое же других внимательно его слушали. И все трое были хороши собой, прекрасно сложены и не имели никаких признаков безумия или помешательства.
И султан повернулся к своему спутнику и сказал ему:
— Клянусь Аллахом, о визирь мой, случай, приведший сюда этих трех молодых людей, вероятно, удивительный случай, и их история — необыкновенная история.
И он обратился к ним и сказал им:
— Действительно ли по причине сумасшествия вы заключены в этот маристан?
И они отвечали:
— Нет, клянемся Аллахом, мы не сумасшедшие и не безумные, о царь времен, и мы не идиоты и не слабоумные. Но наши приключения столь исключительны, и наши истории столь необыкновенны, что, если бы они были записаны иглою в уголках наших глаз, они могли бы служить спасительным уроком для тех, которые были бы способны прочитать их.
И султан и его визирь при этих словах уселись на землю перед тремя скованными молодыми людьми и сказали им:
— Наш слух открыт, и внимание наше готово.
Тогда первый, тот, который читал книгу, сказал:
РАССКАЗ ПЕРВОГО СУМАСШЕДШЕГО
По моему ремеслу, о господа мои и венец на голове моей, я был купцом на базаре шелковых изделий, как и мой отец, и мой дед. И я торговал только индийскими тканями всех видов и всех цветов, но лишь наивысшей ценности. И я покупал и продавал с большой выгодой и значительными барышами, как это делают именитые купцы.
И вот однажды, когда я, по обыкновению, сидел в своей лавке, ко мне вошла старуха, которая пожелала мне доброго дня и пожаловала меня приветствиями. И я ответил ей теми же приветствиями и пожеланиями, и она уселась у моего прилавка и обратилась ко мне со словами:
— О господин мой, найдутся ли у тебя отборные ткани из Индии?
И я отвечал:
— О госпожа моя, в моей лавке найдется все, что тебе угодно.
И она сказала:
— Достань мне одну из этих тканей, которые я вижу отсюда!
И я поднялся и вынул по ее указаниям из особого шкафа кусок индийской ткани самой высокой цены и передал ей в руки. И она взяла ее и, осмотрев, осталась очень довольна ее добротностью, и она сказала мне:
— О господин мой, сколько следует заплатить за эту ткань?
И я отвечал:
— Пятьсот золотых динаров.
И она тотчас же вынула свой кошелек и отсчитала мне пятьсот золотых динаров, потом она взяла кусок материи и пошла своим путем-дорогою. И таким образом я продал ей товар, за который я сам заплатил не более полутораста динаров. И я возблагодарил Подателя за Его благодеяние.
И вот на другой день старуха пришла опять, и спросила у меня другой кусок материи, и заплатила мне за него тоже пятьсот золотых динаров, и удалилась со своей покупкой. И на следующий день она пришла вновь и вновь купила у меня кусок индийской ткани, уплатив мне за нее сполна; и она поступала таким образом, о господин мой султан, день за днем пятнадцать дней, покупая и расплачиваясь с той же правильностью. И на шестнадцатый день она пришла, как обыкновенно, и выбрала новый кусок материи. И она уже собиралась заплатить мне за него, как вдруг заметила, что забыла кошелек, и она сказала мне:
— Йа хавага[15], должно быть, я забыла дома свой кошелек.
И я отвечал:
— Йа ситти, это вовсе не спешно! Если ты пожелаешь принести деньги завтра, да будет благословен твой приход, если же нет, то да будет тоже благословен твой приход!
Но она раскричалась, говоря, что никогда не согласится взять товар, за который она не заплатила, я же, со своей стороны, много раз повторял ей:
— Ты можешь унести его в знак дружбы и симпатии к голове твоей.
И между нами возгорелся спор обоюдного благородства, и она отказывалась, а я желал, чтобы она взяла. Ибо, о господин мой, после того как я получил от нее столько дохода, мне было прилично держаться как можно учтивее по отношению к ней и даже быть готовым в случае надобности отдать ей даром один или два куска материи.
Но наконец она сказала мне:
— Йа хавага, я вижу, что мы никогда не придем к соглашению, если будем так продолжать. И было бы проще всего, если бы ты оказал мне одолжение, пошел вместе со мной в дом мой и получил бы там следуемое за твой товар.
Тогда я, не желая более противоречить ей, встал, запер лавку и последовал за нею.
И мы шли таким образом — она впереди, а я позади в десяти шагах, — пока наконец не прибыли к началу той улицы, на которой находился ее дом. Тогда она остановилась и, вынув из-за пазухи платок, сказала мне:
— Необходимо, чтобы ты дал согласие завязать себе глаза этим платком.
И я, очень удивленный этой странностью, вежливо попросил объяснить мне причину такого предложения.
Тогда она сказала мне:
— Это делается потому, что на этой улице, по которой мы будем проходить, двери домов открыты, а в передних комнатах сидят женщины с открытыми лицами, таким образом, может случиться, что взор твой упадет на одну из них, замужнюю или же еще молодую девушку, и сердце твое может впутаться в любовные дела, и твоя жизнь будет истерзана, ибо в этой части города есть не одно лицо замужней женщины или девушки, столь прекрасное, что оно могло бы соблазнить самого набожного отшельника. И я очень опасаюсь за покой твоего сердца.
Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и умолкла, не желая по своей скромности злоупотреблять разрешением царя.
А когда наступила
она сказала:
Ибо в этой части города есть не одно лицо замужней женщины или девушки, столь прекрасное, что оно могло бы соблазнить самого набожного отшельника. И я опасаюсь за покой твоего сердца.
И после этих слов ее я подумал: «Клянусь Аллахом, эта старуха очень благоразумна».
И я согласился с ее требованием. Тогда она завязала мне глаза платком, потом взяла меня за руку и пошла со мною; так шли мы, пока не приблизились к дому, в дверь которого она постучала железным кольцом. И ее тотчас же нам отперли изнутри. И лишь только мы вошли в дом, старуха-проводница сняла повязку, и я увидел неожиданно для себя, что нахожусь в жилище, украшенном и обставленном со всей роскошью царских дворцов. И клянусь Аллахом, о господин мой султан, во всю мою жизнь я не видел ничего подобного и даже не воображал, что может быть что-нибудь столь чудесное!
Что же касается старухи, то она попросила меня подождать в той комнате, в которой я находился и которая вела в еще более прекрасную залу с галереей. И, оставив меня одного в этой комнате, из которой я мог видеть все происходящее в другой, она удалилась.
И вдруг я увидел в углу, у входа во вторую залу, небрежно брошенные в кучу все великолепные материи, которые я продал старухе. И тотчас же в залу вошли две молодые девушки, словно две луны, и каждая из них держала в руке ведро с розовой водой. И они поставили эти ведра на плиты из белого мрамора и, подойдя к груде драгоценных тканей, взяли наудачу кусок и разорвали его пополам, как будто это была кухонная тряпка. Потом каждая из них направилась к своему ведру и, засучив рукава по самые плечи, погрузила кусок драгоценной ткани в розовую воду и принялась мыть плиты пола и затем вытирать их другими кусками моих драгоценных материй, и, наконец, они стали натирать их до блеска оставшимися кусками, из которых каждый стоил пятьсот динаров. И когда эти молодые девушки закончили свою работу и мрамор сделался как серебро, они покрыли пол тканями такой красоты, что, даже если бы я продал всю свою лавку, вряд ли бы выручил сумму, необходимую для приобретения наименее богатой из них. И поверх этих тканей они разложили ковер из шерсти мускусных коз[16] и подушки, набитые страусовыми перьями. И потом они принесли пятьдесят ковриков из золотой парчи и расположили их в правильном порядке вокруг ковра, положенного посредине; затем они ушли.
И вот пара за парой начали входить молодые девушки, держась за руки, и, входя, становились они рядами, каждая против одного из парчовых ковриков; и когда они, все пятьдесят, очутились в зале, то оказалось, что все они стоят в стройном порядке, каждая перед своим ковриком.
И вот под балдахином, несомым десятью лунами красоты, у входа в залу появилась молодая девушка, столь ослепительная в белизне своей и сиянии черных глаз своих, что мои глаза закрылись сами собою. И когда я опять открыл их, я увидел перед собой старуху, мою проводницу; она пригласила меня следовать за нею, чтобы она могла представить меня молодой девушке, которая уже успела в это время небрежно разлечься на большом ковре, среди пятидесяти девушек, стоявших на ковриках из золотой парчи. И я не без опасения, видя себя мишенью взоров пятидесяти и одной пары черных глаз, сказал себе: «Нет могущества и убежища, кроме Аллаха Блаженного и Всевышнего! Очевидно, все они желают моей смерти».