Что же касается Абул Гассана, то, войдя в милость халифа, он не только не сделался дерзким и надменным, но стал еще более веселым человеком, неизменно находившимся в добром и радостном расположении духа. И не проходило дня, чтобы он не развлекал халифа и всех придворных, больших и малых, своими остроумными речами и шутками.
Халиф не расставался с ним и всюду водил его за собой, даже в особые покои супруги своей Сетт Зобейды, — такой милости не удостаивался никогда даже его великий визирь Джафар.
Сетт Зобейда же скоро заметила, что каждый раз, как Абул Гассан приходил с халифом в женское отделение дворца, он обращал особенное внимание на одну из ее служанок по имени Сахарный Тростник и что девушка при этом сильно краснела от удовольствия. Поэтому однажды Сетт Зобейда и сказала своему супругу:
— О эмир правоверных, ты, как и я, вероятно, заметил, что Абул Гассан и Сахарный Тростник обмениваются взглядами, в которых выражается несомненная любовь. Что думаешь ты о браке между ними?
Халиф же ответил:
— Это возможно. Не вижу к тому препятствий. Впрочем, я и сам давно должен был подумать об этом. Весьма досадую на это, так как я еще во второй вечер, проведенный в доме Абул Гассана, обещал приискать ему достойную супругу. Нам остается только спросить их обоих, желают ли они сочетаться браком.
И тотчас же призвали Абул Гассана и Сахарный Тростник и спросили их, желают ли они вступить в брак. Сахарный Тростник вместо всякого ответа сильно покраснела, бросилась к ногам Сетт Зобейды и поцеловала у нее край одежды в знак благодарности. Но Абул Гассан ответил:
— Без сомнения, о эмир правоверных, Абул Гассан утопает в твоих щедротах. Но прежде чем взять к себе в дом в качестве супруги эту очаровательную юницу, я с позволения твоего и с позволения госпожи нашей Сетт Зобейды хотел бы задать ей один вопрос.
Сетт Зобейда улыбнулась и сказала:
— Какой же это вопрос, Абул Гассан?
Он ответил:
— О госпожа моя, я хотел бы знать, любит ли моя супруга то, что люблю я сам. Я же, должен признаться тебе, о госпожа моя, ценю только следующие вещи: веселье, порождаемое вином, удовольствие, доставляемое яствами, и радость, которую дают пение и прекрасные стихи. Итак, если Сахарный Тростник любит все это и если, кроме того, она чувствительна и никогда не будет отказывать мне в ласках, то я согласен любить ее сильною любовью. Если же нет, то, клянусь Аллахом, я останусь холостяком!
При этих словах Сетт Зобейда обернулась к Сахарному Тростнику и спросила ее:
— Ты слышала? Что можешь ответить?
И Сахарный Тростник ответила, наклонив голову в знак согласия.
Тогда халиф велел немедленно позвать кади и свидетелей, которые и написали брачный договор. И по этому случаю во дворце даны были большие празднества, и веселились тридцать дней и тридцать ночей, а по окончании празднеств молодые супруги могли наслаждаться счастьем в полном спокойствии. И проводили они жизнь в еде, питье и веселом смехе, тратя деньги без счета. И блюда с кушаньями, плодами и пирожным никогда не были пусты у них в доме, в напитках никогда не было у них недостатка, а радость и наслаждение наполняли все минуты их жизни. Поэтому по прошествии некоторого времени, израсходовав свои деньги на пиры и развлечения, они истратили все, что имели. А так как халиф, занявшись государственными делами, забыл назначить Абул Гассану правильные сроки для получения им содержания, то молодые супруги проснулись в один прекрасный день и увидели, что им нечем платить отпускавшим им в долг поставщикам. И почувствовали они себя совсем несчастными и из скромности не решились идти просить о чем бы то ни было халифа или Сетт Зобейду. Тогда они опустили голову и принялись раздумывать о своем положении. Но Абул Гассан первый поднял голову и сказал:
— Без сомнения, мы были очень расточительны. И я не хочу идти просить, как какой-нибудь нищий. Не хочу, чтобы и ты шла просить денег у Сетт Зобейды. Я придумал, что остается нам сделать, о Сахарный Тростник!
А Сахарный Тростник отвечала со вздохом:
— Говори! Я готова помогать тебе в том, что ты придумал, потому что мы не можем попрошайничать, а с другой стороны, не можем и изменить наш образ жизни, уменьшить наши расходы, так как вследствие этого потеряли бы уважение окружающих!
Абул Гассан сказал:
— Я был уверен, о Сахарный Тростник, что ты никогда не откажешься помогать мне при всякого рода обстоятельствах, в которые поставит нас судьба. Так знай же, что нам остается только одно средство выпутаться из затруднения, о Сахарный Тростник!
Она же ответила:
— Говори скорее!
А он сказал:
— Это смерть.
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
Шахерезада продолжила:
При этих словах испуганная Сахарный Тростник воскликнула:
— Нет, клянусь Аллахом, я не хочу умирать!
Это средство ты можешь употребить для себя одного! Абул Гассан, не волнуясь и не сердясь, сказал на это:
— Ах, дочь женщины, я знал, когда был холостяком, что нет ничего лучше одиночества! Слабость твоего суждения доказывает мне это лучше, чем когда-либо! Если бы вместо такого быстрого ответа ты потрудилась бы спросить у меня разъяснения, то до крайности обрадовалась бы смерти, которую я предложил и еще раз предлагаю тебе! Разве ты не понимаешь, что для того, чтобы иметь золото, которого хватило бы на весь остаток наших дней, нам стоит только умереть мнимою, а не настоящею смертью?
При этих словах Сахарный Тростник рассмеялась и спросила:
— А как же это сделать?
Он сказал:
— Слушай же! И не забудь ничего из того, что скажу тебе. Вот. Как только я умру или как только я притворюсь мертвым, так как я умру первым, ты возьмешь саван и завернешь меня. Затем ты поставишь меня посредине вот этой самой комнаты в предписанном для покойников положении, с тюрбаном на лице и с ногами, обращенными в сторону святой Каабы, в сторону Мекки. Потом ты начнешь издавать пронзительные крики, выть, проливать обычные и чрезвычайные слезы, раздирать на себе одежду и притворяться, что вырываешь у себя волосы. И когда ты приведешь себя в полный беспорядок, тогда, вся в слезах и с растрепанными волосами, иди к своей госпоже Сетт Зобейде и прерываемым рыданиями голосом расскажи ей в трогательных выражениях о моей смерти; и потом ты упадешь на пол, и останешься в таком положении целый час, и придешь в чувство после того, как тебя не преминут облить потоками розовой воды. И тогда увидишь ты, о Сахарный Тростник, каким путем войдет золото к нам в дом!
На это Сахарный Тростник ответила:
— Ну, на такую смерть можно согласиться. Я помогу тебе все это устроить, — а потом прибавила: — А я, когда и каким образом я должна умереть?
Он сказал:
— Начни с исполнения того, что я тебе сказал теперь. А затем нам поможет Аллах! — и прибавил: — Вот! Я умер! — И растянулся он посредине комнаты и притворился умершим.
Тогда Сахарный Тростник раздела его, завернула в саван, повернула его ногами по направлению к Мекке и положила тюрбан на лицо.
Потом она принялась исполнять все, что приказал Абул Гассан: кричала, выла диким голосом, плакала, заливаясь слезами, рвала на себе одежду, волосы и царапала щеки. И, приведя себя в полный беспорядок, с лицом желтым, как шафран, и с распущенными волосами, она отправилась к Сетт Зобейде, упала к ее ногам и так застонала, что могла растрогать каменную скалу.
При виде всего этого Сетт Зобейда, уже слышавшая из своих покоев пронзительные крики и погребальные завывания Сахарного Тростника, не усомнилась в том, что смерть похитила мужа у ее любимицы. Беспредельно огорчившись этим, она сама принялась ухаживать за ней, посадила ее к себе на колени и привела ее в чувство. Но Сахарный Тростник, вне себя от горя и заливаясь слезами, продолжала стонать, царапать себе лицо, дергать себя за волосы, вздыхать, рыдать и звать Абул Гассана. И наконец отрывистыми словами рассказала она, что муж ее умер ночью вследствие несварения желудка. И прибавила она, ударяя себя в грудь:
— Мне остается только и самой умереть. Но да продлит Аллах жизнь моей госпожи на весь срок, который мне предстояло прожить!
И еще раз упала к ногам Сетт Зобейды и лишилась чувств от горя.
Тогда все женщины стали стонать вокруг нее и оплакивать смерть Абул Гассана, который так развлекал их при жизни своими шутками и веселым нравом. И слезами, и вздохами своими выражали они свое участие Сахарному Тростнику, которая пришла в себя после того, как ее опрыскали розовой водой.
Что касается Сетт Зобейды, оплакивавшей вместе со своими прислужницами смерть Абул Гассана, то после всех обычных выражений соболезнования она велела позвать свою казначею и сказала ей:
— Ступай скорее, возьми из моих собственных денег десять тысяч золотых динаров и принеси их этой бедной, убитой горем женщине, чтобы она могла достойно похоронить мужа своего Абул Гассана!
И казначея поспешила исполнить приказание и велела нагрузить мешок с золотом на плечи одного из евнухов, который отнес его в покои Абул Гассана.
Затем Сетт Зобейда обняла свою служанку, сказала ей еще несколько ласковых слов, чтобы утешить ее, и проводила до дверей, говоря ей:
— Да утешит тебя Аллах, о Сахарный Тростник, да исцелит Он раны твои и продлит жизнь твою на все те годы, которые потерял покойный!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И пусть утешит тебя Аллах, о Сахарный Тростник, да исцелит Он раны твои и продлит жизнь твою на все те годы, которые потерял покойный!
И убитая горем Сахарный Тростник поцеловала руку у своей госпожи и, продолжая плакать, возвратилась в свои покои. Она вошла в ту комнату, где ждал ее Абул Гассан, продолжавший лежать в саване, как покойник, заперла за собою дверь и начала с того, что рассмеялась веселым смехом. И сказала она Абул Гассану: