— Вставай из мертвых, о отец хитрости, и помоги мне тащить этот мешок с золотом, плод твоей хитрости! Клянусь Аллахом, если мы и умрем с голоду, то не сегодня!
И при помощи жены Абул Гассан освободился от савана и, вскочив, подбежал к мешку с золотом, притащил его на середину комнаты и принялся плясать вокруг него на одной ноге. Потом обратился он к своей супруге, поздравил ее с успешным окончанием дела и сказал:
— Но это еще не все, о женщина! Теперь твоя очередь умирать по моему примеру, а моя — добывать второй мешок. Увидим, так ли хорошо сумею я действовать у халифа, как ты у Сетт Зобейды. Нужно же, чтобы халиф, так потешавшийся на мой счет раньше, узнал, что не ему одному удаются шутки! Но нечего терять время в бесполезной болтовне! Начинай! Ты умерла!
И Абул Гассан закутал жену в тот самый саван, в который она завертывала его самого, положил ее посредине комнаты, на то место, где только что лежал сам, повернул ее ноги в сторону Мекки и велел ей не подавать признаков жизни, что бы ни случилось. После этого он привел в беспорядок свою одежду, распустил наполовину свой тюрбан, натер себе глаза луком, чтобы заставить их плакать крупными слезами, и, раздирая одежды, дергая себя за бороду и ударяя себя в грудь кулаком, вбежал к халифу, который в эту минуту сидел в Совете, окруженный великим визирем Джафаром, Масруром и несколькими старшими придворными. Увидев всегда веселого и беззаботного Абул Гассана в таком огорчении и в такой растерянности, халиф сам чрезвычайно огорчился и удивился, и, прервав заседание Совета, он встал и поспешил навстречу Абул Гассану, требуя, чтобы тот рассказал ему о причине своего горя. Но Абул Гассан, прижав к глазам платок, ответил лишь удвоенными слезами и рыданиями и наконец, после многих вздохов и притворных обмороков, произнес имя Сахарного Тростника:
— Увы мне! О бедная Сахарный Тростник! О, нет для меня удачи! Что станется со мною без тебя?
При этих словах и этих вздохах халиф понял, что Абул Гассан пришел известить о смерти жены своей, и был чрезвычайно огорчен. И слезы навернулись у него на глаза, и сказал он Абул Гассану, положив руку свою ему на плечо:
— Да смилуется над нею Аллах! И да продлит Он дни твои на все отнятые у этой кроткой и прелестной невольницы годы жизни! Мы отдали ее тебе для того, чтобы она была для тебя источником радости, а вот теперь она сделалась для тебя причиной скорби! Бедная!
И халиф не мог удержаться от горючих слез. И вытер он глаза платком. И Джафар, и другие присутствующие также заплакали горючими слезами и так же утирали глаза свои платками, как это делал халиф.
Потом халифу пришла та же мысль, что и Сетт Зобейде, он велел позвать казначея и сказал ему:
— Выдай сейчас же десять тысяч динаров Абул Гассану на погребение умершей супруги его! И вели отнести мешок к дверям его помещения!
И казначей повиновался и поспешил исполнить приказание. Абул Гассан же принял еще более убитый вид, поцеловал руку у халифа и, рыдая, удалился.
Когда он пришел в комнату, где ждала его закутанная в саван Сахарный Тростник, он воскликнул:
— Не одна ты достала столько золотых, сколько пролила слез! Смотри! Вот мой мешок! — И притащил он мешок с золотом на середину комнаты и, освободив Сахарный Тростник от савана, сказал ей: — Да, но это еще не все, о женщина! Теперь остается нам сделать так, чтобы халиф и Сетт Зобейда не разгневались на нас, когда узнают о нашей плутне! Так вот что мы сделаем…
И принялся он наставлять жену и объяснять ей свои намерения.
Вот и все, что случилось с ними.
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И халиф, сократив заседание Совета, взял с собою Масрура и отправился во дворец Сетт Зобейды, чтобы выразить ей свое соболезнование по поводу смерти любимой невольницы ее. Приотворив двери покоев супруги своей, он увидел, что она лежит на постели, окруженная служанками, осушавшими глаза ее и утешавшими ее. И подошел он к ней и сказал:
— О дочь моего дяди, да проживешь ты годы, утраченные бедной любимицей твоей Сахарный Тростник!
Услышав такие слова утешения, Сетт Зобейда, ожидавшая прихода халифа, чтобы сказать ему подобные же слова по поводу смерти Абул Гассана, чрезвычайно удивилась и, подумав, что халиф получил неверные известия, воскликнула:
— Да хранит Аллах жизнь любимицы моей Сахарный Тростник, о эмир правоверных! Скорее мне нужно выражать тебе соболезнование! Желаю тебе долгой жизни, чтобы ты на многие годы пережил товарища своего Абул Гассана! Если ты видишь меня такою огорченной, то это только по случаю смерти твоего друга, а не по причине смерти Сахарного Тростника, которая, да будет благословен Аллах, находится в добром здравии!
При этих словах халиф, имевший основание полагать, что он вполне хорошо осведомлен, не мог удержаться от улыбки и, обернувшись к Масруру, сказал ему:
— Клянусь Аллахом! О Масрур, что думаешь ты об этих словах своей госпожи? Она, обыкновенно столь разумная и рассудительная, потеряла голову совершенно так, как это бывает с прочими женщинами! До какой степени верно, что все женщины похожи одна на другую! Я прихожу утешать ее, а она пытается огорчить меня, объявляя заведомо ложное известие. Поговори с ней! И расскажи ей то, что видел и слышал сам. Быть может, она скажет тогда иное и не будет стараться ввести нас в обман.
И, повинуясь халифу, Масрур сказал его супруге:
— О госпожа моя, господин наш, эмир правоверных, прав. Абул Гассан жив и здоров, но он горько оплакивал смерть жены своей; Сахарный Тростник, любимица твоя, умерла сегодня ночью от несварения в желудке. Знай, что Абул Гассан только что вышел из Совета, куда приходил известить нас о смерти супруги своей. Он вернулся к себе огорченный и награжденный, благодаря щедротам господина нашего, мешком с десятью тысячами золотых динариев на похороны.
Эти слова Масрура не только не убедили Сетт Зобейду, но еще более утвердили ее в уверенности, что халиф желает шутить, и воскликнула она:
— Клянусь Аллахом, о эмир правоверных, сегодня не время заниматься шутками, по твоему обыкновению! Я знаю, что говорю; и моя казначея скажет тебе, во что обошлись мне похороны Абул Гассана. Мы должны бы оказать более участия к горю нашей невольницы, а не смеяться так бестактно и неуместно!
При таких словах халиф сильно разгневался и воскликнул:
— Что ты говоришь, дочь моего дяди? Клянусь Аллахом, да не лишилась ли ты рассудка, если говоришь такие вещи? Говорю же тебе, что умерла Сахарный Тростник. Впрочем, совершенно бесполезно спорить об этом. Я сейчас докажу тебе справедливость того, что утверждаю!
И сел он на диван и, обратившись к Масруру, сказал:
— Поспеши в покои Абул Гассана, чтобы узнать, хотя я и без того это знаю, кто из двух супругов скончался! И возвращайся скорее сказать нам, в чем дело!
Между тем как Масрур поспешил исполнять приказ, халиф обратился к Сетт Зобейде и сказал ей:
— О дочь моего дяди, мы увидим сейчас, кто из нас прав. Но коль скоро ты отрицаешь такую ясную вещь, я хочу побиться с тобою об заклад, на что бы ты ни пожелала!
Она ответила:
— Согласна! Если проиграю, отдам тебе то, чем дорожу больше всего на свете, а именно мой павильон с картинами, а если выиграю — ты дашь мне, что хочешь, как бы ничтожна ни была эта вещь!
Халиф сказал на это:
— Я предлагаю со своей стороны то, чем дорожу больше всего на свете, а именно мой увеселительный дворец. Думаю, что, таким образом, не обижу тебя! Мой дворец во многом превосходит и ценностью, и красотой твой павильон с картинами!
Сетт Зобейда жестоко обиделась и ответила:
— Теперь нечего спорить о том, что лучше: твой дворец или мой павильон. Чтобы решить это, тебе стоит только прислушаться к тому, что говорят у тебя за спиной. Освятим-ка лучше наш заклад. Да будет между нами Аль-Фатиха![13]
И халиф согласился:
— Да, пусть Аль-Фатиха Корана будет между нами!
И они прочли вместе первую главу святой книги, чтобы скрепить свой заклад.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А чтобы скрепить свой заклад, прочли они вместе первую главу святой книги. И стали они ждать возвращения меченосца Масрура, молча и враждебно настроенные друг против друга.
Вот и все, что было с ними.
Что же до Абул Гассана, то он зорко следил и, еще издали увидав приближавшегося Масрура, понял, с какою целью тот идет к нему. И сказал он Сахарному Тростнику:
— О Сахарный Тростник, Масрур идет прямо к нашему дому! Его посылают к нам, без сомнения, вследствие спора, возникшего по поводу нас с тобой между халифом и Сетт Зобейдой. Начнем с того, что будет прав халиф, а Сетт Зобейда ошибется. Ложись скорей и притворяйся опять покойницей!
И Сахарный Тростник сейчас же притворилась умершей; а Абул Гассан завернул ее в саван и положил, как и в первый раз, сам же сел около нее в распущенном тюрбане, с длинным лицом и платком, прижатым к глазам.
В эту самую минуту вошел Масрур. И, увидав Сахарный Тростник, завернутую в саван и лежащую посредине комнаты, и Абул Гассана, погруженного в глубокое отчаяние, он сам испытал некоторое волнение и сказал:
— Нет Бога, кроме Аллаха! Очень сожалею о тебе, о бедная Сахарный Тростник, сестра наша, о ты, некогда такая кроткая и милая! Как огорчает нас всех судьба твоя! И как краток был твой земной путь, как скоро отозвал тебя к Себе Тот, Кто создал тебя! Да смилуется и пожалеет тебя Раздаватель щедрот!
Затем он обнял Абул Гассана и, опечаленный, поспешил проститься с ним, чтобы отдать отчет халифу в том, что видел. И не сожалел о том, что может доказать Сетт Зобейде, до какой степени она была упряма и неправа, противореча халифу. Он вошел к Сетт Зобейде и, поцеловав землю, сказал: