— Да продлит Аллах жизнь госпожи нашей! Усопшая лежит посредине комнаты, и тело ее уже вздувается под саваном, и от нее уже идет дурной запах. А что касается бедного Абул Гассана, то он, вероятно, не переживет своей супруги.
При этих словах Масрура халиф выразил полное удовольствие; потом, обернувшись к мгновенно пожелтевшей Сетт Зобейде, он сказал ей:
— О дочь моего дяди, что же не зовешь ты писца, который должен записать на мое имя павильон с картинами?
Но Сетт Зобейда принялась бранить Масрура и с беспредельным негодованием сказала халифу:
— Как можешь ты доверять этому евнуху, лжецу и сыну лжеца? Не видела ли я собственными глазами, не видели ли все служанки мои час тому назад любимицу мою Сахарный Тростник всю в слезах, оплакивающую смерть Абул Гассана?
И, возбужденная собственными словами, она бросила туфлю в голову Масрура и закричала ему:
— Прочь отсюда, о собачий сын!
И Масрур, более самого халифа оцепеневший от удивления, не захотел усиливать раздражения госпожи своей и, перегнувшись пополам, поспешил убраться, мотая головой.
Тогда разгневанная Сетт Зобейда обратилась к халифу и сказала ему:
— О эмир правоверных, никогда не думала я, чтобы ты когда-нибудь мог сговориться с этим евнухом, чтобы причинить мне такое огорчение и заставить меня поверить тому, чего нет. Не могу более сомневаться в том, что этот доклад был заранее условлен с Масруром, чтобы огорчить меня. Как бы то ни было, чтобы доказать, что права именно я, хочу, в свою очередь, послать кого-нибудь, чтобы узнать, кто из нас проиграл. И если ты прав, то это будет значить, что и я потеряла голову и все мои служанки обезумели вместе со своею госпожой! Если же, напротив, права я, то желаю, кроме того, что выиграю по нашему условию, получить еще и голову этого дерзкого негра!
Зная, до какой степени раздражительна его супруга, халиф немедленно согласился на ее требование.
А Сетт Зобейда сейчас же велела позвать воспитавшую ее кормилицу, пользовавшуюся ее полным доверием, и сказала ей:
— О кормилица, иди сейчас же в дом Абул Гассана, сотоварища господина нашего халифа, и посмотри только, кто умер там: Абул Гассан или супруга его Сахарный Тростник. И возвращайся скорее, чтобы доложить мне, что видела и узнала!
Кормилица ответила, что слушает и повинуется, и, несмотря на свои старые ноги, скорыми шагами направилась к дому Абул Гассана.
Абул Гассан же, внимательно наблюдавший за всеми проходившими взад и вперед мимо его дома, еще издали заметил старую кормилицу, подходившую, с трудом передвигая ноги; и понял он причину ее появления и со смехом сказал супруге своей:
— О Сахарный Тростник, я умер!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Я умер, о Сахарный Тростник!
А так как нельзя было терять времени, он завернулся в саван и растянулся на полу, обратив ноги в сторону Мекки. А Сахарный Тростник положила ему тюрбан на лицо; и, распустив волосы, она принялась бить себя по лицу и испускать погребальные вопли. Старая кормилица вошла и увидела то, что увидела.
И, сильно опечаленная, подошла она к рыдающей вдове и сказала ей:
— Да дарует тебе Аллах годы, утраченные покойником! Увы, дочь моя Сахарный Тростник, ты осталась одинокой вдовой во цвете лет! Что станет с тобой без Абул Гассана, о Сахарный Тростник?!
И поплакала она с ней некоторое время, а потом сказала:
— Увы, дочь моя, я должна покинуть тебя, хотя и жаль мне расставаться с тобою. Но я должна спешить к госпоже моей Сетт Зобейде, чтобы избавить ее от тревоги и печали, причиненной ей этим бессовестным лгуном, евнухом Масруром, уверявшим, что смерть похитила не супруга твоего, Абул Гассана, а тебя!
А Сахарный Тростник сказала жалобным голосом:
— О мать моя, дал бы Аллах, чтобы этот евнух сказал правду, не пришлось бы мне оплакивать мужа! Но это недолго будет продолжаться. Не дальше как завтра утром я умру от горя!
И, проговорив это, она удвоила свои слезы, вздохи и жалобы. Кормилица же, еще сильнее растроганная, обняла ее, вышла тихими шагами, чтобы не мешать ей, и заперла за собой дверь. И отправилась она к госпоже своей отдать отчет во всем, что видела и слышала. Когда же рассказала обо всем, у нее захватило дух от чрезмерного для ее преклонного возраста усилия.
Когда Сетт Зобейда выслушала доклад кормилицы своей, она высокомерно обратилась к халифу и сказала ему:
— Прежде всего следует повесить этого дерзкого евнуха, раба твоего Масрура!
Халиф же, беспредельно встревоженный, тотчас же велел позвать Масрура, гневно посмотрел на него и хотел упрекнуть его за ложь. Но Сетт Зобейда не дала ему этого сделать и, обернувшись к кормилице, сказала ей:
— Повтори, о кормилица, то, что ты сейчас сказала нам, чтобы слышал этот собачий сын.
И не успевшая еще отдышаться кормилица принуждена была повторить свой доклад перед Масруром. Раздраженный ее словами, Масрур закричал ей:
— Ах ты, беззубая старуха, как смеешь ты так нагло лгать и срамить свои седины? Не хочешь ли уверить меня, что я не видел собственными глазами мертвую и завернутую в саван Сахарный Тростник?
Задыхаясь от бешенства, кормилица вытянула шею и закричала ему:
— Ты один лжешь, черномазый негр! Не повесить тебя следовало бы, а изрезать твое тело на куски и заставить тебя есть твое собственное тело!
Масрур же возразил:
— Замолчи, старая врунья! Ступай рассказывать свои басни гаремным женщинам!
Но, возмущенная до последней крайности дерзостью Масрура, Сетт Зобейда вдруг разразилась рыданиями, и принялась швырять в него подушками, вазами, кувшинами, табуретами, плюнула ему в лицо и кончила тем, что в изнеможении бросилась на постель свою, обливаясь слезами.
Услышав и увидев все это, до крайности озадаченный халиф ударил одною рукою о другую и сказал:
— Клянусь Аллахом! Лжет не один только Масрур. Я тоже лжец, и кормилица — лгунья, и ты тоже лгунья, о дочь моего дяди!
Потом он опустил голову и замолчал. Но спустя час он поднял голову и сказал:
— Клянусь Аллахом, мы сейчас же должны узнать истину. Остается только идти в дом Абул Гассана и собственными глазами увидеть, кто из нас лжет, а кто говорит правду!
И встал он и попросил Сетт Зобейду сопровождать его; и вместе с Масруром, кормилицей и толпой женщин направился он к помещению Абул Гассана.
Увидав приближающееся шествие, Сахарный Тростник сильно встревожилась и взволновалась, хотя Абул Гассан и предупреждал ее, что это очень даже может случиться. И воскликнула она:
— Клянусь Аллахом! Не каждый раз, когда бросают кувшин, остается он целым!
Но Абул Гассан засмеялся и сказал:
— Умрем оба, о Сахарный Тростник!
И положил он жену свою на пол, завернул в саван, завернулся сам в кусок шелковой материи, вынутой из сундука, и лег рядом с ней, не забыв по обряду поставить тюрбан на лицо. И не успел он закончить все эти приготовления, как все общество вошло в залу.
Когда халиф и Сетт Зобейда увидели погребальное зрелище, они остались безмолвными и неподвижными. Потом вдруг Сетт Зобейда, потрясенная столькими волнениями за такое короткое время, сильно побледнела, изменилась в лице и упала без чувств на руки своих служанок. А придя в себя, она пролила поток слез и воскликнула:
— Увы, о Сахарный Тростник, ты не могла пережить супруга, и ты умерла от горя!
Но халиф, понимавший дело иначе и, со своей стороны, оплакивавший смерть друга своего Абул Гассана, повернулся к Сетт Зобейде и сказал:
— Нет, клянусь Аллахом! Не Сахарный Тростник умерла от огорчения, а бедный Абул Гассан не мог пережить супруги своей! Это несомненно!
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и с присущей ей скромностью замолчала.
А когда наступила
она сказала:
Когда Сетт Зобейда пришла в себя, она воскликнула: — Увы, о Сахарный Тростник, ты не могла пережить супруга, и ты умерла от горя!
Но халиф, понимавший дело иначе и, со своей стороны, оплакивавший смерть друга своего Абул Гассана, повернулся к Сетт Зобейде и сказал:
— Нет, клянусь Аллахом! Не Сахарный Тростник умерла от огорчения, а бедный Абул Гассан не мог пережить супруги своей! Это несомненно! — И прибавил он: — Да! Но ты плачешь и падаешь в обморок и потому считаешь себя правой!
Сетт Зобейда же ответила:
— А ты почитаешь себя правым в споре со мной, потому что этот проклятый раб солгал тебе! — И она прибавила: — Да! Но где же слуги Абул Гассана? Пусть скорее приведут их ко мне! Они сумеют ответить, кто из супругов умер первым и который умер от горя, так как ведь они же одевали своих господ в погребальные одежды!
Халиф ответил:
— Ты права, о дочь моего дяди! Я же, клянусь Аллахом, обещаю десять тысяч золотых динаров тому, кто принесет мне это известие!
Но не успел халиф произнести эти слова, как из-под савана, лежавшего с правой стороны тела, раздался голос, говоривший:
— Пусть отсчитают мне десять тысяч динаров. Объявляю господину нашему халифу, что я, Абул Гассан, умер вторым — от горя, разумеется!
Как только раздался этот голос, Сетт Зобейда и все женщины, объятые ужасом, громко вскрикнули, бросаясь к дверям, между тем как, напротив, халиф, сейчас же угадавший, какую шутку сыграл с ним Абул Гассан, разразился таким хохотом, что опрокинулся навзничь посредине залы и воскликнул:
— Клянусь Аллахом, йа Абул Гассан, теперь уж мне придется умереть от смеха!
Потом, когда халиф перестал смеяться, а Сетт Зобейда успокоилась, Абул Гассан и Сахарный Тростник вышли из своих саванов и среди всеобщей веселости решились рассказать о причине, заставившей их сыграть такую шутку. Абул Гассан бросился затем к ногам халифа, а Сахарный Тростник обняла колени госпожи своей, и оба с опечаленными лицами попросили прощения. И Абул Гассан прибавил: