На животе есть впадина, в которой
Хранятся ароматы всех растений,
А ниже — холм горячих ожиданий,
Он пухлый и приподнят, словно трон
Меж двух колонн божественных, и там
Рассудок покидает самых мудрых.
Бывает гладким он, бывает бородатым,
Трепещет он, как мул под плетью ездока.
Его глаза красны, а губы мягки,
И морда шаловлива у него.
А если подойти к нему как надо,
Он будет теплым, влажным и готовым
К любым наскокам, битвам и атакам,
Не зная утомленья и покоя.
И таковы, Достоинств Украшенье,
Все совершенства чудные твои,
Что я не в силах позабыть все счастье
Любви восторгов и ночей любви!
Слушая эту сочиненную в ее честь оду, Зейн аль-Мавассиф пришла в восхищение и расцвела от радости.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И слушая эту сочиненную в честь ее оду, Зейн аль-Мавассиф пришла в восхищение и расцвела от радости. И сказала она Анису:
— О Анис, как это дивно хорошо! Клянусь Аллахом, хочу жить только с тобой!
И они провели вместе остаток ночи среди различных игр, и ласк, и совокуплений до самого утра. И провели они друг возле друга весь день; они то отдыхали, то ели, пили и развлекались до самого вечера. И так продолжали они жить в течение месяца среди радости и сладострастия.
Однако в конце месяца молодая Зейн аль-Мавассиф, бывшая замужней женщиной, получила письмо от своего супруга, извещавшего о своем скором возвращении, и, прочитав это письмо, она воскликнула:
— Желаю, чтобы он переломал себе ноги! Прочь, безобразие! Теперь наша чудесная жизнь будет испорчена появлением этого зловещего лица.
И показала она письмо своему другу и сказала:
— Что же нам теперь делать, Анис?
А он ответил:
И провели они друг возле друга весь день; они то отдыхали, то ели, пили и развлекались до самого вечера. И так продолжали они жить в течение месяца среди радости и сладострастия.
— Полагаюсь вполне на тебя, о Зейн! По части хитрости и тонких уловок женщины всегда превосходили мужчин.
Она же сказала:
— Да, но мой муж — человек свирепый, и он ревнив до крайности. Нам очень трудно будет не возбуждать в нем подозрений. — И, подумав с час, она сказала: — Единственное средство для тебя быть вхожим в наш дом после его приезда — это выдать себя за торговца пряностями и благовониями. Подумай об этом ремесле, а главное, когда будешь торговаться с ним, остерегайся противоречить ему в чем бы то ни было.
И сговорились они, каким способом обмануть мужа. Между тем муж возвратился из путешествия и был крайне удивлен, увидев, что жена его пожелтела с ног до головы. А плутовка натерла себе тело шафраном. Муж ее спросил, чем она больна; она же ответила:
— Если я так пожелтела, то это не от болезни, а от тревоги и печали по причине твоего отсутствия! Сделай милость, не уезжай никогда один и бери с собою товарища, который мог бы защищать тебя и ходить за тобою! Тогда и я не буду так беспокоиться!
Он же ответил:
— С удовольствием! Я так и сделаю! Клянусь жизнью, твоя мысль разумна! Успокой же душу свою и постарайся вернуть себе прежний блестящий цвет кожи!
Затем он поцеловал ее и отправился в свою лавку, так как он был купец и по вере еврей. И молодая супруга его тоже была еврейка.
Анис, осведомившийся по части подробностей предстоявшего ему нового ремесла, ждал мужа у дверей его лавки. И чтобы тотчас же завязать знакомство, предложил ему пряностей и благовоний по очень дешевой цене. Муж Зейн аль-Мавассиф был так доволен этим и обращением Аниса, что сделался его постоянным покупателем. А несколько дней спустя он предложил ему партнерство, если только Анис сможет представить достаточный капитал. Анис не преминул согласиться на предложение, которое должно было неминуемо сблизить его с его возлюбленной, Зейн аль-Мавассиф; поэтому он ответил, что и сам желает вступить в партнерство с таким достойным всякого уважения человеком. И, не откладывая дела, они составили договор и приложили к нему свои печати в присутствии двух свидетелей из числа именитых людей, торговавших на базаре.
В тот же вечер супруг Зейн аль-Мавассиф, желая отпраздновать заключение договора, пригласил нового компаньона в свой дом, разделить с ним трапезу. И увел его с собой; а так как он был еврей, а евреи не прячут жен от чужих людей, то захотел познакомить его и с женой своей. И пошел он предупредить ее о приходе товарища своего Аниса и сказал ей:
— Это богатый молодой человек, и он хорошо держит себя. Я хочу, чтобы ты вышла к нему.
Обрадованная таким известием, Зейн аль-Мавассиф тем не менее постаралась скрыть свои истинные чувства и, притворившись рассерженной, воскликнула:
— Клянусь Аллахом, как смеешь ты приводить к нам в дом чужеземцев? И как не стыдно тебе подвергать меня тягостной необходимости показываться им все равно с открытым или закрытым лицом! Должна ли я забыть скромность, подобающую молодым женщинам только потому, что ты нашел себе компаньона? Да я лучше дам разрезать себя на куски!
Но он ответил:
— Ты не подумала о том, что говоришь, о женщина! И с каких это пор решили мы подражать мусульманам, которым их закон повелевает прятать жен? И какой неуместный стыд, и какая скромность некстати?! Мы держимся Моисеева Закона, и ты слишком щепетильна для исповедующей этот закон.
Так говорил он ей, но в душе своей думал: «Какое благословение для дома моего такая целомудренная, скромная, рассудительная и сдержанная жена!»
Потом заговорил он так красноречиво, что в конце концов уговорил ее выйти и принять нового товарища.
Анис и Зейн аль-Мавассиф не подали и виду, что знают друг друга. Во все время трапезы Анис сидел, скромно опустив глаза; он был осторожен и смотрел только на мужа. А еврей думал про себя: «Какой превосходный молодой человек!»
После трапезы он не преминул пригласить его разделить с ним трапезу и на следующий день, и каждый раз Анис вел себя с большим тактом и с изумительной скромностью.
Но еврей уже заметил, что происходит нечто странное каждый раз, как Анис у него в гостях. Дело в том, что в доме была ручная птица…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А дело в том, что в доме была ручная птица, которую воспитал еврей и которая знала и очень любила своего хозяина. Но во время отсутствия еврея птица перенесла свою привязанность на Аниса и привыкла садиться к нему на голову, на плечи, ласкаться на тысячу ладов, так что, когда прежний хозяин ее возвратился из путешествия, птица уже не узнавала его и смотрела на него как на чужого. Она издавала радостный крик, била крыльями только при виде Аниса и ласкалась только к нему. А еврей думал: «Клянусь Моисеем и Аароном, эта птица забыла меня! Тем драгоценнее для меня чувства жены моей, которая заболела от огорчения в мое отсутствие».
Так думал он. Но скоро он заметил другую странную вещь, которая навела его на многие мучительные мысли.
В самом деле, он заметил, что столь скромная и сдержанная в присутствии Аниса супруга его, как только заснет, сейчас начинает видеть какие-то необыкновенные сны. Она протягивает руки, тяжело дышит, вздыхает, произнося имя Аниса, и говорит с ним тем страстным языком, на котором изъясняются влюбленные. И еврей чрезвычайно удивился, замечая это в течение нескольких ночей сряду, и подумал: «Клянусь Пятикнижием! Это показывает, что все женщины одинаковы и что если которая-нибудь из них добродетельна, целомудренна и хорошая жена, то так или иначе ей понадобится удовлетворять свои греховные желания хотя бы во время сна. Прочь от нас, лукавый! Какое наказание с этими существами, сотворенными из адского пламени!»
А затем сказал он себе: «Мне следует испытать жену мою. Если она выдержит испытание и останется скромной и чистой, значит, и дело с птицей, и сны — пустая случайность и мне нечего волноваться».
И вот когда наступил час обычной трапезы, еврей объявил жене и компаньону своему, что вали зовет его к себе для какого-то крупного заказа; и попросил он их подождать его к обеду. Потом простился с ними и вышел в сад. Но вместо того чтобы идти к вали, он вернулся и поднялся в верхний этаж своего дома; оттуда, из комнаты, окно которой выходило в приемную, он мог видеть все, что там происходит.
Недолго пришлось ему ждать, и скоро ему пришлось стать свидетелем и поцелуев, и неистово страстных ласк. А так как он не хотел ни обнаружить своего присутствия, ни дать заметить, что не пошел к вали, то и принужден он был целый час присутствовать при любовной сцене. Но после этих мучительных минут он сошел в залу с улыбкой на лице, как будто ничего не ведая. И в продолжение всего обеда он не дал им заметить своих чувств, внимательно и вежливо обращался с молодым Анисом, который, впрочем, держал себя еще скромнее и сдержаннее, чем когда-либо.
Но когда трапеза была закончена и молодой человек ушел, еврей сказал себе: «Клянусь рогами господина нашего Моисея![15] Я сожгу сердца их разлукой!»
И вынул он из-за пазухи письмо, развернул его, прочитал и воскликнул:
— Мне опять приходится уехать, и надолго. Это письмо от моих иностранных корреспондентов, и я должен ехать к ним для одного крупного торгового дела.
Зейн аль-Мавассиф сумела в совершенстве скрыть радость, испытываемую ею при таком известии, и сказала:
— О возлюбленный супруг мой, твое отсутствие заставит меня умереть от тоски! Скажи же мне, по крайней мере, надолго ли ты уезжаешь?
Он ответил:
— На три, а может быть, на четыре года, но не более и не менее!
Она же воскликнула:
— Ах, бедная Зейн аль-Мавассиф! Как горька твоя участь, никогда не наслаждаешься ты присутствием супруга своего! О отчаяние души моей!