Шейх Музаффар в сопровождении своих рабов вошел в прихожую и сказал мне:
— Салам и благословение тому, чьи пять драхм принесли нам счастье в пути! Вот, сын мой, что они доставили тебе!
И приказал он поставить мешки с жемчугом в прихожей, отдал мне золото, данное ему купцами, и всунул мне в руку веревку, к которой была привязана обезьяна. А потом сказал мне:
— Вот все, что приобрел ты за свои пять драхм! Что до обезьяны, о сын мой, то обращайся с ней хорошо, потому что она приносит благословение!
И простился он с нами и ушел со своими невольниками.
Тогда, о эмир правоверных, я повернулся к матери и сказал ей:
— Видишь теперь, кто из нас был прав. Ты отравляла мне жизнь, повторяя каждый день: «Вставай, Мягкие Кости, и работай!» Я же говорил тебе: «Тот, Кто сотворил меня, Тот и прокормит!»
И мать ответила:
— Ты прав, сын мой! У каждого своя судьба, и избежать ее невозможно!
Потом она помогла мне пересчитать жемчуг и рассортировать его по величине и красоте. Я же перестал лениться и ежедневно отправлялся на базар продавать жемчужины купцам. И выручил я за них так много, что мог купить земли, дома, лавки, сады, дворцы, рабов и рабынь.
Обезьяна же следовала за мною повсюду, ела то, что ел я, пила то, что пил я, и не сводила с меня глаз. Однажды, когда я сидел во дворце, который я велел для себя построить, обезьяна знаками дала мне понять, что ей нужна чернильница, бумага и калям. Я принес ей все это. Она взяла бумагу, положила на нее левую лапу, как делают писцы, взяла калям, погрузила его в чернила и написала: «О Абу Мухаммед, достань мне белого петуха и приходи ко мне в сад!»
Прочитав это, я пошел за белым петухом и побежал в сад, чтобы отдать его обезьяне, которую застал держащей в лапах змею. Она взяла петуха и спустила его на змею. И тотчас же петух и змея вступили в борьбу, и кончилось тем, что петух победил змею и убил ее. Потом в противность тому, как обыкновенно делают петухи, он съел змею, всю без остатка.
Тогда обезьяна взяла петуха, вырвала у него все перья и одно перо за другим посадила в саду. Потом убила петуха и полила его кровью все перья.
И взяла она затем петуший зоб, вычистила и положила посредине сада. После чего…
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
маленькая Доньязада сказала сестре:
— О сестра моя, прошу тебя, расскажи нам поскорее, что сделала обезьяна Абу Мухаммеда после того, как она посадила петушьи перья в саду и полила их кровью петуха!
И Шахерезада сказала:
— С удовольствием!
И продолжила она так:
— Тут обезьяна взяла петуший зоб, вычистила его и положила посредине сада. После этого она становилась перед каждым пером, щелкала челюстями, кричала что-то непонятное, потом она вернулась ко мне, высоко подпрыгнула и исчезла. И в ту же минуту все петушьи перья в моем саду превратились в золотые деревья с ветвями и листьями из изумруда и аквамарина, а вместо плодов повисли на них рубины, жемчуг и всякого рода самоцветные каменья. А петуший зоб превратился в волшебную палатку, которую я позволил себе предложить тебе, о эмир правоверных, вместе с тремя деревьями из моего сада.
Тогда, разбогатев от этих неоцененных сокровищ, каждое из которых было целым состоянием, я попросил себе в жены дочь шерифа[18] города Басры, потомка нашего пророка. И теперь живу я с ней в счастье и наслаждении. И все это случилось потому, что в молодости я возложил свое упование на бесконечные щедроты Раздавателя, никогда не оставляющего в нужде верных слуг Своих.
Выслушав этот рассказ, халиф Гарун аль-Рашид чрезвычайно восхитился и воскликнул:
— Милости Аллаха безграничны!
И задержал он у себя Абу Мухаммеда, чтобы он мог продиктовать эту сказку придворным писцам. И отпустил он его из Багдада только после того, как осыпал почестями и подарками, настолько же роскошными, как и те, которые привез ему гость его. Но Аллах могущественнее и великодушнее всех!
Когда Шахрияр выслушал этот рассказ, он сказал Шахерезаде:
— О Шахерезада, мне нравятся нравоучения этого рассказа!
А Шахерезада ответила:
— Да, о царь, но эта сказка — ничто в сравнении с той, которую расскажу тебе сегодня вечером!
И она сказала:
ИСТОРИЯ ЮНОГО НУРА И МУЖЕСТВЕННОЙ ФРАНКСКОЙ ДЕВУШКИ
Благословенный царь, до меня дошло, что был в древности времен и в прошлом веков и мгновений в стране Египетской некий человек из числа именитых людей, по имени Корона, который всю жизнь свою провел в странствованиях по морям и землям, по островам и пустыням, в странах знакомых и незнакомых, не боясь ни потерь, ни утомления, ни тревог и смело встречая опасности, столь ужасные, что при одном повествовании о них поседели бы волосы даже у малого ребенка. Но, снискав богатство, счастливый и всеми уважаемый купец Корона отказался от путешествий, чтобы благодетельствовать в своем дворце и спокойно сидеть на диване, покрыв свое чело чалмой из девственно-белой кисеи.
И не было у него недостатка ни в чем, и он всегда мог удовлетворить все желания свои. Ибо покои его, его гарем, шкафы и сундуки его были полны сокровищ: одежд из Мардина, тканей из Баальбека, шелков из Гомса, оружия из Дамаска, парчи из Багдада, кисеи из Мосула, плащей из Магриба и вышивок из Индии, — и не было им равных по великолепию даже во дворцах султанов и царей. И он имел также во множестве невольников чернокожих и невольников белых, турецких мамелюков, наложниц, евнухов, чистокровных коней и мулов, двугорбых верблюдов из Бактрианы и одногорбых ездовых верблюдов, молоденьких мальчиков из Греции и Сирии, юных дев из Черкесии, маленьких евнухов из Абиссинии и женщин всех стран. И он был, таким образом, самым состоятельным и самым уважаемым купцом своего времени.
Но самое драгоценное благо и самое дивное сокровище из всех, которыми обладал купец Корона, был его собственный сын, отрок четырнадцати лет, который был, несомненно, много прекраснее луны в четырнадцатый день ее появления. Ибо ничто: ни свежесть весны, ни гибкие ветви банана, ни роза в чашечке своей, ни прозрачный алебастр — не могло сравниться с нежной прелестью его счастливой юности, легкой поступью его, нежными красками лица его и безупречной белизной его чудного тела. Да и поэт, вдохновленный совершенствами его, воспел его в следующих стихах:
Мой юный друг, который так прекрасен,
Мне раз сказал: «О, знай, что красноречье
Твое, поэт, является пороком!»
Я отвечал ему: «О господин!
Здесь красноречье ни при чем, клянусь я!
Ты царь красы, в тебе все совершенно!
Но если я осмелюсь выбирать,
Мое всех больше восхищает сердце
Родимое пятно на нежной коже
Твоей щеки, оно как капля черной амбры
На снежно-белом мраморе стола!
Всем, кто к тебе остался равнодушным,
Грозят войной мечи твоих очей!»
И другой поэт сказал:
В пылу сраженья я спросил у тех,
Что убивали яростно друг друга:
«О чем ваш бой?» Они мне отвечали:
«Из-за прекрасных юноши очей!»
И третий сказал:
Он навестить пришел меня и, видя
Мое смущенье, молвил: «Что с тобой?
Скажи мне, что?» Я отвечал: «Скорее
Сокрой ты стрелы этих юных глаз!»
И еще один сказал так:
Газели, луны с ним в соревнованье
Хотят вступить, но я им говорю:
«Бегите прочь, газели, и не мните
Себя равнять с оленем этим юным!
Сокройтесь, луны, ваш напрасен труд!»
И еще один сказал:
О стройный отрок! Ночь его кудрей
И белизна чела поочередно
Земле даруют мрак и яркий день!
Его ланит родимого пятна
Не презирайте! Анемон роскошный
В своей пурпурной красоте так нежен
Лишь потому, что лепестки его
Оттенены блестящей черной каплей!
Еще один воспел его следующим образом:
Воды красы становятся кристальней,
Его коснувшись нежного лица!
Его глаза стрелкам даруют стрелы,
Чтобы пронзать влюбленные сердца!
Да славятся его три совершенства:
Краса, и прелесть, и моя любовь!
Его одежды легкой ткань свободно
Рисует бедер юных очертанья,
Как из-под легкой дымки облаков
Сквозит луны сребристое сиянье.
Да славятся его три совершенства:
Одежды, бедра и моя любовь!
Черны глаза его, черна та точка,
Что украшает нежную ланиту,
Черны и слезы жгучие мои!
Да славится их черная окраска!
Его чело и тонкие черты
И облик мой, иссушенный любовью,
Походит все на тонкий серп луны:
Его черты — своим сребристым блеском,
Мое же тело — формою своей.
Да славятся его все совершенства!
Всю кровь мою зрачки его впивают,
Но все ж они нежны, как темный бархат,
О, трижды славны темные зрачки!
В дни нашей страсти утолял он жажду
Моей души всей свежестью улыбки
И дивных уст! Увы, ему взамен
Готов отдать я в полное владенье
Мое именье, жизнь и кровь мою!
Да славится вовек его улыбка
И прелесть юных непорочных уст!
Наконец, еще один из тысячи поэтов, воспевавших его красоту, сказал так:
Клянусь дугой бровей его прекрасных
И тучей стрел его лучистых глаз,
Красою форм, мечами быстрых взглядов,
Изяществом походки, черным цветом
Его кудрей; клянусь его очами,
Столь томными, что нас лишают сна
И властвуют в стране любви всесильно,
И кольцами кудрей его, подобных
Злым скорпионам, что в сердца вонзают